Оракул с Уолл-стрит (СИ) - Тыналин Алим - Страница 11

Адамс бегло просмотрел «удостоверение» и кивнул.

— Все в порядке, мистер Уайт. Какие акции вас интересуют?

— У меня есть конкретный список, — я протянул ему заранее подготовленную записку с распределением инвестиций.

Он просмотрел список, и его глаза слегка расширились.

— Необычный выбор, мистер Уайт. Большинство клиентов сейчас интересуются преимущественно Radio Corporation и подобными быстрорастущими компаниями.

— Я предпочитаю компании с проверенной историей и стабильным бизнесом, — ответил я. — Впрочем, как видите, небольшую долю я все же отвожу и более рискованным активам.

— Мудрый подход, — кивнул он с уважением. — Особенно в нынешнее время всеобщей эйфории.

В его словах я уловил нотку скептицизма по отношению к текущему рыночному буму.

— Вы считаете нынешний рост… чрезмерным? — осторожно спросил я.

Адамс оглянулся, словно проверяя, не слышит ли нас кто-то, и понизил голос:

— Между нами, мистер Уайт, я на этом рынке с 1892 года. Видел взлеты и падения. И сейчас… — он покачал головой. — Сейчас все напоминает 1907 год, только масштабы совсем другие. Акции покупают горничные и таксисты, используя заемные средства. Это не может продолжаться вечно.

Я почувствовал мгновенную симпатию к старому брокеру. Он принадлежал к вымирающей породе консервативных финансистов, которые не поддались всеобщему безумию.

— Сколько, по-вашему, это может продлиться? — спросил я, стараясь не выдать слишком большой заинтересованности.

— Кто знает? — пожал плечами Адамс. — Может месяц, может год, может пять лет. Рынки иррациональны дольше, чем мы способны оставаться платежеспособными, как говорил мой наставник.

Я едва удержался от улыбки. Фраза, которую он приписал своему наставнику, на самом деле принадлежала Кейнсу и станет известной гораздо позже.

— В любом случае, — продолжил Адамс, — ваш выбор акций показывает разумную осторожность. Эти компании выдержали панику 1907 года и войну. Выдержат и любую будущую бурю.

Если бы он только знал, насколько он прав.

— Что насчет золота? — спросил я. — Я хотел бы приобрести физические слитки или монеты, а не сертификаты.

— Это несколько усложняет дело, — нахмурился Адамс.

После указа Рузвельта в 1933 году частное владение золотом будет запрещено, подумал я. Нужно выбрать что-то, что можно будет сохранить.

— Может, золотые монеты? — предложил я. — Двойные орлы наиболее ликвидны.

— Да, это возможно, — кивнул Адамс. — У меня есть надежный поставщик. Комиссия составит три процента.

— Приемлемо, — согласился я. — И последний вопрос. Все корреспонденция должна направляться в абонентский ящик, а не по домашнему адресу.

Я вручил ему бумагу с номером почтового ящика, который арендовал по дороге сюда.

— Как пожелаете, мистер Уайт, — в глазах Адамса мелькнуло понимание, но он был слишком тактичен, чтобы задавать вопросы.

Следующий час мы заполняли необходимые бумаги. Я внес наличными первоначальный взнос в тысячу долларов и передал чек от Вестона, который Адамс обещал обналичить через свой банк.

— Ваш заказ будет исполнен в понедельник, как только откроется биржа, — сказал он, вручая мне копию документов. — Еженедельные отчеты будете получать по указанному адресу. Золотые монеты будут доступны для получения со вторника. Мы будем хранить их в нашем хранилище, если не распорядитесь иначе.

— Благодарю вас, мистер Адамс, — я пожал его сухую, но крепкую руку. — Уверен, это начало долгого и взаимовыгодного сотрудничества.

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнул. Первые настоящие инвестиции в 1928 году сделаны. Теперь нужно дождаться понедельника, чтобы акции были куплены по текущим ценам.

Я достал блокнот и карандаш, присаживаясь на скамейку в небольшом сквере. Пора сделать расчеты.

PG сейчас торгуется по 83 доллара за акцию. К октябрю 1929 она достигнет 105, затем упадет до 71 после краха, но быстро восстановится. К 1932, в разгар Депрессии, она будет стоить около 40, а к 1936 снова поднимется выше 110. И что важнее всего, компания ни разу не перестанет выплачивать дивиденды.

GE сейчас стоит около 128 долларов. Перед крахом достигнет 396, затем рухнет до 34 к 1932. Но в долгосрочной перспективе полностью восстановится и многократно вырастет.

ATT — самая стабильная. Сейчас около 179 долларов, упадет после краха до 100, но уже к 1930 вернется к 200 и продержится выше большинства акций во время всей Депрессии.

Standard Oil of New Jersey (будущий Exxon) сейчас торгуется по 42 доллара. Достигнет 83 перед крахом, упадет до 27, но восстановится быстрее большинства промышленных компаний.

Что касается спекулятивной части, я планировал продать RCA, US Steel и General Motors в августе-сентябре 1929, на пике их стоимости. Тогда же выйду из консервативных позиций и переведу все в наличные и золото.

А в ноябре 1929, когда рынок рухнет на восемьдесят девять процентов, начну методично скупать акции великих компаний по бросовым ценам. Десятки центов вместо десятков долларов.

Я произвел примерные расчеты. При оптимистичном сценарии мои шесть тысяч с лишним долларов могут превратиться в восемнадцать-двадцать тысяч к сентябрю 1929.

А затем, если правильно сыграть на понижении и последующей скупке активов, к концу 1932 года капитал может достичь двухсот пятидесяти тысяч долларов. Четверть миллиона за четыре года. Сумма, делающая человека богатым даже по меркам 1920-х.

И это только начало. Если использовать позицию в фирме Харрисона для привлечения состоятельных клиентов, которых я смогу предупредить перед самым крахом, можно создать репутацию финансового провидца. Репутацию, которая после 1929 года будет стоить дороже золота.

Я закрыл блокнот и убрал его во внутренний карман. Надо бы все-таки сходить на встречу с журналистом Риверсом в «Черном коте». Прояснить тайну смерти отца Стерлинга. Получить новые козыри в игре против Харрисона.

Я вычислил вероятность успеха своего плана. Семьдесят три целых и восемь десятых процента.

Достаточно высокая, если учесть непредсказуемость человеческого фактора. Но с каждым шагом эта вероятность будет расти.

Наступало время активных действий. Я поправил шляпу и направился к выходу из сквера, мысленно готовясь к вечерней встрече с Риверсом.

«Черный кот» не выглядел как злачное место. На двери скромной лавки по продаже канцелярских товаров на Бликер-стрит висела простая табличка «Закрыто».

Я дважды проверил адрес в записке Риверса, прежде чем постучать условленным образом. Три коротких, паузу, два длинных.

Маленькое окошко в двери на мгновение открылось, и меня изучили чьи-то глаза. Секунда — и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы я смог проскользнуть внутрь.

— Пароль? — буркнул крепкий парень в строгом костюме, неуловимо похожий на боксера в отставке.

— Мы с мистером Риверсом говорили о текстильной фабрике, — ответил я, используя фразу из записки.

Он кивнул и указал на задрапированную шторой дверь в задней части лавки.

— Прямо и вниз по лестнице. Он ждет.

За шторой скрывалась узкая лестница, ведущая в подвал. Музыка и оживленный гул голосов нарастали с каждым шагом. Преодолев последнюю ступеньку, я оказался в совершенно ином мире.

«Черный кот» полностью соответствовал названию. Приглушенный свет, темные деревянные панели на стенах, атмосфера таинственности и опасности. Типичный спикизи — подпольный бар времен Сухого закона.

В воздухе висел плотный дым дорогих сигар, смешанный с ароматом духов и запретного алкоголя. На небольшой сцене джаз-бэнд исполнял популярный шлягер «Ain’t Misbehavin»'.

Хорошо одетые мужчины и элегантные женщины в блестящих платьях с заниженной талией и нитками жемчуга сидели за круглыми столиками. Потягивали коктейли из чайных чашек.

Я заметил Риверса в дальнем углу зала. Мои мысленные представления о журналисте не совпали с действительностью.

Вместо взъерошенного репортера я увидел стройного, элегантного мужчину лет тридцати пяти в безупречном твидовом костюме. Темные волосы аккуратно зачесаны назад. В уголках глаз собрались морщинки от привычки щуриться, разглядывая мир сквозь дымку сигаретного дыма.