Кларк и Дивижн - Хирахара Наоми - Страница 3

А затем началось “Одно яйцо”. Роза вышла на сцену официанткой в простом бледно-голубом платье, какое увидишь на работнице любой забегаловки. Но в облике Розиной героини это была единственная деталь, указывающая, что перед вами обслуга. На ней были блестящие черные лодочки – собственно, ее лучшие туфли, – а волосы старательно завиты и схвачены на макушке большим ярко-синим бантом. Губы она подмазала яркой помадой любимого своего оттенка “царственный красный”. Нарепетировавшись с Розой, я знала: официантка относится к тем работникам сферы обслуживания, что способны разъярить человека и довести его до безумия. Однако в сценической версии Розы она представала сиреной, которая дразнила, заманивала и увлекала посетителя-мужчину: “нет, сэр, да, сэр,” – и затмевала собой Мэри в исполнении Салли Фэйрклот.

Той ночью, когда Роза забралась под одеяло, на губах ее еще оставалась помада.

– Как все прошло? – спросила я, не подняв головы с подушки, но глядя на нее настороженно и пытливо.

– Я видела тебя там сзади, – сказала она. – Не следовало тебе приходить.

– Ну, в любом случае, у официантки роль интересней, – сказала я, и саму себя почти убедив в этом.

Розе не было нужды тратить слова и рассказывать, что роль у нее отняли из-за того, что кто-то пожаловался. К этому времени мы уже знали, какое место отведено нам в этом мире. Мы знали, что, если обсуждать отношение к нам, это придаст ему силы и действенности. Нет, мы предпочитали молча отпускать боль, позволяя ей воспарять незримым воздушным шаром, незримым, но чувствительно бьющим по лбам и плечам, когда мы выходили за границы предписанного.

Окончив среднюю школу, Роза устроилась на тот же плодоовощной рынок, которым управлял папа, печатала на машинке заказы продуктовых магазинов. Папа уезжал на рассвете, чтобы принять ящики с овощами, которые доставляли пикапы, фургоны и длиннющие грузовики. Роза отбывала на работу “красным трамваем” попозже, в более приемлемое время, около восьми.

И я, выпустившись из школы и приступив к занятиям в городском колледже Лос-Анджелеса, иногда ездила в центр вместе с Розой. Радовалась тому, что сижу рядом, и старалась держать ноги скрещенными в лодыжках под стать ей. Однако, когда мы подъезжали к остановке метро на Хилл-стрит, замечала, что колени мои разъехались в стороны, а юбка распластана почти что на все сиденье.

Сын босса, Рой Тонаи, официально числился владельцем овощного рынка, потому что родился в Америке. Поговаривали, что он по уши влюблен в Розу и что они, скорее всего, поженятся, – большей частью на том основании, что Рою стукнуло уже двадцать четыре и пора ему было остепениться.

– Я слышала, в эти выходные в Ниши будут танцы, – как-то после ужина возвестила мама. – Мать Роя говорит, он поедет на новой машине. Он хочет захватить и тебя.

– Меня тошнит от этих разговоров про нас с Роем. – Роза бросила салфетку на стол. – Нет, мам, я не пойду за него замуж. Пусть это и разрушит твои планы верховодить всеми на рынке.

Такой ее ответ матери поначалу меня удивил, поскольку я видела, что другие девушки-нисейки были бы в восторге оказаться на месте Розы. Рой был симпатяга с квадратной челюстью и густой гривой волос, которую зачесывал назад и смазывал маслом. Несмотря на то что он был сыном босса, он таскал ящики с овощами точно так же, как всякий другой работник.

Но Роза, та пошла нравом в отца: ей не нравилось, когда ее загоняют в угол. Всякий раз, когда ее припирали к стенке, она вырывалась. Я и сейчас частенько об этом думаю. Как она, должно быть, боролась в тот день в Чикаго. Сколько уж лет прошло, а я все зажмуриваю покрепче глаза и пытаюсь перенестись назад, притвориться, что если мысленно велеть себе там оказаться, ей, кто знает, может, удалось бы не чувствовать себя такой совсем одинокой.

Воскресенье 7 декабря 1941 года выдалось необычным для нас, представителей семьи Ито, и началось оно на рассвете, задолго до того, как мы узнали, что же случилось.

Я плохо себя чувствовала, и Расти тоже. Ему было двенадцать, многовато для золотистого ретривера. Он почти оглох, задняя лапа вышла из строя; переступая, он дергался, как машина со спущенной шиной. И все же держался молодцом, его большая пасть была открыта в улыбке, а влажный розовый язык вываливался всякий раз, как я снимала его поводок с гвоздя, вбитого в стену.

Мама, папа и Роза в пять утра вышли из дома, чтобы помочь в подготовке к свадебной церемонии в местном буддийском храме. Невеста была дальней родственницей по маминой линии; большинство маминых родственников жили в Спокане, за тысячу миль от нас, так что даже троюродный брат, если он обитал в Лос-Анджелесе, считался родней близкой и кровной.

Из-за высокой температуры я пойти не смогла, поэтому мама перед уходом сварила мне рисовую кашу, окаю. Я как раз и ела ее – красная маринованная слива плавала по глянцевитой белой поверхности, – когда кто-то постучал в нашу дверь. Я проигнорировала это, как и Расти, который просто ничего не услышал.

Стук стал настойчивей. Раздосадованная, я отложила палочки для еды и затянула пояс на халате. Папа просверлил глазок примерно на три дюйма ниже заводского, чтобы он соответствовал нашему росту, и я приникла к нему. Растрепанные черные волосы и темные брови. Рой Тонаи.

Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь, тем более мужчина, увидел меня в поношенном халате, но Рой был практически член семьи. Я высморкалась в носовой платок, сунула его в карман и отворила дверь.

– Ради бога, Рой, что такое?

Голова так болела, что я не сразу разобрала слова, слетевшие с губ Роя. Япония разбомбила Перл-Харбор на Гавайях. Погибли американские военнослужащие. Это безусловно означало войну.

Мы были знакомы со многими овощеводами, приехавшими с Гавайев, темнокожими с мелодичной речью, которые раньше работали там на сахарных плантациях. Гавайи представлялись мне раем: кокосовые пальмы, пляжи с белым песком. В голове не укладывалось, что Японии вздумалось разбомбить такое красивое место.

Не прошло и часа, как вернулись мои родители с Розой. Свадьбу отменили из-за “инцидента”. Мне стало совсем плохо. Мама потрогала мне лоб и велела немедля пойти лечь. Я бы и рада была, но какой там покой! То и дело в дом являлись папины подчиненные, высказать свою тревогу и посетовать, что ж теперь будет.

Днем позже президент Франклин Д. Рузвельт официально объявил, что США в состоянии войны с Японией. Наш мир содрогнулся, и друзья наши начали исчезать. Отца Роя схватили и поместили в тюрьму в каньоне Туна заодно с другими иссеями, буддийскими священниками, учителями японского языка и преподавателями дзюдо. Несколько дней спустя правительство вывезло их всех на поезде неизвестно куда. Поскольку папа не входил ни в советы языковых школ, ни в другие японские сообщества, его не арестовали, что впоследствии он воспринял как оскорбление, ведь его сочли недостаточно значимым, слишком мелким, чтобы усмотреть в нем угрозу национальной безопасности, как усматривали ее в других.

И прежде, выпив слишком много сакэ, отец разражался язвительными речами по поводу того, как мир притесняет нас, японцев. Иссеям было запрещено приобретать землю в Калифорнии, а с 1920 года штат препятствовал им даже в аренде. Теперь, с началом войны, ввели комендантский час, который ограничивал передвижение всех американцев японского происхождения. Разве справедливо, что он не может выйти из дома раньше шести утра; все его коллеги-хакудзины, даже те, кто из Германии и Италии, могли свободно разъезжать где угодно в любое время. Он же, прибыв на работу после шести, упускал множество заказов со Среднего Запада и с Восточного побережья.

Роза меж тем возмущалась необходимостью каждый вечер быть дома к восьми. “Они даже отменили собрания на цветочном рынке”, – жаловалась она. Собрания нисеев в мрачном здании на Уолл-стрит, в нескольких кварталах от овощного рынка в центре Лос-Анджелеса, на мой взгляд, вряд ли представляли собой какую-либо угрозу правительству.