Натиск (СИ) - Старый Денис - Страница 22

Этот правитель Германии, император Священной Римской империи, ещё не так давно собирался отправиться к себе домой, но сейчас преисполненный энтузиазмом, готов также вложиться в дело поражения Фатимистского Халифата, который, словно кость в горле, не даёт возможности осуществить, выглядящий столь правильным и надёжным, план христианского доминирования в Азии и Северной Африки.

— Я поступлю так, как сказал! — выкрикнул Никифор и выбежал из шатра, где проходил Военный Совет.

Младший воевода отказался принимать участив в обсуждении плана главного штурма Дамьетты, но другой представитель Братства Андрея Первозванного остался.

Это был Угрюм. Почти полностью соответствуя своему имени, он хмурился и старался вовсе не показывать никаких эмоций. Между тем, внутри воина боролись различные чувства и эмоции. С одной стороны, Угрюм в чём-то даже и поддерживал Никифора. Будучи внешне хладнокровным, тысяцкий Братства Угрюм был внутренне человеком пламенным и жаждущим скорой победы, предвкушавшим, как он будет молиться на месте, где некогда распяли Иисуса Христа.

Но была и другая сторона характера Угрюма и отношения его к происходящему. Он чётко помнил, как грамотно и по полочкам разложил всю стратегию Крестового похода воевода Братства Владислав Богоярович. Нужно взять Домьетут, потом Каир, разрушить фатимистский халифат. И он не жаждал полного уничтожения населения, пусть даже оскверненного неверием в Христа, как в спасителя. Угрюм уверен, что каждого человека можно вразумить, если только учить, открывать не мечети, но церкви. Ну и обязательно нужно договариваться с христианами. Кому-то же надо будет выращивать тот хлеб, что будет основой экономики, направленной на продвижение христиан на весь мусульманский мир.

— Ты не ушёл со своим младшим воеводой. Скажи мне, Угрюм, почему? — всё ещё раздражённым голосом спрашивал командующий крестоносным войском Арсак.

Конечно, Угрюм не собирался рассказывать командующему о том, что у него есть чёткие поручения, чтобы Никифор как можно скорее умер. Даже о тех планах, которые касались смерти правящей династии Фатимидов, тысяцкий-брат не собирался рассказывать. Но была другая информация, которую нужно было срочно донести до сведения командующего крестоносцами.

— Командующий, ты же знаешь, что вчера пришёл один генуэзский корабль? — сказал Угрюм.

— Да, я это знаю и уверен, что таких кораблей могло было быть намного больше. О нас, будто бы забыли, припасов не доставляют, подкреплений нет уже которую неделю, — отвечал Арсак. — Уже должно было прибыть подкрепление и кони.

— Так и есть, но мне нужно поговорить с тобой наедине, — угрюмо окинув взглядом присутствующих на Военном Совете командиров, сказал тысяцкий Братства.

Арсак несколько недоуменно посмотрел на русского, но кивнул, будто своими мыслям и вышел из шатра. На самом деле, командующий уже давно хотел это сделать, выйти, ибо жара стояла невыносимая. А в шатре она ощущалась ещё намного тяжелее.

Отойдя немного в сторону, так, чтобы ближайшее войны не могли слышать разговора, Угрюм начал свой доклад:

— На Константинополь напали европейцы, прежде всего, венецианцы и сицилийцы. Убит император Мануил… — Угрюм говорил, а Арсак сжимал кулаки до хруста в костяшках.

На трёх листах бумаги, доставленных на генуэзском корабле, были расписаны те события, которые произошли в Константинополе. Для Угрюма это послание было более, чем вовремя. Ведь он, пообщавшись с Никифором, был уже чуть ли не готов принимать ту философию, которую проповедовал младший воевода Братства. Суть всей этой философской концепции в том, что нужно убивать всех, чтобы построить после справедливый мир, основанный на заветах Христа.

Сообщение несколько отрезвило рассудок Угрюма, дало понимание, что враги не только иноверцы, что те же христиане, пусть и пописты, враги Руси. Важнее всего — Русь, ее интересы, а все остальное лишь только способ достижения целей, завязанных на величии Руси. И вот пришли сведения, что сам воевода Владислав Богоярович не сидел без дела, и смог отразить не только атаку европейцев, но также сохранить относительную стабильность внутри самой Византии. Гордость брала Угрюма, что он причастен к той организации, которая решает такие глобальные задачи.

— С нами тысяча венецианцев, — будто змея, прошипел Арсак.

— Это понятно, и их нужно вырезать. Только, как это скажется на общем деле, и что подумают иные рыцари? — проявлял благоразумие Угрюм.

— Сицилийцев с нами нет, генуэзцы, как я понял из твоего рассказа, на стороне нового императора. Так что остаются только венецианцы. А иным рыцарям нужно сказать, что их страны не участвовали в этой войне, — размышлял вслух Арсак. — Они же напрямую не участвовали, а те отряды, что пришли, это лишь самостоятельные рыцари? Так это, или не так, но нужно придерживаться этой истории.

— Завтра приступ. И, пока он не случился, не нужно никому знать о том, что я тебе рассказал. Пошли венецианцев вместе с нами по Нилу на их кораблях, пускай участвуют в приступе. Мы возьмём город, если ромейская пехота пойдет на приступ с другой стороны, — сказал Угрюм, подумал и добавил. — А ещё дай мне самых верных твоих воинов. Не менее тысячи, чтобы они также шли с нами на приступ. Именно там, на стенах Дамьетты можно уничтожить венецианцев. И ещё, ты должен это знать, Воевода Владислав недоволен поступками и словами младшего воеводы Никифора.

Угрюм достал из сумки свёрнутую бумагу, на которой было написано, что именно Угрюм имеет первенство в той части крестоносного войска, которое составляло Братство. Арсак внимательно прочитал написанное на греческом языке, после чего посмотрел на Угрюма, но не стал задавать напрашивающийся вопрос. Зачем командующему знать, если Никифор должен скоро умереть. Если не знаешь, значит, и не участвуешь в том, что может иметь различные последствия.

— Это ещё не всё, — продолжал шокировать Угрюм командующего. — Войско под командованием короля Гезы II уже захватило все сербские земли и часть болгарских. Ты должен об этом знать. Но также, Арсак, ты должен знать и еще важное. Мой воевода просит тебя прибыть в Византию, но сделать это не раньше, чем будет взят город Тамен и уничтожена вся фатимистская династия. Если у тебя есть, на кого оставить войско, то готовь этого человека.

— Разве я должен подчиняться твоему воеводе? — без особого раздражения, вместе с тем, с неподдельным интересом спрашивал Арсак. — С чего по его требованию должен убыть в Константинополь?

— Нет, ты вовсе не должен ничего делать. Но тебя вписали в Регентский Совет при малолетнем императоре Алексее II Комнине. Сейчас мой воевода занимается теми делами, которые должны были сделать сами же ромеи. Он сохраняет власть и стабильность Византийской империи. Так, разве в таком случае ты не должен вернуться и принять на себя часть груза власти? — неизменно спокойным, но при этом полным металла и решимости, голосом говорил Угрюм.

Арсак задумался. Готов ли он поддерживать младенца? Готов, если у самого Арсака найдется достаточно сил и решимости это сделать. Ему не нравилось то, что русский воевода настолько активно влезал в дела Византийской империи. Разумом он понимал, что Владислав это делал исключительно из-за того, что требовала ситуация и момент. Но не получится ли так, что, избавившись от Венеции и Сицилии, Византия может стать подконтрольной русской державе?

— Мы должны взять город, тогда я приму решение. Я дам тебе восемь сотен своих воинов. Возьми для меня этот город! — сказал Арсак и спешно направился обратно в шатёр.

— Бах, бах, бах! — раздались новые взрывы на следующий день после Военного Совета.

Два венецианских корабля, на которые были поставлены башни, устремились к преграде, сильно осложняющая возможность вхождения в Нил. Это была та самая злосчастная башня. А на кораблях располагались две команды венецианского отряда и сотня специально отобранных ратников из Братства.

Вопреки ожиданиям, башня не оказала практически никакого сопротивления. Там уже, если и оставались защитники, то они были деморализованы, не способными хоть на какое-либо сопротивление. А ещё они были изнурённые жарой, недостатком пищи и почти поголовно контуженые громкими взрывами воины.