Повтор (СИ) - Каляева Яна - Страница 11

— Ну да, у Карины летом днюха, у Таньки — осенью, им к Одарению по шестнадцать стукнуло.

Юлька пошла в школу в шесть лет, потому большинство ее одноклассников и друзей немного старше. Юля — одна из немногих в своем классе детей без Дара.

Дети… а ведь не только Юлька — все дети вроде бы ведут себя как обычно… что теперь выглядит необычно. Федька королеву драмы разыгрывал — нервничал перед отъездом в лагерь, и это естественно, он же никогда не расставался с мамой так надолго. И вроде бы вчера я видел на улице орущего тоддлера — то ли не хотел идти куда-то, то ли что-то ему не купили; я запомнил эту сцену потому, что мамаша не орала на ребенка в ответ, не угрожала, что бросит его прямо на тротуаре, а утешала малыша терпеливо и ласково.

— Юля, у тебя есть знакомые без Дара? Твоего возраста или младше?

— Ну, типа, есть… Андрюха из нашего класса, мы нормально общаемся. Он младше меня на месяц. Тоже бездарь.

— Не надо так о себе говорить… Можешь позвонить этому мальчику? Сейчас? Узнать, как у него дела, как настроение?

— Да легко…

Юля вызывает контакт и ставит телефон на громкую связь:

— Андрюха, привет! Как дела, как настроение?

— Да ничего, норм… — в голосе пацана нет особой печали, скорее что-то вроде скуки.

— Решил уже, куда документы подашь?

— Прикинь, не могу решить до сих пор. Предки почему-то ничего не советуют. Недавно еще суетились, как будто это им поступать, а не мне. Пока ЕГЭ шел, весь мозг мне сожрали. А теперь такие — «твоя жизнь, ты и выбирай». Вот как раз когда могли бы и посоветовать чего-нибудь…

— Ясно-понятно… — надо же, Юля подцепила у меня любимую фразу! — Чего-как сам-то?

— Ну так, знаешь… казалось, после ЕГЭ наконец заживу, а что-то грустяшка такая, ни с чего вроде… Устал, наверное. А ты как? Просто так звонишь или движуха намечается?

— Просто так. Потом объясню, бывай.

Юлька нажимает отбой и вопросительно смотрит на меня. Вздыхаю:

— Как-то все запутанно, Юляш. Так сразу и не скажу, что происходит. Но я разберусь, обещаю тебе. И не в таком разбирался. Давай мы тебе такси вызовем…

Юля уходит, а я пытаюсь преодолеть сумбур в мыслях и систематизировать то, что мне известно. Предположим, есть некое воздействие… Дар? Это какой же он должен быть мощи, чтобы столько времени поражать людей, живущих в разных концах немаленького города? Работает группа одаренных маньяков, решившихся осчастливить если не все человечество, то хотя бы наш отдельно взятый областной центр? Или, упаси бог, сверходаренный? Ну, примем как гипотезу. Тогда понятно, почему это не действует на меня; но почему не стали счастливыми Юлька, Федька, пацан из телефона, тоддлер с улицы? Все они были младше шестнадцати в Одарение и не получили Дара, но это не делает их устойчивыми к Дарам других. Дети и подростки не свободны от Дара в том смысле, как я и Олег. Однажды Юлька стукнулась пальцем о диван, и Оля Даром сняла ей боль — это было при мне, я сам это видел. Однако неизвестный благодетель, навевающий счастье, до Юльки не дотянулся. Впрочем, я же не знаю, сколько на самом деле людей затронуто и на какой территории.

С другой стороны… подросткам кажется, что все вокруг какие-то неправильные, и они от этого глубоко несчастливы. Да блин, это же и есть самая суть бытия подростком.

Когда сидишь в поезде и смотришь на соседний поезд, сначала непонятно, твой тронулся или соседний. Вот и с кукухой то же самое…

Набираю Дениса — это мой приятель, несколько лет назад перебравшийся в Москву. Отрываю его от катки в сетевой игре. Денис спрашивает, что случилось, почему я звоню без договоренности. Говорю — просто поболтать и узнать, как настроение. Денис интеллигентно матерится одними губами и сворачивает разговор. Вроде нормальная реакция, естественная… не облагороженная.

Звоню еще паре знакомых в разных концах страны. Один бодр и полон энтузиазма — работает над интересным проектом. Другой тоже в приподнятом настроении — накатил с друзьями водочки, уже почти готов шашлык, все, некогда лясы точить, бывай, Саня…

Похоже, таким способом я ничего не разузнаю. Люди бывают довольны и счастливы безо всяких трансцендентных воздействий, это нормально… Башка начинает раскалываться от этого всего.

А потом приходит Оля — свежая, радостная, красивая… Помогаю ей снять плащ и как-то само собой выходит, что на плаще не останавливаюсь. Мы отправляемся в постель сразу с порога, а потом заказываем огромный набор роллов и обжираемся под сериал.

Зарываюсь лицом в ее волосы, пахнущие ванилью и мятой. Сейчас любые сомнения в том, что все происходит единственно правильным образом, кажутся не просто глупыми, а прямо-таки преступными. Чего я навыдумывал, зачем себя накручиваю? Юльке еще голову заморочил… Оля счастлива, я счастлив — и хочу, чтобы так было всегда.

Ксения смотрит на свой график выездов и картинно стонет:

— Сань, ты чего, с дуба рухнул? Я ж сдохну как та коровка…

Каменею лицом. Вообще я придерживаюсь демократического стиля руководства — сотрудники могут свободно говорить со мной обо всех проблемах. Подхалимство и лесть не поощряю, песню «Все хорошо, прекрасная маркиза» не люблю. Однако некоторые границы все же держу, и Ксения сейчас их определенно переступила.

Кто бы спорил, приятно работать в дружеском коллективе, безо всякого «я начальник — ты дурак». Но прямое хамство спускать нельзя.

— Ксения, давай посмотрим, что написано в твоем трудовом договоре. Даша, будь добра, найди его, пожалуйста, и принеси нам.

Можно было бы и электронку глянуть, но бумага с подписями выглядит солиднее. Зачем-то же мы храним всю эту макулатуру.

Даша встает, чтобы подойти к стеллажу с папками — и тут же сгибается пополам, схватившись за край стола. Черт, да она совсем бледная! Вскакиваю, чтобы подхватить девушку:

— Что с тобой такое?

— Не знаю… Ничего. Живот что-то болит. Не как если отравиться, а… просто. Утром еще терпимо было, а теперь капец, как ежа проглотила.

— Дашуленька, выпей нурофенчику — и все пройдет! — подает голос Нина Львовна.

У меня челюсть отваливается. Я Нину Львовну всю жизнь знаю, и всегда она была разумной теткой, а тут такое… Почти ору:

— Ни в коем случае! Нельзя при болях в животе обезбол пить. Так и загнуться недолго! Даша, где именно болит?

— Да как будто… — Даша касается живота рукой и тут же морщится от боли, — то по центру, то справа.

— Ясно-понятно… Аппендикс вырезали тебе?

— Нет…

Набираю 112. Минут десять слушаю голос робота напополам с противной мелодией, а потом оператор сообщает, что свободных машин нет, приехать смогут через три часа или как получится.

Даша совсем спала с лица, почти лежит в кресле и шипит от боли. Так, похоже, надо везти ее в больницу… Обвожу глазами притихших сотрудников, и интуиция буквально кричит, что никому из них этого поручить нельзя. В самом деле они под каким-то воздействием, или это я себя накрутил — но если кто-то из них облажается и с Дашей что-то случится, я себе этого не прощу. Черт с ним, с рабочим днем — тут вопрос жизни и смерти, похоже.

— Даша, паспорт с собой? Телефон? Зарядка? Едем в больницу.

Каждый шаг дается Даше с трудом. Подхватываю ее на руки и несу к машине — жест мог бы быть пошлым, но только не в этом контексте. На Герцена, как назло, адова пробка… опять авария? Да сколько можно, всю неделю город стоит! Даша стонет на заднем сиденье. Вот же дуреха, зачем было столько терпеть⁈ А если б я к вечеру в офис пришел, она бы так и померла на рабочем месте? Давлю на гудок и объезжаю пробку по тротуару. Плевать, сейчас я — экстренная служба.

— Даша, у тебя родственники есть?

— Мама. Но она за городом живет… Автобусом… долго.

— Все равно звони ей, пусть срочно приезжает.

Наконец паркуемся возле больницы, и я малодушно надеюсь, что худшее позади. Но настоящие проблемы только начинаются. Тетки в регистратуре едва шевелятся, как сонные мухи. Когда мне удается привлечь внимание одной из них, она вяло тычет двумя пальцами в клавиатуру древнего компьютера, потом неторопливо куда-то уходит… и не возвращается. Хватаю за пуговицу другую; она говорит, что нужно сделать УЗИ, начинает куда-то звонить, потом равнодушно смотрит на меня и сообщает, что аппарат не работает, но она уже вызвала ремонтника… Даша сидит на банкетке, бледная и безучастная к собственной судьбе. Все это напоминает кафкианский кошмар. Я был морально готов сражаться за человеческую жизнь где-нибудь в глуши, с оружием, против превосходящих сил противника — но не ожидал, что придется делать это в скучных казенных коридорах среди равнодушно бредущих мимо медиков.