Тренировочный день 3 (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 5

— И Витька обещал начать приставать!

Глава 3

— Ребята надо верить в чудеса… — поет Лиля Бергштейн перебирая пальцами по струнам своей гитары: — когда-нибудь осенним утром ранним — над океаном алые взметнутся паруса и скрипка пропоет над океаном!

— Не три глаза, ведь это же не сон! — подхватывает Маша: — и алый парус правда гордо реет!

— В той бухте, где отважный Грей нашел свою Ассоль! В той бухте, где Ассоль дождалась Грея! — продолжают они уже хором: — в той бухте, где отважный Грей нашел свою Ассоль, в той бухте, где Ассоль дождалась Грея!

Последний сильный аккорд и Лиля — затихает. Откладывает гитару в сторону. Осматривает свои пальцы.

— Не могу долго играть. — говорит она: — кончики пальцев болеть начинают. Струны жесткие.

— У тебя еще и голос есть. И на гитаре играть умеешь. Ненавижу. — говорит Волокитина и роняет голову на руки. Виктор осматривает окружающий его мир, прилагая усилия к тому, чтобы кухня перестала вертеться и кружиться перед его глазами. Наверное, он все-таки перебрал с портвейном. Впрочем, если бросить взгляд в угол и сосчитать количество оставшихся бутылок в нем… становится понятно, что советские спортсмены не ищут легкий путей и не терпят компромиссов.

За кухонным столом спит Алена Маслова, либеро «Колокамского Металлурга», на ее плече пускает вниз слюни из полураскрытого рта Айгуль Салчакова, Маша Волокитина только что уронила голову на руки и, кажется, даже захрапела… так что последними выжившими тут остались он и Лиля. И ладно он, в конце концов он мужчина и весит больше всех тут собравшихся, девушки в волейболе хоть и были высокими, но стройными, даже Айгуль и Маша не больше шестидесяти кило весили точно… а такие миниатюрные как Алена и Лиля и вовсе под пятьдесят. И при этом Лиля Бергштейн умудрилась на ногах остаться и даже на гитаре играет… и в такт попадает. Попадает же?

— Заснула. — с непонятной ноткой в голосе сказала Лиля: — сейчас я… — она встает и убирает гитару в угол, рядом с ополовиненным ящиком портвейна и уходит в комнату. Виктор смотрит ей вслед с тупой настойчивостью алкоголика, понимающего что ничего интересного тут нет, но отводить взгляд в сторону — слишком много мороки.

— И как я тут оказался? — задает он сам себе вопрос: — и что я тут делаю? Надо бы домой пойти, поздно уже… и сколько вообще времени? — он вертит головой, пытаясь найти часы на стене, но от этого движения ему становится худо, голова кружится, и он замирает, пытаясь переждать головокружение.

— Вот. — возвращается Лиля и накрывает плечи Волокитиной клетчатым пледом: — а то замерзнет еще. Потом отнесешь ее на кровать, ладно? Сможешь? Я помогу, буду ноги держать.

— Конечно. — кивает он: — давай прямо сейчас, а то я домой пойду.

— И куда ты собрался? — спрашивает его Лиля. Спрашивает неожиданно серьезно, да и глаза у нее трезвые и ясные. Виктор собирает себя в кучу, усилием воли заставляя вести себя сообразно правилам поведения в обществе, не пускать слюни изо рта, не падать на пол и все такое.

— У меня дом есть, понимаешь? — говорит он, поднимая палец и тыча им куда-то вверх. Задумывается, глядя на свой палец. Верно, думает он, как там китайцы говорят? Из-за пальца ты не видишь планету. Хороший у него палец. Указательный. Можно указывать. Как там мистер Тоуд говорил «я им укажу!».

— Кому укажешь? — Лиля кладет подбородок на ладонь своей левой руки, оперев ее локоть на столешницу.

— Им. — отвечает Виктор: — мистер Тоуд так говорил, понимаешь? Сурки захватили его поместье, знаменитый Жаббсхолл и мистер Барсук вместе с дядюшкой Рэтом помогали ему выкинуть сквоттеров. Кстати, мистер Тоуд тебе бы понравился, у него машина есть. Много машин. Но ездить он не умеет и всегда попадает в аварии. Ик!

— А. — говорит Лиля: — ясно. А с Машей ты как познакомился?

— С Машей? — Виктор смотрит на спящую Волокитину: — да в общем-то случайно. У нее хороший удар и она говорит правду в лицо. Ты знаешь, как арии воспитывали своих детей по Геродоту? Они учили их трем вещам — скакать на лошади, стрелять из лука и ненавидеть любую ложь. Кажется, что Машу воспитали степные народы ариев по Геродоту. Вот…

— У нее есть удивительная способность. — тихо говорит Лиля: — видеть тебя.

— Тоже мне способность. — говорит Виктор: — я вот тоже тебя вижу. Вот ты тут сидишь, а я тебя вижу. Я — Супермен?

— Видишь меня? — Лиля отстраняется от стола: — правда? А ну-ка… — она поднимает руки заводит их назад и стягивает с себя футболку через голову. Раз и готово.

— Ну? — спрашивает она: — что ты теперь видишь, Полищук?

— Эээ? — Виктор пялится на Лилю и подыскивает слова в голове. Что он видит? Сиськи? Пожалуй, некуртуазно так говорить. Бюст? Пожалуй, слишком куртуазно.

— Я вижу красивую девушку, которая играет за либеро «Красных Соколов» и не носит под футболкой бюстгальтера. — говорит он: — во как! Я справился?

— Почти. — Лиля снова надевает футболку на себя, к вящему разочарованию Виктора: — ты ж не меня видишь, а мою грудь. Все вы такие… кто-то видит сиськи, кто-то — волосы, кто-то — как я хорошо играю. А Маша… она не помнит, но я волейбол из-за нее выбрала. Она — всегда меня видела. Всю меня, настоящую меня, понимаешь? — Лиля наклоняется к спящей Волокитиной и убирает с ее лица выбившийся локон: — такая она. Она кажется грубой, но на самом деле глубоко внутри она очень ранима. Скажи, Полищук, вот ты — меня видишь? Видишь Машу? Твою Айгулю? Знаешь вообще, что в семье у нее творится? Почему Масловой так срочно парень нужен? Ничего ты не видишь. Позвали тебя с собой красивые девчонки ты и побежал, виляя хвостиком.

— Ну уж и хвостиком. — обижается Виктор. Задумывается.

— Не обижайся. — вздыхает Лиля: — мне просто обидно, что никто не видит какая Маша классная. Она же просто невероятная. Умная… такая умная. И добрая. Очень добрая. В тот раз нечаянно моего хомяка раздавила… перепугалась и ночью же убежала. Где она в три ночи другого хомяка достала — только она сама и знает. Думала, что я — расстроюсь. А я хомяков с двенадцати лет держу, знаю, что у них век короткий и мрут они как мухи. А она… под утро притащила другого, пыталась скрыть что прежний помер и нового за него выдать. Они ж похожие все. Вот ты, Витька — сможешь среди ночи в городе хомяка достать?

— Наверное не смогу. Будет трудно. — кивает Виктор: — хотя не знаю. Все зависит от того, насколько мне это нужно, потому что скорей всего меня потом посадят за кражу и взлом с проникновением.

— А вот ей очень было нужно чтобы я не расстроилась. — Лиля снова наклоняется над Волокитиной и смотрит на нее как-то по-особенному. Улыбается.

— Она классная. Порой я жалею что мы с ней — в разных командах. — говорит Лиля и у нее на лице снова появляется улыбка, только на этот раз она отличается от прежней улыбки Лили Бергштейн, это не сияющая широкая улыбка «оторви-и-выбрось», а печальная улыбка человека, который смирился с потерей.

— Но потом думаю — наверное это и хорошо. — продолжает она: — может быть если бы мы играли вместе я бы ей быстро надоела. Я… надоедаю людям. Все говорят что меня слишком много и что я — раздражаю. Мне все равно что они все говорят… но если бы Маша так ко мне отнеслась, я бы…

— Погоди. — Виктор поднимает палец и снова залипает на него, изучая обкусанный ноготь. И когда он успел ноготь на указательном пальце себе обкусать? Впрочем, неважно…

— Погоди. — продолжает он: — ну так она буквально так тебе и сказала «раздражаешь». Я не пытаюсь тут кайфоломом выступать, но ведь так и было.

— Она так не считает. — качает головой Лиля: — на самом деле она меня любит. Где-то глубоко внутри.

— Нет, ну я признаю, что она к тебе неровно дышит. — соглашается Виктор: — что есть, то есть. Если человек так много говорит «ненавижу тебя, Бергштейн», а сама к тебе в гости идет и вообще ее действия противоречат словам… наверное она пытается отрицать свои чувства.