Повтор (СИ) - Каляева Яна - Страница 13

Звучит по-маньячески, но как же меня сейчас радуют слезы любимой женщины. Я ведь чувствовал все это время, что та довольная, игривая, словно котенок, Оля не была настоящей.

Правда, радость оказывается короткой — слезы быстро переходят в настоящую истерику. Оля беспорядочно стучит по панели перед собой, выгибается всем телом — хорошо, ремень ее сдерживает, а отстегнуть его она не догадывается. Это уже становится опасно. Съезжаю к придорожному мотелю и почти силой вытаскиваю Олю из машины.

Администратор, пожалуй, имеет все основания вызвать полицию — мужчина тащит в номер отчаянно рыдающую женщину. Однако прыщавому парню все до лампочки; не снимая наушников, он бросает на стойку ключ и говорит «три тыщи». Хорошо, что я по старой привычке таскаю в кошельке наличность. Почему администратору настолько плевать на работу? Неужели мы все еще в зоне действия… этого? Нет, вроде морда мрачная, без идиотской печати блаженства.

В номере Оля продолжает рыдать, но уже тише — силы заканчиваются. Укладываю ее на скрипучий пружинный матрас, застеленный сомнительной чистоты бельем. Обнимаю, утешаю, как ребенка. Постепенно она выдыхается и засыпает. Не решаюсь даже выйти за водой — страшно оставить ее одну.

Оля просыпается, когда начинает темнеть. Лицо у нее испуганное, озадаченное — но осмысленное, господи, осмысленное!

— Саша, — медленно говорит она. — Что это за чертовщина со мной случилась?

Мы жуем просроченные чипсы из выцветшего пакета и запиваем теплой газировкой. Ничего другого у администратора не нашлось, а жрать зверски хочется после всей этой нервотрепки.

Я, как смог, рассказал все, что пережил и успел понять. Сердиться на нас с Федькой за обман Оля даже не подумала.

— Да, пожалуй, началось все действительно с той свадьбы, — кивает Оля. — Я там сколько шампанского выпила? Три, четыре бокала? Вот как будто с тех пор и не трезвела… хотя ни похмелья, ни потери координации не было. Нет, даже пьяный человек хоть и теряет контроль, но остается собой… тут другое. У меня во время беременности было похожее — безмятежность такая, ровное ко всему отношение. А потом попробовала я взять в уме пять процентов от семисот — и не смогла, представляешь? Такой как бы мысленный синий экран, как у сломанного компьютера. Знала уже, что это нормально, гормоны так работают — а все равно жутко перепугалась. А тут, значит, все зашло дальше, тут я даже не понимала, что изменилась. Как же здорово, что Федька не в городе!

— Кажется, с детьми ничего не произошло.

— Господи, хоть тут пронесло! У детей такой гормональный всплеск и потом упадок могли бы дать долгоиграющие побочки… Человек не создан для постоянного счастья, понимаешь, Саша? Биохимически — не создан. Все классик наврал про птицу для полета. Мы должны временами испытывать тревогу, страх и боль, чтобы функционировать нормально. Наши гормоны… ах черт, гормоны!

— Что «гормоны»?

— Анализы на гормоны! У нас же гинекология, их постоянно делают… На той неделе они все пришли невалидные. Такого гормонального фона у людей просто не может быть. Врачи решили — в лаборатории так накосячили. Вообще-то это ЧП… но все очень спокойно отреагировали. Да что там, вообще не отреагировали… Черт, Саша, мне срочно нужно на работу, прямо сейчас! Там же вообще всем на все наплевать! Чудо, что у нас в отделении никто не умер за неделю.

— Оль, ты же понимаешь, что если сейчас вернешься на работу, тебе точно так же станет на все плевать. А еще тебе придется каким-то образом забыть этот разговор, неизвестно, как это повлияет на психику… Оля, я не хочу, чтобы ты возвращалась. Позвони на работу, соври, что заболела — всем будет пофиг, сама понимаешь.

— А ты?

— Мне-то что сделается? На меня эта фигня не действует… значит, все же чей-то Дар. Я должен разобраться, что происходит с городом и как это прекратить. Видишь же — кроме меня, некому. Мама, Натаха, друзья, раздолбаи эти с работы… Не могу же я всех вывозить силком. Чудо, что меня в этот раз за киднеппинг не приняли. Давай переночуем здесь, а завтра отвезу тебя куда-нибудь… поближе к Федьке, например. Снимем гостиницу или лучше даже квартиру…

— Сань, я взрослый дееспособный человек. Умею пользоваться общественным транспортом и сама способна найти жилье. — Оля с минуту роется в сумочке. — Паспорт, ключи, телефон, карта — все при себе. Не пропаду. А ты очень сильный, Саня. Остался собой под таким давлением.

— В смысле? А, да при чем тут «сильный». Мне же просто вышла такая устойчивость… вместо Дара.

— Нет, Саня, дело тут не во «вместо Дара». Есть такая штука — конформность. Люди обычно делают то же, что и другие вокруг них, и убеждают себя, что это правильно. Опыты еще проводились — девяти детям давали сладкую кашу, а десятому — соленую. Так вот, потом все говорили, что каша сладкая, и десятый чаще всего повторял за ними. На взрослых это тоже работает. Проще и безопаснее быть как все… Если бы я оказалась на твоем месте, то сама себя убедила бы, что все нормально, так и должно быть.

— Я ведь тоже чуть себя в этом не убедил… Но дело было в тебе. Я же тебя люблю всякой — раздраженной, усталой, злой… не только милой и счастливой. Не мог отделаться от ощущения, что теряю тебя. А я не хочу тебя терять.

— А ты ведь только что в первый раз сказал, что любишь меня. Просто так взял и сказал это вслух, — Оля мягко улыбается. — Знаешь, Саша, я теперь счастлива. Безо всяких зомбирующих воздействий — счастлива.

Леха рассеянно оглядывает свой кабинет с дубовыми панелями и непременным портретом президента — словно видит его в первый раз. Так же вела себя Оля, когда пыталась найти предлог не уезжать из города. Леха сейчас не обдумывает то, что я рассказал, его мозг занят другой задачей — он пытается уложить это в картину мира, в которой ему комфортно. То, что в нее не уложится, он просто проигнорирует.

— Слушай, Сань, хреновое это дело — нервный срыв, — неуверенно говорит Леха. — Сейчас-то Оля как, нормально?

— Сейчас с ней все хорошо, потому что она не в городе.

— Ну и слава богу… Передай ей от меня привет, и пусть выздоравливает поскорее. Вообще, с женщинами такое бывает… гормоны, эмоции… ты, короче, не принимай близко к сердцу. А в седьмой больнице бардак, конечно! Убийцы в белых халатах в край оборзели. Пусть эта твоя секретарша, как оклемается, жалобу в Минздрав пишет. Но это же не наша сфера, что я сделаю-то?

Из всего, я что я говорил, Леха воспринимает только то, что может объяснить.

— А сам ты как насчет на выходных за город смотаться, развеяться?

— Да ты чо, какое развеяться⁈ Работы во, — Леха энергично проводит ладонью по горлу.

— Ты ж сам в пятницу говорил — «если не отдыхать, то сил работать не будет… да и смысла тоже».

— А, ну это конечно! Только, ты не обижайся, планы на выходные у меня есть уже. Я тут с девахой одной познакомился — просто огонь! Пока ничего не было, но, похоже, намечается… Так что сорян, в другой раз с тобой покатаемся.

Ну, кто бы сомневался… Так что, выходит, остается мне только заделаться клофелинщиком на старости лет? Подсыпать Лехе в пиво чего-нибудь, затащить в машину, вывезти — да хотя бы в тот же мотель, дать проораться, пока не прочухается… Вот только он же не Оля, он вряд ли будет рыдать — скорее уж драться полезет. Да и вообще похищение большого полицейского начальника, хотя бы даже и лучшего друга, чревато боком. Если что-то сорвется, Леха, пожалуй, закроет меня в психушке — для моего же блага.

Но даже при самом лучшем раскладе, если Леха придет в себя и осознает глубину разверзшейся под нами бездны — что он сможет сделать? Дистанционно отдаст верные распоряжения? Не думаю, что кто-то станет их выполнять. Пришлет помощь? Но любая помощь сама через пару часов будет бродить с идиотской улыбкой и только что не пускать слюни.

— Ладненько, Сань, круто, что поболтали, — в улыбке Лехи сквозит явное облегчение. — У меня тут совещание скоро… Нудятина, но деваться некуда, труба зовет… Ты заходи, если что, у Изольды Францевны ты в списке «впускать всегда». Давай, Олечке привет, береги ее…