Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 5

— Да какая целительница, гулена она!

Фыркнули одновременно голоса моих похитителей. Я аж вздрогнула от этих слов. С трудом взяв себя в руки, распахнула прилипшие друг от друга от слез ресницы.

— Замолкни, оба!

Рявкнул властно высокий дядька с светлой бородой и аккуратными усами. Размером он был с гору, на плечах кольчуга, на бедре длинный меч.

Хмуро глянув на своих подопечных, а потом на меня, он хмуро поинтересовался:

— Отвечай правду, девка, добровольно с ними пошла?

— Н-н-н… — слова застряли в горле, но я яростно замотала головой.

— Вот оно как. — Он недовольно нахмурил густые брови и снова пристально осмотрел меня. — И, стало быть, целительница — ты?

Я снова закивала, и, больше не удостоив меня и взглядом, он развернулся к своим людям.

— Э-э-э, ратник, ты чего это?

Мощная оплеуха досталась первому, а вот второй не выдержал кулак своего командира и рухнул на грязную землю.

— До Белоярска вы в ответе за скот у крайних телег. Никакой медовухи и коней, пешком пойдете в конце отряда.

— За что, ратник?

Проскулил тот, что на земле.

— За то, что мой приказ нарушили. За то, что плевать хотели на слово нашего князя. За то, что слабую снасильничать хотели, оттого что вы сильные! А теперь прочь с глаз моих долой, пока я вас не придушил!

Я обычно барышня не из впечатлительных. Войну прошла, солдат по частям собирала. Кровищи навидалась. А тут как будто лопнула последняя надежда, и мое тело обессиленно скользнуло в омут небытия. Лишь крепкие мужские руки успели ухватить мою голову до того, как я приложилась ею об землю.

Дорогие мои читатели! Вторая книга цикла обещает быть не менее эмоциональной и интересной. Я по-прежнему с нетерпением жду ваши комментарии и звездочки. Надеюсь, история придется нам всем по вкусу.

Ваша З.С.

— Да точно она целительница?

— Помнишь, ваш целитель как мой шрам на брюхе увидал, так ужаснулся, как я еще дышу?

— Ну так и я вопросом задался. Там уже тебя не стежок, а настоящая паутина из шрамов на весь живот. Как живым оказался, черт пойми.

— Благодаря ей и остался. Была в том полку еще одна целительница, седой ее прозвали. Красивая такая, как сама Зима. Ну так она мне рану пришила, а Наталка потом доходила.

— Как это доходила?

— А вот так! Мне потом один целитель сказал, что таких раненых сразу «сладкой смертью» опивают. Чтоб не мучились. Рану можно и зашить, да только раненный быстрее от боли, чем от нее самой, окаянной, помирает. Наталка может боли лишить и заразу остановить. Две седмицы около меня стояла. Я тогда почти в Навь ушел, а они меня лбе вытянули.

— М-да, у девки тот еще норов.

— Оно и понятно, до последнего от этих охламонов отбивалась. Слыхай, Влас, а чего ты ее спросил: «Живая ты?», с чего это взял, что мертва?

— Ну так… понравилась мне сильно беловолоска та. Думал, после войны отыщу ее, сосватаю. Да только односилчанин мой из того полка. Сказал, воевода вроде собрался их продать печенегам, а когда князь по его душенку явился, так он всех убил, да бы беду от себя отвести. Да не отвел, князь Назар его там при всех на куски и порубал.

— Ох, да что бы его злые духи в Нави терзали. Орут они все, что лютый у нас князюшка, да только с таким отребьем только так и надобно. Больше никак. Чего молчишь, ратник?

— Да слыхал я про эту седую целительницу. Братец у меня в полку Драгомира ратником служил, брали Солянку вместе. Говорил, чудная девка с белыми волосами ему ногу спасла. Их-то целитель собрался резать, а та помешала. Говорил, юная совсем.

— М-да, вот оно так и бывает. Они спасают, а потом их свои же… Ох, и набежало отребье на нашей земле, Святослав. Прям страшно глядеть.

— Так-то оно так, старик. Расплодились твари, пока мы воевали. Ну ничего, вернемся по домам, вмиг всех сучьех детей придавим. Ну как ты там, девица? Давно ли проснулась?

Давно, и разговор их успела услышать. И согреться у костра, обмотанная чужим плащом. До сих пор не вериться, что спаслась от страшной участи. А с другой стороны, уже ни во что не верю.

— Вот, дочка, держи-ка. Молоко это с медом. Попей. Я, конечно, не целитель, но по жизни знаю — успокаивает.

Невысокий, широкоплечий дед с густой бородой протянул мне деревянную плошку. Светлые стенки которой еще отдавали теплотой. Приняв угощение, я робко кивнула старику, устроив плошку себе на коленях.

Вокруг костра расположились на подстилках из ели трое мужчин. Тот самый младой светловолосый юныша, что меня прознал. Грубый ратник, что спас слева, и вот этот добрый дед. Глянув вокруг, я увидала еще не меньше двух дюжин костров. Большая дружина.

— Ты пей-пей, пока оно теплое. У местных выменяли молоко на трофеи. Ну и жадный люд в ваших местах.

Проговорил дед, бросив в костер еще пару веток. Я поморщилась об упоминание своих односельчан. Твари.

Злые мысли, как уголь, все заляпывают, к чему притрагиваются, лучше их выкинуть из головы.

Так говорила Матриша. И словно почуяв присутствие боевой подруги, я скинула со своих плеч все, что о них думаю, и все проклятия. Пускай их Перун рассудит да Сварог.

Глотнула молока, и в горле вмиг потеплело. Сделала еще один глоточек, и внутри вроде все принялось оживать. Тело перестало казаться замороженной глыбой. Я снова чуяла себя живой. С презрением морщась от синяков и ударов, оставленных мне насильниками.

Отыскав взглядом того самого юннышу, что спас меня, уставилась на точечные черты лица. Светлую бородку да тонкие усы. Да только ничего припомнить не смогла.

— Не помнишь меня?

С грустной улыбкой спросил он у меня, и я честно мотнула головой. Он же преданно глянул на меня, как будто желал рассмотреть насквозь.

— А я тебя и Снежинку никогда не забуду. Как она меня шила на живую. И твой голос. Ты уговаривала меня дышать во сне. А я просил не отпускать меня. Стыдно признаться, а страшно было помирать.

— Не стыд это. — спокойно молвил ратник, высокий мужчина, отчего напоминал мне кузнеца. Крупные ладони, а лицо будто из дерева вырезано. Вроде бы и суровый, да только справедливый, что ли? Такие зачастую гибнут первыми на войне, не умеют прикрываться другими. — Боги нам на то жизнь и дали, дабы мы ее достойно прожили. Сделали что-то достойное, хорошее. Каждый должен делать то, ради чего родился. Мы — защищать, она — исцелять. Так что ты на нас, девка, не серчай. Одно не могу понять, с чего эти охламоны тебя гуленой нарекли? Не могли найти легкую на подол бабу, что ли?

— Меня и вправду подстилкой в селе называют. Как и всех вернувшихся с фронта целительниц.

Неожиданно хрипло проговорила я, не отводя взгляда от белой жирной сеточки на молоке.

— Не понял…

Грубо фыркнул ратник, но старец поспешил его осадить.

— Ты погодь кипятиться, Святославушка.

— Да чего она городит, Макар?!

— Похоже, правду и городит, — старик поскреб бороду, прищурился. — Не от нее первой я подобное слышу. С Микулей вчера у придорожья разминулся, так он сказал, в их городе пять девок век свой укоротили. Довели молодок спленицы.

— И мне мать писала, что о целительницах дурная молва ходит в селе.

Поджала губы тот самый светловолосый, и ратник лишь недовольно сжал кулаки.

— Как пить дать, бабы воду мутят. Вот ведь сучье племя… Ты уж звиняй, Наталка.

Я и бровью не повела, молча продолжила пить свое молоко. А еще думать. Да, думать мне определенно надо было, а еще тикать отсюда. Не будет мне места в родном селе. Тесно мне будет там с теми, кто молча отвернулся от моей беды и помоями обливает.

Ой тесно.

Уходить мне отсюда надо.

— И стало быть, и тебя тоже поласкают, девонька?

С сочуствием глянул на меня старик. Я молча опустила глаза, продолжая пить молоко.

— А семья твоя что? Неужто молча терпит?

— Замуж они меня собрались выдавать, за вашего годка (имеется в виду за вашего одногодку).