Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 2

Элен поднялась. Съела яблоко, которое достала вчера вечером из морозильника для фруктов, потом, поскольку делать ей было нечего, снова легла в постель. И тут, как это бывало с ней каждое утро, заплакала. Она знала, что проплачет примерно час, после чего, тоже как всегда по утрам, умоется холодной водой и будет смотреть фотографии и фильмы из прежней жизни. Плача, она, чтобы заглушить звук своих рыданий, поставила последний альбом Билли Айлиш «Happier Than Ever», вышедший в 2021-м, за три года до того, как Билли Айлиш вместе с подавляющим большинством человечества исчезла с лица земли. Элен не хотелось, чтобы Жанна, или Александр, или Фред слышали, как она плачет. Почему — она сама не знала. Что-то инстинктивное подсказывало, что она не должна выглядеть слабой.

Слушая Билли Айлиш, она задумалась, как же умерла эта молодая певица: от голода? от жажды? от холода? от жары? от болезни? Элен надеялась, что это случилось не во время одной из вспышек насилия, заполыхавших повсюду, когда люди начали понимать, что слишком поздно, что надежды больше нет, и это лишило их рассудка. И тогда они стали убивать друг друга самыми изощренными способами: выпускали кишки, расчленяли, месяцами насиловали, отчаяние переросло во всеобъемлющую ярость, слепую, вулканическую, совершенно бессмысленную. Почему так случилось? Она не знала. «Быть может, цивилизация лишь ширма, за которой живут кровожадные звери?» — подумала она годы назад, глядя на кадры смуты на экране своего лэптопа.

Система играла теперь «Getting Older». Элен нравилось, когда Билли Айлиш брала глубокие низкие ноты, ей казалось тогда, будто музыка трогает ее физически, а ей именно это и было нужно: чтобы что-нибудь, все равно что, тронуло ее физически. Ей пошел сорок четвертый год, и, по всей вероятности, никто больше ее не тронет. Есть, конечно, Фред, но Фред не трогал ее уже четыре года, после события, о котором она не хотела вспоминать.

Ей и самой была невыносима мысль, что он еще может ее тронуть. От этой перспективы к горлу подступала тошнота.

Через полчаса альбом кончился. Это была самая последняя песня самого последнего альбома Билли Айлиш. Других больше не будет никогда. Больше вообще не будет альбомов. Никто больше не напишет музыку. Не напишет новых романов, новых картин, не снимет новых фильмов. Если где-то и сохранились колонии выживших, жить им осталось недолго, а если они и заживутся, то в таких условиях, что ослабевшим людям и в голову не придет сочинять музыку, писать романы, а откуда бы они взяли технику, чтобы снимать кино? Всему этому пришел конец. По-прежнему лежа, не обращая внимания на слезы, которые так и текли по щекам, она включила телевизор, висевший на стене напротив кровати. Движением большого пальца по кнопкам пульта пролистала имеющиеся на сервере фильмы. Агентство, которому Фред заказал оборудование острова, сделало свою работу на совесть, особенно то, что она называла entertainment: на ряде жестких дисков (сколько их, она в точности не знала) были закачаны десятки тысяч фильмов и телесериалов, а также миллионы цифровых книг, миллионы музыкальных альбомов и миллионы видеоигр. Чего там только не было: весь каталог студии Paramount, включая каталог НВО, Sony Pictures полностью, все, что выпустила студия Disney со времени создания ее Уолтом в 1923-м, и все снятое на студиях, купленных ею в течение десятилетий: Pixar, Touchstone, Marvel, Lucasfilm, 2Oth Century Fox. Но был и каталог независимых студий, таких как Amblin, Lionsgate, American Zoetrope, a еще кинопродукция Европы, Китая, Индии, Южной Америки и даже Африки. Запас музыки был еще богаче, и она могла установить фильтр «по артисту», «по году», «по жанру» и даже «по атмосфере и настроению» (списки «Ужин при свечах», «I love the 90’s», «Sunday jam», «Cosy coffee house», «African Heat», «Dinner with friends»). Элен пробегала глазами эти списки, и они казались ей эхом сгинувшего мира: нет больше кофеен, нет друзей, с которыми можно было бы провести вечерок. В доме были и книги, миллионы книг, она могла одним движением руки загрузить их в свою читалку: эссеистика, история, биографии, художественная литература, бестселлеры, лауреаты Гонкуровской премии, премии Медичи, премии Флоры, премии Ренодо, а еще малозаметные книги, малозаметные авторы, которых редко кто читал и уже больше никто не прочтет. Как бы то ни было, за все пребывание на острове она не одолела ни одной книги целиком. Идеи, изложенные в эссе, истории, рассказанные в романах, теперь ничего не значили: никогда больше не будет основополагающих принципов экономики, психологии, социологии, не будет серийных убийц, терроризирующих калифорнийских подростков, не будет двойных агентов, не будет историй большой любви. Зачастую она начинала какую-нибудь книгу, старательно читала первые страницы, но не проходило и десяти минут, как бросала и возвращалась к списку фильмов.

Она всхлипнула, утерла нос рукой и выбрала «Титаник» Джеймса Кэмерона. Красивая история. Она любила этот фильм. Прекрасно подано. Не слишком сложно и не скучно. Здесь было все: любовь, ревность, насилие, люди, уверенные, что с ними ничего не может случиться, и не подозревающие, что уже слишком поздно, и, главное, был Леонардо Ди Каприо. Ей нравился его герой, бедный юноша, одновременно робкий и мятежный. Она мечтала, подобно Кейт Уинслет, раздеться перед ним, под его нежным и внимательным взглядом, и представляла себе, как вдруг в этой роскошной каюте, воплощающей для него запретный мир, сгустится воздух от необычайного сексуального напряжения, но ничего не произойдет, нет, все случится позже, в тишине салона Renault Type СВ de Ville 1912 года выпуска. И это будет чудесно.

Элен больше не плакала. Она протянула руку к выдвижному ящику ночного столика и достала лежавший там на зарядке маленький Womanizer. Закрыла глаза. И на время забыла о конце света.

Александр трое суток не ночевал дома. Он взял с собой запас еды, зарядил айфон и наружный аккумулятор к нему (батарея айфона держала зарядку не дольше нескольких минут), запихал все это в рюкзачок и ушел на пляж, находившийся в четырехстах метрах, на западе острова. На широкой полосе были перемешаны мелкие камешки, осколки ракушек и засохшие водоросли. Там, в ожидании вечера, он навел порядок в своей палатке Quechua, проветрил спальный мешок, уже начинавший попахивать, после чего, скользя взглядом по кобальтово-синим волнам, сжевал горсть черных ягод, сорванных с растения, названия которого он не знал. Ему нравилось их действие: кружилась голова, язык становился неповоротливым, и ненадолго казалось, что все не так уж плохо. Чтобы отбить горечь во рту, он регулярно отпивал по глотку водки. За три дня осушил целую бутылку. Неважно; в том, что отец называл погребом, оставалось еще несметное количество бутылок водки, а также джина, текилы, рома, было там и вино, сотни бутылок, белое, красное, розовое, наливки и настойки, пиво и сладкие ликеры, отвратительные липкие субстанции, к которым никто никогда не притрагивался, даже он. Когда накатывала тоска, Александр закрывал глаза и представлял себе выстроившиеся в ряд бутылки. Это успокаивало. Помогало взять себя в руки.

После своего восемнадцатого дня рождения, полтора года назад, Александр все чаще испытывал потребность в уединении. Во-первых, атмосферу в доме невозможно стало терпеть: невыносима была ненависть, которую питали друг к другу родители, как будто сжигавшая их изнутри, их ссоры — ссорились они не бурно, не шумно, били всегда в шелковых перчатках, как воспитанные люди, — и причуды сестры, которые начинали его пугать. Но было и кое-что еще. Он полюбил приходить на этот пляж, все чаще жевал здесь горькие ягоды, пил водку, прокручивал плейлисты в наушниках Beats Studio — их система поглощения звука изолировала его от мира, — потому что здесь, когда он был один и пьян, воспоминание о Хлое всплывало с такой удивительной четкостью, что казалось, будто она здесь, рядом, он почти мог ощутить тепло ее кожи на своей, вкус ее губ на языке и ее мягкие волосы между пальцами.