Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 26

— Беры?

— Ну и беры тоже, — промычал он в ответ, а потом рукой почесал затылок, рассматривая мои руки и упорно уводя взгляд от моего. — В общем, мужики! А ты красивая такая, ладная. Вот они и пускают на тебя слюнки!

Молвил он со злостью, будто хотел выколоть глаза каждому.

— Съесть они меня что ли хотят?

С легким испугом вопрос покинул мои уста. На что Третьяк вначале глупо моргнул, а потом усмехнулся.

— Да не едим мы людей, глупенькая. Да и в тебе одни косточки да косы. Откормить бы надо сначала… Ай, за что?

Обиженно потер он свой бок, аккурат где я мгновением ранее его ущипнула. А ничего тут меня оскорблять!? Я, знаете ли, не из княжьих хором повылазила!

— Будет тебе, милая, на меня обижаться, — обнял он меня снова. — Я же пошутил!

И все же я сложила руки на груди и демонстративно развернулась к нему спиной. Косами захлестав по лицу. Точно зная, что меня сейчас мягко и нежно обнимут сзади. Лукавила я чутка. Не так уж сильно и приняла к сердцу его шутку.

Просто хотелось с ним… вот так. Шутить. Дурачиться. Обниматься.

— Ну так зачем ты про перевертышей вспомнил?

Поинтересовалась я, когда бер отпустил подбородок на мое плечо.

— Кхм… ты можешь им приглянуться. Надумают еще умыкнуть в лесную чащу, и поминай как звали.

— Ну так скажи им, что я мужнена жена. Сам же говорил, что бер на замужнюю не глянет.

— Говорил, — тяжко вздохнул бер. — В этом и вся соль, черноокая. Для перевертыша главный соратник кто?

— Ээээ… зверь?

— Его нюх, милая. Нюх. А ты, Наталка, не пахнешь как женщина, принадлежащая мужчине. Ты чистотой пахнешь. Елью и медово-молочными оттенками невинности. И это надо как-то исправить.

Я внутренне похолодела. Скинув с себя руки медведя, резко развернулась к нему лицом. И отошла на пару шагов назад.

— Погодь… так мы… то есть ты хочешь…

Я не могла подобрать нужных слов. Все было в порядке. Я не остерегалась Третьяка и его прикосновений, где-то внутри чуяла, что не навредит. Но только один намек на близость. На самую настоящую. Как желчь потекла густой рекой по горлу.

На коже расцвели призрачные следы рук тех самых недонасильников, от которых меня спас Светослав. Я снова окунулась в тот день. В безпомощность. В предательство. В позоре и боли.

Меня трогали. Лапали. Причиняли боль. Унижали. Убивали…

Я затряслась.

— Черноокая, ну что ты? Ну что ты…

Третьяк подался вперед ко мне, но я умоляюще и испуганно выпятила перед собой ладонь.

— Нет!!! Не надо, не подходи… Молю… Не надо… Не трогай меня.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, милая. — примирительно проговорил он.

— Ты же знаешь? Разве я вредил тебе ранее? Мы столько времени в пути, разве я… Тебя обидел чем?

Не сделал. Не обижал. Не унижал ни словом, ни делом. Но воспоминания, как проклятые рубцы на душе. Прикоснись, и словно опять полоснули лезвием по больному.

Встряхнув головой, я отбросила дурные помысли и страхи. Поймав жалобный взгляд бера, полный смятения и непонимания, почувствовала себя клушей неблагодарной. Он и вправду не виноват. И не заслуживает подобного отношения.

Вот и сделала маленький шажочек ему навстречу. Правда, еще не зная, как объясниться. Но зато и канул он мне в душу, что сам был готов укрыть меня собой.

Я сделала всего один шажок, а он три мне навстречу. Аккуратно потянулся одной рукой к моей талии и потянул к себе ближе. Внимательно следя за моим выражением лица. Будто боясь допустить те вольности, что снова побудят во мне страх.

Костяшки пальцев бера нежно огладили мою впалую щечку.

— Я никогда тебя не обижу, черноокая. Богами клянусь.

Не было сил глядеть ему в глаза.

— И против воли не возьму.

Дрожь прошлась ледяным табуном по телу. И скрыть ее мне не удалось.

Не возьмет и не обидит. Я и сама знаю, без разных клятв перед богами. Да только говорить с ним об этом духа еще не напаслась. Вот доберемся до Белоярска, и погляжу, что скажет мне бер. Не хочу себя тешить напрасными мечтами. Чревато это. А то они чаще всего и не сбываются.

— Зачем ты начал говор о моем запахе, что чуют перевертыши? — уныло молвила я, сворачивая наш разговор в другое русло. Да робко глянула в голубые очи. — Его можно как-то поменять?

— Можно. — меня мягко поцеловали в чело, защекотав кожу мягкой бородкой. — Мужнену жену легко определить по запаху.

— Запах сношения… — густо покраснела я, отпустив веки на миг. Все сюда и поворачиваеться! Аррр, черти!

— И по нему тоже. — не стал отнекиватся Третьяк. — Но есть и другой способ заявить на самку права.

— Это какой такой?

Мое изумление было приправленой надеждой. На любые другие способы я была готова! Третьяк ответил не сразу. Коротко о чем-то поразмыслив, он наконец выдохнул.

— Самец кусает самку, пускает в ее рану свою кровь.

Его пальцы с щеки нежно прошлись по шее, очертив ключицу поверх тесемок плаща. Кажись, я знаю и примерное место укуса.

— Это больно, да?

Обреченный, но на все согласный вздох покинул мои уста.

— Самую малость, черноокая.

Меня притянули к широкой груди и нежно, даже как-то по-родному что ли, погладили по макушке.

— Я очень аккуратно, Наталк. Лишь немного поболит. Зато точно никто не полезет.

Ну раз аккуратно.

— Тогда не тяни, — одним движением я растянула узел на тесемках плаща и перехватила добротную вещь до того, как она рухнула на землю. Аккуратно собрала плащ вдвое на одной руке, а второй оттянула горловину плаща. — Кусай.

— Ты мне позволяешь?

Глаза бера хищно заблестели. Но они же человечицу не едят. Он мне сам говорил.

— Да.

— Перед богами?

Зачем-то уточнил он, и я, слегка бестолково порхая ресницами, слегка замедленно кивнула.

— Скажи.

Меня мягко ухватили за подбородок, заставив глядеть прямо на него.

— Перед…м…богами.

Надавив слегка пальцами на подбородок, меня развернули лицом в сторону, утробно пророкотав:

— Ммм…умница моя.

Укус. Он и вправду был не таким болючим, как я предполагала. Куда сильнее вгоняли в маков цвет мягкие губы бера, что зацеловали рану, и горячий язык, что ее обслюнявил.

Я таяла в его руках. И совершенно этому не противилась.

****

На ночлег мы остались там же, сегодня никуда не спеша. Да и я, если не лукавить перед богами, не так уж сильно и тянулась уже в Белоярск. Глупая мысль не давала мне покоя ни до зари, ни после. Мне хотелось подольше растянуть эту дорогу до дивного города с белыми скалами. И не пугала меня ни жесткая подстилка из веток ели на голой земле, ни походная еда, ни холодная вода в ручье, коей приходилось умываться. Рядом с ним было просто…хорошо и спокойно.

Третьяк только что скрылся в темной густоте лесной чащи. Только ссадил со своих колен, на которых баюкал после укуса. Как маленькую!

Не успела я испугаться отсутствию бера, как из зарослей вышел хмурый и недовольный Мирон. Шлепая босыми ногами по покрытой росой траве, он опустился на лежак напротив меня. При этом светлые очи бера мигом зацепились за мое плечо. На котором еще краснела кожа вокруг следа от острых зубов Третьяка.

Что-то недоброе и осуждающее скользнуло в глазах бера напротив. Что я невольно прикрыла шрам ладонью, невзирая на легкую боль.

— Что-то не так?

— Укусил все-таки.

Досадно и в сердцах фыркнул Мирон, хрустнув веткой, что попала ему под руку.

Недобрый знак, полоснуло по моему сознанию. И я снова спросила:

— Что не так, Мирон?

Непонимание и обида давила на сердце. Все сильнее ощущалось то, что от меня что-то скрывают. Но что именно?

Аплотно сжав челюсти, бер прям бухнул в костер целую охапку сухих веток. Он злился. Сильно. Но на что? Почему то, что мой запах изменился, его так корежит?

Что с ним не так?

Или со мной?

— Да не молчи ты!

Прикрикнула на него с досадой, поднимаясь на ноги. Бер взъерошил русые пряди, что успели отрасти до плеч. И тоже поднялся на ноги. Нас разделял лишь костер между нами и плотное ощущение недосказанности.