Повтор (СИ) - Каляева Яна - Страница 19

У блокпоста стоит машина, приехавшая со стороны области. Водитель в майке-алкоголичке и шлепанцах орет на женщину-полицейского:

— Вы с дуба рухнули — «город закрыт»? Что за хрень — «закрыт»? Мы с самого юга едем, у меня дети в машине двенадцать часов, им надо домой! А мне, между прочим, на работу завтра!

Такое нормальное человеческое поведение… Эх, мужик, не надо тебе завтра на работу — толку от этого не будет ни тебе, ни работе.

— Для работы можно будет потом получить справку, — устало говорит полицейская. — Проследуйте в пункт временного размещения по адресу…

— Мы что, как беженцы, в заброшенном пионерлагере должны ночевать⁈ — кипятится мужик. — А вот смотрите, ему в город почему-то можно!

Ему — это мне, я как раз разворачиваюсь у блокпоста. Знал бы ты, мужик, что происходит — не стал бы мне завидовать.

Набираю Олю — надо попросить ее побыть с моей мамой. Кстати, что такое мама о ней говорила? Ерунда какая-то. Наверно, временное помрачение рассудка на фоне гормонального спада. Оля меня не любит — надо же такое сказануть… Никогда об этом не задумывался. Беспокоился, достаточно ли я люблю Олю — такое было. А она… да любит, конечно, как еще-то? Ладно, не до этих глупостей сейчас.

На встречной полосе — ни одной машины. Неделю назад водители пригородных автобусов просто перестали приходить на работу. Никто не хочет покидать территорию счастья.

Я буду не я, если не найду способ положить этому проклятому счастью конец.

У памятника Ленину пожилой мужчина играет на скрипке — фальшиво, но задорно и весело. Гуляющие останавливаются послушать, а в паузах аплодируют. Что не так на картинке? Перед скрипачом нет ни перевернутой шляпы, ни призывно раскрытого футляра. Он развлекает прохожих просто так, от избытка радости жизни.

По тротуару, держась за руки, идет парочка — чрезмерно полная девица в шортах не по размеру и прыщавый парнишка, сложением напоминающий огородное чучело. Они нежно держатся за руки, он шепчет что-то ей на ухо, она визгливо хохочет — жиры колыхаются по всему телу. Готов биться об заклад, что эта пара образовалась совсем недавно — в обычной жизни такие люди остаются одинокими, но теперь стремление к счастью сделало их… несколько неразборчивыми.

Самых перспективных кандидатов в виновники торжества я допрашиваю сам — у городских оперов теперь хватка не та. А допросы — тоже тонкий момент нашего дырявого, как сценарий блокбастера, плана. «Здрасьти, извините, а это не вы тут нелегально используете мощный псионический Дар на весь город? Ясно-понятно, спасибо за беспокойство, хорошего вам дня!» По крайней мере любой опер, даже с разжиженными мозгами, может попросить продемонстрировать Дар и проверить алиби; но я жопой чую, то есть, конечно, интуитивно понимаю, что этого может оказаться недостаточно…

А чего будет достаточно? Сам не знаю толком. Война план покажет… Сейчас, например, еду проверять пенсионерку, заявившую при регистрации Дар успокаивать людей. Программа распознавания лиц ее не нашла, сотовый телефон на нее не зарегистрирован, банковская карта уже год не используется… А всего-то шестьдесят восемь лет женщине, по нашим временам еще вполне активный возраст.

Пробка, вызванная очередной аварией, наконец-то трогается. Паркуюсь возле белой девятиэтажки, поднимаюсь на лифте, и давлю на звонок возле металлической двери — в недрах квартиры раздается мелодичная трель. Неспешные шаркающие шаги, скрежетание замка… На пороге стоит пожилая, но подтянутая женщина в цветастом домашнем костюме; аккуратная прическа, открытое симпатичное лицо, тапочки с помпонами. Разворачиваю перед ней корочки:

— Здравствуйте! Меня зовут Александр Егоров, я веду полицейское расследование. Позволите задать вам несколько вопросов?

Корочки мне наскоро состряпал Леха. Они легальные и подлинные, с моей фотографией, вот только написано в них «общественный помощник следователя» и прав они дают примерно ноль. Но в эти дни граждане не вчитываются в то, что напечатано на удостоверении мелким шрифтом.

— Да, конечно. Пожалуйста, проходите… — в голосе женщины не слышится никакой тревоги. — Извините, у меня тут внучка… Алена, поиграй в комнате, видишь, дядя пришел по делу.

На пороге комнаты возникает хмурая девчушка лет четырех-пяти — нарядное платьице заляпано свежими пятнами — и бросает в меня пластиковым кубиком. Промахивается, строит злобную рожицу и убегает.

— Алена у нас такая гиперактивная, просто беда, — разводит руками женщина. — С рождения покоя от нее нет. Проходите на кухню. Чай будете?

В квартире чисто, ремонт без излишеств, но свежий. Из кастрюли на плите разносится умопомрачительный аромат борща на говяжьей косточке. Живот неприлично урчит — жру я в последние дни на бегу, перехватываю что придется; в квартире меня ждет пустой холодильник и полная раковина грязной посуды. Удивительное дело, но шаурма и гамбургеры, если ими постоянно питаться, совсем не такие грешновато-вкусные, как когда балуешься пару раз в год под настроение…

Так, не отвлекаемся. Может ли эта благообразная тетушка оказаться тем человеком, который превратил город в зомби-лэнд? Да запросто! Такие всегда хотят всем только добра…

— Нет, спасибо, чаю не надо. Мне нужно уточнить кое-что насчет вашего Дара. Вы указали, что умеете успокаивать людей, однако, согласно нашей базе, вы не подтверждали действие Дара при регистрации.

— Да, там народу в МФЦ была прорва, меня и не попросили ничего показать, записали просто. У Алены зубки тогда резались, она всех с ума сводила своими воплями. Я ни о чем думать не могла, только бы угомонить ее хоть ненадолго.

— Вы не могли бы продемонстрировать это? Применить Дар?

— Ну не знаю, Алене еще рано спать укладываться… Это обязательно?

Конечно, я не имею права требовать ничего подобного. Отвечаю неопределенно:

— Таков порядок.

Это действует:

— Что же, порядок есть порядок. Идемте в комнату. Алена, сколько раз я тебе говорила — нельзя доставать простыни из шкафа! И в аптечку лазить нельзя!

В голосе женщины нет ни гнева, ни раздражения. Ребенок, довольно ухмыляясь, льет зеленку из пузырька на раскиданные на полу простыни.

Не факт, что девочка всегда вела себя, как пацан из «Омена» — скорее, реагирует так на изменения в поведении взрослых.

— Аленушка, пора спатеньки, — ласково говорит женщина.

Ребенок тут же широко зевает, сворачивается калачиком и засыпает прямо на полу. Помогаю бабушке переложить ее в кроватку.

Можно ли вообще так обращаться с детьми? Не знаю, я не служба опеки. Бабушка, разумеется, свято верит, что это ради деточкиного блага…

Опять думаю не о том. Это почти наверняка вычеркивает женщину из списка подозреваемых, но мы не можем быть уверены, что виновник торжества не сохранил и свой прежний Дар. Аккуратно выясняю, где женщина была в последние месяцы. Оказывается, сотовый ей купила дочь прямо с симкой, из квартала она выходит редко — здесь есть все нужное, и подруги тут же живут — а банковским картам по старой привычке предпочитает наличность: «эти электронные деньги, они же ненастоящие, их в руках не подержишь, не почувствуешь». Просматриваю фотографии в телефоне — «это день рожденья зятя, а тут мы с Аленой на детской площадке, а вот подруга ко мне зашла». Если передо мной фальшивое алиби, то невероятно тщательно изготовленное. Прощаюсь и ухожу.

Машинально жалею о своем старом Даре — с ним я обошелся бы одним коротким вопросом. С другой стороны, если бы у меня до сих пор был Дар, я бы испытывал сейчас радость и счастье и вообще не мучил бы граждан никакими вопросами.

Еду по следующему адресу. Очередной кандидат в виновники торжества — парень двадцати восьми лет, отказавшийся сообщить о своем Даре органам государственной регистрации. Само по себе это не такая уж редкость — мало кому охота, чтобы в документах была зафиксирована его чудесная способность, например, освобождать кишечник волевым усилием. На городские камеры этот деятель не попадал два месяца — бывает, у системы распознавания лиц много ложноотрицательных срабатываний. Не учится и не работает — его дело, каждый устраивается в жизни как может. А вот что и сотовый телефон, и банковская карта с остатком в шестнадцать рублей не активны уже полгода — это странно.