Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 17

Почуяв, как наглые уста проходились влажной дорожкой по моему виску, я в тот же миг уперла в его грудь ладонь и предостерегла:

— Держи-ка ты свой рот на замке, медведь. И лапы тоже, — ударила несильно пальцами по наглым рукам, что прижали обратно к себе. — Выберемся отсюда, и каждый своей дорогой пойдет.

— Неужто я тебе, красавица, ни каплю не пришелся по нраву?

С хитринкой фырчит он. И пусть в темноте пещеры мне не видны его очи, я поклясться готова, что они блестят в ожидании моего ответа.

— Нет.

Роняю спокойно, с долей удивления. Мол, и как ты до такого додумался, медведище? А он так обиженно вздыхает. Почти возмущенно! Что-то хочет сказать. Но молчит. А потом фырчит недовольно:

— Зачем же тогда моей женой себя нарекла?

Странный вопрос. И чую, как он разъярённым быком мне в шею дышит. Да только не исходит от него той ужасной, давящей энергии, как от Чернозара. Я чую силу, да только не разрушительную, а обволакивающую? Будто щит?

— Дурак, тебя же убили бы, не скажи я так.

Говорю простую истину, повернув голову в ту сторону, где должно было бы быть его лицо. И зачем только сделала, всё равно ничего не видно. А может, и хорошо, что не видно ни мне, ни ему.

— Так ты это сделала, дабы меня спасти? — пораженно фыркнул он с легким недоумением. Почему легким? Вполне себе громким и непонимающим.

— Ну да.

Я неуверенно пожала плечами, ощущая, как влага на щеках обсыхает. А он застыл, просто умолк и, кажется, даже не дышал. Невольно испуг проник в сердце. Потянувшись ладонью к нему, я пыталась нащупать лицо или шею, дабы привезти его в себя.

— Эй…

Ладонь коснулась мягкой щетины и совсем немного губ самими кончиками пальцев.

— Эй… Почему ты молчишь… Третьяк!!

Возмущенно вздохнула, ощутив горячий, влажный язык на кончиках тех самых пальцев.

— Не мешай мне, женщина, наслаждаться! — фыркнул он пафосно, задрав голос до немыслимых высот. Что отдалось вибрацией в широкой груди, к которой я была прижата.

— Чем же?!

Фыркнула я язвительно, резко потянув руку к своей груди, пряча, будто он ее захочет вернуть обратно и облизывать! Боги, ну что за стыдоба?!

— Мммм… — довольно заурчал, двигаясь на месте, поменяв позицию. Меня невольно затрясло, и, дабы не свалиться, чисто инстинктивно я вытянула руки вперед. И найдя опору, за которую можно ухватиться, в виде могучей шеи медведя, едва ли сдержала вскрик за губами. — Так что ты там говорила про меня? Не трогаю я твое сердечко, м?

Ой, не нравится мне это его довольство в голосе. И вообще, слишком много веселья для него! Перетопчиться.

— Ты уже бредишь, медведь!

Фыркнула я, порываясь встать, но кто меня отпустит? Да никто!?

— Да успокойся ты, юла! — рявкает тихо, когда я не сдаюсь с первого раза. — Ну и куда рвешься? Сиди пайкой. В тепле и безопасности. А утром мы еще поговорим о том, по нраву я тебе или нет.

— Не по нраву.

Упрямо шепнула я себе под нос, пытаясь слезть.

— Тыц! Это ты меня просто не рассмотрела. Вот завтра утречком! — потянул он с томным обещанием в голосе. — Да сиди ты уже на месте! Куда опять? Спать ведь собрались! Ну так и спи.

— Вот и посплю. — Щеплю кошкой. — Рядышком. Отпусти, а?

— Ну уж нет! — категорично и упрямо. — Мне и так сподручно. Так что не вертись. Спи уже, егоза.

Не знаю, как он это делает. Вроде разумом и понимаю — посторонний мужчина. Еще и перевертыш. В таких силы отбавляй, да и хотелок тоже. Знаем мы друг друга от силы два дня. Тут волей-неволей к Чернозару побольше-побольше доверья будет!

Да только сижу на его коленях, пререкаемся, как заядлые муж и жена, и понимаю, что слезы давно обсохли. И вся истерика ушла, оставив за собой горькое ощущение беспомощности. Была тонкая грань в его наглости, которая не позволяла оскорбиться.

Вроде и усадил на своих коленях, да не отпускает. Да только к себе прижимает и своим теплом окутывает.

— Спи уже!

Фырчит устало и повелительно, широкой ладонью прижав мою голову к своему плечу.

— Завтра будет новый день. А пока я постерегу твой сон.

Глупо всё это. Но я поймала себя на мысли, что кроме него мне и некому верить.

Черный маг спал спокойно, не шелохнувшись, будто умер. Едва ли было заметно, как поднималась грудная клетка при каждом вдохе и совсем немного отпускалась при выдохе. Но меня не проведешь. Протянув ладонь аккурат напротив шеи, я сжал гортань ровно в тот момент, когда он попытался открыть глаза.

Тьма укутала меня плотным куполом. Она защищала своего хозяина, но и моя зверинная сущность была готова вырваться наружу. Вряд ли бы он это пережил. И, к моему глубочайшему сожаленью, должен был мне этот паршивец быть живым.

— Замри на месте, чародей… А то дерну рукой, и башка оторвется от туловища.

— Не дернешь…

Говорит спокойно, и тьма отпускает меня. Перестает кусать, отступает чуть поодаль и зубоскалит оттуда. Якобы обещая мне жестокое мщение.

— Благодари Наталку, чернокнижник, иначе бы на ленточки порвал.

— Не будь она, и тебя бы уже дожали черви.

Ощетинился он, скалясь на меня. Стоило мне больших усилий сдержать руки на месте. Да не вздрогнуть, а вместе с этим и свернуть его поганную шею. Он был прав. Не назови меня черноокая своим мужем, никто не знает, как бы все обернулось.

Я здорово сглупил. Не подумал, что за этими сморчками в лохмотьях могут стоять матерные наемники, вот и поплатился.

И все же не настолько моя черноокая дорога этому уродцу, раз он довел ее до слез.

— Собрался бежать, медведь? Что ж медлишь со мной? Дерни шею на бок и уноси ноги с молодкой.

Фырчит он с насмешкой мне в лицо. И так охота отправить его к предкам, а с другой стороны, другие чувства меня сейчас гложат. Прям душат!

— Какие дела у вас с Наталкой были?

Спрашиваю тихо, а у самого в ушах набатом эхо отбивается. Боги, Третьяк! Да ради всего святого, ты ее от силы пять ночей знаешь! А черноокая уже под кожу пролезла.

Этакая простенькая, отчаянная, правильная и при этом добрая. Только грустная она завсегда. Глянешь в огромные, словно озера, очи, и утопиться охота от столько печали.

— Неужто она не сказала?

Притворно ужаснулся чернявый, и я сильнее стиснул в тисках его шею.

— Ррр, отвечай!

Рыкнул на него, ощущая, что что-то внутри сжалось. Да сколько баб были подо мной! Скольких ласкал, сколько ласкали меня, да не за одной так сильно не хотелось убивать.

И не то что сам я, а зверь внутри скалится и урчит, стоит ему почуять этот пронзительный запах еловых лап, исходящий от этих смоляных косах.

— Успокойся… медведь. — Сглотнул он, жадно черпая воздух, когда я немного разжал руки. — Воевали мы вместе, пока меня не списали.

Значит, все-таки воевала. Горечью на языке отозвалась эта истинна. Что-то подобное надо было ожидать, мы и с Миром такое предполагали. Да только не мог я представить эту хрупкую, словно младая лоза, девчонку в гуще кровопролитных боев. Она же совсем юна, сколько ей весен? Семнадцать? Восемнадцать?

— Что ты вчера ей наговорил?

— Наши это дела…

— Нет у тебя с ней никаких "дел".

Черные глаза чародея блеснули в свете полной луны, что-то больное мелькнуло на их дне. Но, поджав тонкие губы, он глянул мимо меня.

— Фронтовых друзей вспоминали.

— Погибших?

Руки сами отпустили его шею, отпустившись задом возле его лежака, я растерянно провел по своим волосам.

Своих вспомнил. Кто, умирая, держали мою руку, кого так хотелось дотащить до своих с линии боя. Кому обещал, что все у нас будет. Что вернемся к мамкам, что женимся на самых видных молодках, что каждый своего первенца на руки возьмет. А там, когда глянешь, стеклянные глаза и застывшая улыбка на устах, по которым течет тонкая струйка крови.

Чародей встал с лежака и глянул на меня украдкой.

— Уведи ее отсюда, медведь. Уведи…

— По чьей воле души невинные отбираете, чародей? Небось наемники вы.