Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 25

Последнее сообщение Лоры было коротким: «Воды нет уже неделю… Ничего нет… Кажется, это конец. Л.».

Мохаммед просто вдруг перестал подавать признаки жизни. Фред так и не узнал, что с ним случилось. Гипотез было много, но ни одной оптимистичной. В этом контексте отсутствие новостей вряд ли означало хорошие новости.

Элен сохраняла связь со своими родителями полтора месяца. Поначалу она всеми силами пыталась переправить их на остров, но воздушное сообщение было прекращено на следующий день после их приезда, и контроль вдруг стал невероятно строгим; даже попытки подмазать пилотов (Фред предлагал колоссальную сумму одной компании по прокату частных самолетов) не сработали, гражданский самолет, осмелившийся нарушить эмбарго, попросту сбивали. Подобно большинству людей, родители Элен предпочли покорно повиноваться распоряжениям правительства, убежденные в том, что гражданский долг и послушание — главное в эти смутные времена. Сначала они несколько недель сидели дома, в своем уютном коттедже в провинции, слепо веря если не в скорейшее, то в непременное возвращение в колею. Они родились в двадцатом веке, в мире, опустошенном мировой войной, знали «золотые шестидесятые», культурные революции, финансовые кризисы, скачки цен на нефть, аномальную жару, пандемии, теракты, и в них крепла уверенность, что все всегда рано или поздно улаживается. Они в совершенстве воплощали эту абсурдную веру в надежность учреждений и вечность человеческой цивилизации.

Позже, после строгого санитарного контроля, их эвакуировали автобусом в место, которое они называли лагерем беженцев, а военные — эвфемизмом «защищенная зона» (или еще ЗСЗ — «Зона санитарной защиты»).

Тогда-то Элен и получила от них последнее сообщение.

Ида и Марко поддерживали связь со своей дочерью тоже полтора месяца — она пыталась бежать от смут, вызванных паникой, когда болезнь поразила Чили, и хотела перебраться в Аргентину через Анды. Она написала тогда (Ида рассказала об этом Элен): «Оставаться в Сантьяго слишком опасно. Говорят, Аргентина организует гуманитарные воздушные мосты в США». Ида и Марко пытались объяснить ей, что это только нелепые слухи, никаких гуманитарных мостов нет, а США наверняка в том же отчаянном положении, что и весь остальной мир, но без толку. Она уехала. Пообещав родителям дать о себе знать, как только сможет. Они ждали, терзаемые беспокойством, о котором не говорили, но регулярно заглядывали в почтовый ящик и проверяли через сервер iCloud, включен телефон их дочери или выключен.

Тщетно. Больше ничего не было.

Однажды вечером — шел второй месяц — Элен сидела за столом с Фредом и детьми. Жанна в наушниках смотрела «Гарри Поттера и тайную комнату» на айпаде, поклевывая из своей тарелки. Александр хмурился. Он ничего не говорил, стараясь придать молчанию враждебность, и нарочито вздыхал, чтобы привлечь внимание. Это его поведение раздражало Элен донельзя. Когда он был таким, ей хотелось отхлестать его по щекам. А таким он бывал все чаще, и отхлестать его по щекам ей хотелось все чаще. Она поговорила об этом с Фредом, тот сказал, что это нормально, что подростку переносить эту ситуацию, вероятно, еще труднее, чем взрослым, и что не надо придавать слишком большого значения, когда он пытается обратить на себя внимание. Крепко сжав ручку ножа, Элен подумала, что ей хочется не придавать значение, а отхлестать его по щекам, отхлестать изо всех сил, наотмашь. Но она ничего не сказала. У нее не было сил на споры. Она проглотила гнев, протолкнула его в желудок, где он распространил такой жар, словно там была полная супница лавы.

Ида пришла из кухни, чтобы убрать со стола, и Элен заметила, что у нее странный вид: выражение лица человека, у которого где-то болит, но он не хочет этого показывать. Когда Фред попросил ее принести кофе в гостиную, она расплакалась. Фред тупо смотрел, как она плачет, сцена была драматическая: Ида стояла перед ним, в руках стопка тарелок, на них приборы, которые мелодично позвякивали в ритме всхлипов, и крупные, как фасолины, слезы текли по ее щекам.

— Ида, да что происходит? — спросила Элен. Ее уже начал доставать этот вечер с надувшимся сыном, молчащей дочерью и мужем, который никогда-никогда-никогда — что бы он ни делал и как бы ни был богат — не будет таким сексуальным, как Евангелос!

Ида попыталась успокоиться. Она сделала два глубоких вдоха, вытерла нос рукавом, и это добило Элен, для которой первым требованием к обслуге была безупречная личная гигиена. Она часто говорила: «Если не можешь содержать в порядке себя, как будешь содержать в порядке других?»

— Антония, — выговорила наконец Ида сквозь всхлипы, — она, наверно, погибла. Говорят, все, кто хотел перейти границу, погибли. Говорят, аргентинская армия сбросила бомбы, чтобы избежать заражения… Я только что прочла. — И Ида снова заплакала. Ее горе было как лавина слез, маленькие влекли за собой большие. И приборы опять зазвенели.

Элен вздохнула.

— Да, Ида, — сказала она тоном, каким говорят с маленьким ребенком, которому приходится без конца повторять одно и то же. — Да, Ида, все может быть, да, Ида, всем нелегко, но если мы все станем доводить себя до такого, будет еще хуже. Мы все должны делать над собой усилия, понимаете? Это то, что я называю базовым воспитанием! Так что, если вы не умеете мало-мальски держать себя в руках и вам надо порыдать в три ручья, пожалуйста, делайте это не здесь, а в вашей ванной или еще где-нибудь, не знаю, потому что, не обессудьте, не за такие представления мы вам платим!

Слезы у Иды высохли. Разом. Как будто кто-то перекрыл кран.

Она немного ссутулилась и, казалось, в одночасье постарела от брошенного Элен проклятия.

И продолжила убирать со стола, но теперь уже молча.

Именно тогда на острове все пошло наперекосяк. Спустя годы Элен иногда пыталась выстроить хронологию событий. Задним числом она корила себя за то, что не была внимательна к деталям. А может быть, думалось ей, она просто не хотела их замечать, предпочитая быть в отрицании, как будто, если ничего не видеть, ничего и не произойдет. По прошествии времени ей приходило в голову, что в своем маленьком индивидуальном масштабе она вела себя в точности как вело себя все человечество перед глобальной угрозой: все признаки неминуемой опасности были налицо, а она предпочитала смотреть в сторону.

После того вечера Элен ощутила перемены в поведении Иды и Марко. Они, всегда такие веселые, такие теплые, такие сердечные в первые недели, вдруг стали молчаливы. Когда Элен встречала их, они едва здоровались — через губу, явно нехотя. Она была уверена, что они стараются избегать их с Фредом. Даже с детьми они были теперь не так ласковы, не было больше обнимашек по утрам, не было ласковых «беби, пичонсито, ми амор, ми аморсито, корасон, бомбон, бомбонсито», которыми Ида расцвечивала каждую фразу, обращаясь к Жанне или Александру. Холодный, резкий, почти враждебный ветер поднялся и задувал теперь между обслугой и семьей Элен.

Она знала, что они горюют о, скорее всего, умершей дочери. Для нее это были люди простые, а стало быть, не в меру чувствительные. Будучи не в состоянии преодолеть испытания, которые посылала им жизнь, они должны были без удержу выплескивать все, что лежало на сердце, это был культурный факт. Элен тоже потеряла родителей и всех друзей, но держала голову в холоде. Она гордилась своей выдержкой, своей способностью страдать молча, ничего не выказывая, как христианская мученица, которая шепчет молитву, когда ей каленым железом жгут соски, как Бернар Тапи, ослабевший, но неизменно прямой, с достоинством дававший интервью за несколько недель до смерти (еще когда была подростком, она восхищалась Бернаром Тапи). Она пришла к выводу, что ей надлежит сделать первый шаг к примирению, показав таким образом, что ее социальный статус предполагает, в числе прочего, владение своими эмоциями, что умение держать себя в руках — не только культурное достижение, но и жизненная необходимость в кризисные времена.