Секс был. Интимная жизнь Советского союза - Александер Рустам - Страница 3

— Приходит он однажды к себе домой, — продолжил Василий, — и отворяет ему дверь хозяйка. Как только она его увидела, так тут же отскочила, как будто нечисть увидела. Кричит ему за несколько метров: «Заприте дверь за собой! Но за ручку не беритесь!» Товарищ сначала не понял — за два году жизни на квартире такого разговора с хозяйкой никогда не было. Не придав этому значения, он пошел к себе в комнату. Взял в своей комнате полотенце, пошел на кухню, чтобы умыться. А там няня хлопотала у печи. Она его увидела и тут же выпучила глаза — и как гаркнет: «Нету тебе сюда дороги, не велела хозяйка пущать тебя никоим образом. А в уборную ходи куда хочешь, и уборной для тебя здесь нету! Ты — порченый и всех нас тут перепортишь!»

Ну и началось тут все. В квартире от него все бегут, как будто у него чума. Чего бы он ни касался — сразу чей-то крик. Никто к нему и близко даже не подходит. А потом и вовсе требуют съезжать с квартиры. Товарищ в шоке. Кто сказал? Как узнали? Вот он уже и вешаться собрался. В отчаянии он пошел в больницу и обо всем рассказал доктору. Доктор встал на его сторону, объяснив, что бояться его хозяйке нечего и что они совсем не имеют никакого права его гнать с квартиры. И что вообще все это — самодурство и за это, мол, они могут ответить перед судом. Врач дал товарищу свидетельство с печатью. Товарищ возвращается домой. Пытается сунуть бумагу хозяйке, а та даже боится просто ее взять. Даже слушать не желает — съезжай, да и только.

В скором времени весь дом узнал про этого моего товарища и его несчастие. Совсем ему не стало ни житья, ни покоя. По двору пройти невозможно — все пальцами тыкают и шепчутся. Невозможно даже объяснить, через какие страдания он прошел. И пришлось ему съехать с квартиры. А вы, гражданин доктор, говорите про «книжечки». Столько эта хозяйка книжек перечитала. Сама ведь учительница, а не баба темная, вроде как из деревни.

Так Василий завершил свой рассказ, с тем же волнением в голосе — но одновременно и смиренно, будто подобные предрассудки о венерических заболеваниях, которые могли испортить жизнь и без того несчастным больным, совершенно неискоренимы. А вот Фридланда переполнило негодование.

— Ну вот пусть и ответила бы по суду. Я бы ей не уступил, как ваш товарищ! — резко сказал врач.

Увидев, что доктор осуждает сумасбродство квартирной хозяйки, Василий вдруг виновато улыбнулся.

— Доктор, это я неправду придумал про товарища… Не было у меня никакого товарища. Этот парень я сам и был.

Фридланд удивленно вскинул брови.

— А вот только, гражданин доктор, и суд бы тут не помог бы. Ну, засудили бы хозяйку. А дальше? Все равно ходил бы среди людей как нечисть. Знать-то я знаю, что нету дурных болезней. Да вот только другие знать этого не хотят.

Когда Василий попрощался и ушел, Фридланд еще долго думал о его рассказе. На дворе стоял 1925 год, страна постепенно возрождалась из хаоса революции и Гражданской войны. Молодое советское государство, по сравнению с царским режимом, предпринимало серьезные попытки вести в обществе сексуальное просвещение. Однако после истории Василия Фридланд в очередной раз убедился: половое воспитание в СССР по-прежнему оставляло желать лучшего. Кому, как не венерологу, было об этом знать?

Помимо рассказа Василия, пострадавшего от клейма «дурной болезни», Лев Фридланд поместил в свою книгу и другой — более трагический — случай из врачебной практики. Однажды в его кабинете появился молодой человек, театральный работник. Уже входя в дверь, юноша был очень смущен, и это было понятно: осмотр поводов для сомнений не дал — сифилис. Фридланд постарался быть как можно деликатнее и тут же попытался успокоить побледневшего пациента. В конце концов, сифилис излечим, с ним можно и нужно бороться[2]. Фридланд поставил юноше первый укол.

— Значит, можно вылечиться? — робко переспросил молодой человек.

— Конечно, — доктор ободряюще похлопал юношу по плечу. — Я вам гарантирую исцеление.

Театральный работник приходил получать лечение на протяжении месяца, но однажды прием пропустил. Фридланд поначалу не придал этому значения — мало ли что бывает? Но прошло несколько дней, и однажды вечером, когда Фридланд уже заканчивал работу, в его кабинете появилась девушка в черном. Это была сестра молодого человека. Как оказалось, ее брат повесился: не смог выдержать стыда. Девушка передала Фридланду письмо брата со словами благодарности и извинениями.

Тот эпизод надолго врезался в память доктора. Фридланд корил себя за то, что, быть может, недостаточно ясно объяснил юноше, что сифилис — полностью излечимая болезнь, которая никак не испортит его дальнейшую жизнь.

Не один Фридланд в 1920-е годы понимал, что советской власти предстояла долгая и кропотливая работа по сексуальному просвещению общества. Об этом хорошо знали и в высоких кабинетах, в особенности в наркомате (то есть министерстве) здравоохранения.

После Октябрьской революции советское руководство с помпой объявило, что семимильными шагами идет к прогрессу во многих сферах, которые до революции оставались запущенными. Так, большевики особенно гордились тем, что поддерживали равенство в правах между мужчинами и женщинами: последних активно вовлекали в общественно-политическую жизнь, СССР стал одной из первых стран в мире, где женщин наделили полными избирательными правами. Однако большевики признавали, что в одном аспекте общественной жизни проблемы все-таки оставались. Этим аспектом был так называемый «половой вопрос».

Ни российское правительство во времена Первой мировой войны, ни уже новая большевистская власть в годы революций и Гражданской войны специально не занимались «половым вопросом». Были заботы более насущные: выиграть войну, удержать контроль над страной, обеспечить города продовольствием и так далее. Но ближе к середине 1920-х годов, когда жизнь в стране более-менее стабилизировалась, секс оказался в центре внимания.

Еще в 1923 году российская революционерка и государственная деятельница Александра Коллонтай публикует в популярном журнале «Молодая гвардия» смелую статью «Дорогу крылатому Эросу! Письмо к трудящейся молодежи», где констатирует, что в советском обществе доминирует «бескрылый Эрос» (в переводе на современный русский язык это означает, что люди легко и свободно занимаются сексом без обязательств). Коллонтай утверждает, что Эросу необходимо вновь обрести крылья — то есть секс должен сопровождаться искренним чувством и любовью. При этом против свободной любви Коллонтай ничего не имеет, противопоставляя ее буржуазной морали (одновременно, впрочем, в своей статье Коллонтай подчеркивает, что любить нужно прежде всего пролетариям — и прежде всего собственный коллектив. Идея, очень свойственная большевистскому нарративу)[3].

Часть советского истеблишмента реагирует остро. Так, известный советский врач Арон Залкинд через год после выхода статьи Коллонтай предостерегает против популяризации свободной любви: «Скромнее с половым — иначе плохо будет с социальным!.. Очень боюсь, что при культе „крылатого Эроса“ у нас плохо будут строиться аэропланы. На эросе, хотя бы и крылатом, — не полетишь!»[4] И позже публикует собственную статью «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», где призывает граждан прекратить флиртовать и ревновать, а также сообщает новую и совершенно безумную идею: «Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая»[5].

В том же 1924 году в молодом СССР всё еще процветают свободные нравы. Настолько, что по центральным улицам Москвы периодически расхаживают группами абсолютно голые советские граждане, вместо одежды на них перекинутые через плечо праздничные ленты с лозунгом «Долой стыд!». Это участники одноименного общества, уверенные, что только полное обнажение сделает людей по-настоящему равными. Голые пассажиры катаются в троллейбусах по Садовому кольцу, вызывая изрядное возмущение у сограждан, не готовых к таким радикальным перформансам[6].