Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 14

Время было уже предвечернее, погода теплая, солнце клонилось к горизонту, окрасив небо в нежно-розовый цвет.

Рюкзак давил на плечи. Александр взял с собой припасов на неделю, все в консервах: тунец, горошек, фасоль, персиковый компот, сардины. Когда неделя пройдет, надо будет сунуть банки в уплотнитель, а потом выбросить в одну из силосных ям, специально вырытых за домом.

Он знал, что родители иногда выбрасывают мусор в море. Пластиковые упаковки, жестяные банки и прочие отходы застревали в скалах, и проходило много дней, прежде чем они наконец тонули или их уносило течениями.

Но Александр не желал, чтобы последние люди на земле продолжали придерживаться поведения, которое в конце концов сгубило их как вид.

Помимо пищи Александр захватил шесть бутылок спиртного. Эти бутылки, кстати, занимали почти все место в рюкзаке и весили больше всего остального. Две бутылки японского джина, две бутылки элитной водки Béluga Noble («Особый солодовый спирт и чистейшая вода из артезианских скважин. Строгая система очистки и фильтрации», — гордо гласила этикетка), бутылка коньяка Hennessy Х.0 и бутылка шотландского виски Macallan пятнадцатилетней выдержки. Бутылки, воплощавшие роскошь, смысл, природа и само понятие которой исчезли вместе с миром.

Прежде чем пойти на маленький пляж, где он поставил палатку, Александр свернул с тропы и отправился на восток, туда, где росли черные ягоды. Он шел и чувствовал, как сжимается желудок. Александр не любил этот уголок острова. Здесь находился каменный холмик, под ним они с Жанной четыре года назад похоронили Жета, пса Иды и Марко, которого их отец убил лопатой на рассвете безумной ночи.

Воспоминание о тех страшных часах мучило его, как воткнувшаяся в мозг заноза. Каждый день он чувствовал ее. Каждый день она болела. Он все бы отдал, лишь бы ее вытащили из головы. Он надеялся, что со временем алкоголь и черные ягоды сделают свое дело, выжгут нейроны достаточно, чтобы достичь этих окаянных зон памяти. Он сжал кулаки, он не хотел вспоминать.

Не хотел.

Не хотел.

Но помнил.

Ему исполнилось пятнадцать, Жанне — тринадцать. Она была худенькой, как тростинка, девочкой, и в ее глазах как будто читалась мольба. Жанна не могла привыкнуть к острову, к слезам и приступам бешенства, сотрясавшим ее, когда ей объясняли, что они не вернутся домой никогда.

Когда все началось посреди ночи, когда шум из гостиной разбудил их и они спустились вниз, Александр понял, что должен ее защитить. Он взял сестру за руку и увел в свою комнату. Он не хотел, чтобы она видела происходившее там. Не хотел, чтобы она слышала крики.

Крики, в которых больше не было ничего человеческого.

Крики, похожие на визг животного, которому перерезают горло.

В комнате Александр дал Жанне наушники и запустил первую серию дебильного сериала «Городской колледж Сакраменто». Жанна посмотрела весь первый сезон и уснула прямо в наушниках. Несмотря на страх и отвращение, когда крики смолкли, Александр тоже сумел уснуть, обняв Жанну за плечи.

Он проснулся на рассвете. Дом был погружен в тревожную послеоперационную тишину, время от времени нарушаемую лаем Жета.

Пес был заперт в западном крыле, которое занимали Ида и Марко.

Это был не нормальный лай, он был полон гнева, страха и ярости. Пес слышал то же, что и Александр, а видел, может, даже больше, пока его не заперли в западном крыле. Собачьим умом и инстинктом он понял, что произошло.

Александр выждал. Жанна спала рядом, так и не сняв наушники. Она забралась в кровать, натянула на себя одеяло. Наверно, ей было жарко. Волосы прилипли к влажному от пота лбу. Александр убрал одеяло, оставив только простыню, и тихо вышел из комнаты.

Он спустился в гостиную. Ступая босиком по деревянным ступенькам лестницы, старался не шуметь, сам не зная почему, может быть, боялся разбудить вспыхнувшее ночью безумие, или ему было стыдно, что он ничего не сделал, чтобы его остановить. А может, боялся, что сам был в это безумие замешан так или иначе? Спускаясь по лестнице, Александр впервые пережил опыт абсолютного одиночества: ничего больше не было в мире, чтобы защитить его, никого, с кем можно поговорить, никакого места, чтобы укрыться, никакого больше закона, никакой морали, никакой кодекс не гласил, что сделанное — плохо, в корне плохо. Не осталось больше ни одного человека, и некому было судить на этом острове, не существовало присяжных, чтобы вынести вердикт, не существовало властей, чтобы привести вердикт в исполнение.

Он дошел до нижней ступеньки. В гостиной стояла странная тишина, такая тишина наступает после драмы и всегда следует за криками и смертью. Мебель была опрокинута, буфет сломан, тарелки и стаканы из него рассыпались по плиточному полу и разбились, острые осколки походили на расставленные капканы.

Александр не хотел смотреть на то, что находилось чуть подальше, в кухне. Он не повернул головы, он не желал видеть. Он и так насмотрелся вчера, когда увел Жанну и укрылся в комнате.

Душераздирающий лай Жета слышался ближе. Западное крыло было недалеко. Чтобы добраться до него, достаточно выйти и пересечь патио. Александр открыл дверь, от свежего утреннего воздуха ему полегчало, он задумался, где же родители, уснули ли они в конце концов, смогли ли уснуть, и какой будет теперь жизнь их четверых на этом острове. В несколько шагов он добрался до двери западного крыла, где жили Ида и Марко. Трехногая глиняная свинка висела на привязанном к косяку шнурке — Ида когда-то объяснила ему, что в чилийском городе, где она родилась, таких свинок называют «чанчитос» и они приносят счастье, дружбу и богатство.

Лай был теперь совсем рядом, он доносился из-за двери, Жет как будто почуял присутствие Александра и заливался еще пуще, лай становился истерическим, на высоких нотах, пес захлебывался, исступленно царапая лапами дверь. Александр открыл, Жет отскочил назад, явно напуганный, и попятился в глубь квартиры Иды и Марко. Александр вошел.

Ставни были закрыты. Слабенькая полоска света, протянувшаяся от приотворенной двери, едва освещала погруженное в сумрак помещение. Пахло табаком-самосадом, специями для тако, одеколоном и псиной. Эта смесь запахов была запахом Иды и Марко. Эти запахи, теперь он это понял, всегда ему нравились, они успокаивали его, они были для него связаны с немногими приятными воспоминаниями об этом острове: с днями, которые он проводил, слушая рассказы Иды и Марко о том, как они покинули Чили, спасаясь от экономического кризиса, как им пришлось все начинать сначала в том возрасте, когда большинство людей уходят на покой, как они нашли работу в агентстве «Safety for Life», об их обожаемой дочери, которую им пришлось оставить, но они были уверены, что она уцелела. Александр помнил, как они с сестрой в первый год играли с Жетом. Этот пес был невероятно умен, они научили его трюкам: прыгать через самодельное препятствие (швабру, положенную горизонтально на два стула), проползать под другим препятствием (тоже шваброй), лавировать между рядами пустых бутылок.

Что-то зашуршало, шорох доносился из кухни. Жет! Жет! — тихо позвал Александр, вложив в голос всю ласку, на какую был способен. 

— Жет! Иди ко мне, собака моя! Все хорошо…

Пес появился в дверном проеме. Его светло-голубые глаза были полны ужаса. Александр присел на корточки.

— Все хорошо, — повторил он. И протянул руку.

Жет оскалился и зарычал. Такое было с ним впервые. После того, что произошло сегодня ночью, он превратился в зверя и боялся людей.

— Все кончилось, — добавил Александр, тихонько протягивая псу ладонь.

Жет рванулся вперед и хотел его укусить. Александр рефлекторно отдернул руку. Зубы щелкнули впустую. Он понял, что понадобится время, но твердо решил набраться терпения и вновь завоевать доверие пса.

И тут пришел отец.

Его силуэт вырисовывался в дверном проеме. Отец чуть сутулился, будто вымотанный долгой рабочей ночью. Тогда он еще был немного выше Александра, и сил у него было больше. Это ненадолго, все изменится в последующие годы.