Собственность Короля (СИ) - Субботина Айя - Страница 5

Правду говорят: можно перестать жить в лихие девяностые, но невозможно вытравить лихие девяностые из того, кому хочется там оставаться. Мой отчим — порождение тех лет, он весь как будто от и до создан по лекалу «братков». Никогда, никогда не пойму, что мама в нем нашла, и почему вышла за него замуж спустя всего полгода после смерти отца. Поступок, по своей безумности равносильный тому, чтобы пересесть с «Ролс-Ройса» на дрезину.

Рогов садится в кресло за столом.

Долго и пристально смотрит.

Этот взгляд не может быть о чем-то хорошем. И о нейтральном — тоже.

Это взгляд-приговор.

— Шубинский сделал тебе предложение. Он подыскивал жену, ты подходишь. Считай, что это — первая отработка вложенных в тебя денег.

Это настолько нелепо и абсурдно, что даже не хочется комментировать.

Такие вещи нельзя говорить всерьез.

Потому что… ну просто нельзя.

Я же не борзой щенок, чтобы мной расплачиваться.

— Это хорошо, что ты заткнулась и начала соображать, — совсем иначе трактует мое молчание Рогов. И он как будто даже доволен и весел. — Потому что сажать тебя на цепь, как непослушную псину, мне, честно говоря, не хотелось бы.

Как… псину?

— У Шубинского… — отчим как будто подбирает правильное слово, — очень специфический характер. Сама видела, что он не молод, а с возрастом хер у мужика стоит все реже. Так что придется вспоминать все свои шлюшьи навыки, которых нахваталась в американских ночных клубах.

— Ты больной, — только и могу сказать я.

— А если тебе вдруг отобьет память, — Рогов хватает со стола какую-то бумажку и демонстративно ее комкает до размера теннисного мячика, — придется вручить ему Марину.

— Ей тринадцать, — говорю деревянными губами. — Она же… ребенок.

— Ну что поделать, если в голову старшей бог ума не вложил.

Перед моими глазами всплывает лицо сестры — круглое, все в веснушках, с маленьким носом и большими глазами. Мы с ней совсем не похожи — она зеленоглазая и рыжая, как солнце, вся в маму, а я — сероглазая шатенка, копия отца, который любил похвастаться своими греческими корнями. Я люблю Марину, наверное, даже не как старшая сестра, а как мать, как бы странно это не звучало.

Ей же… тринадцать.

А Шубинский — он просто… шестидесятилетний старый…

Перед глазами все плывет.

Я понимаю, что мои нервы обрываются примерно за миг до того, как падаю на пол и удар головой «выключает» мое сознание.

— Владислав Александрович, может быть… уже восьмой час…

Я несколько раз моргаю — и картинка роскошной средиземноморской виллы, которая только что была перед моими глазами словно настоящая, стремительно сжимается до размера кривых и прямых линий на огромном полотне архитектурного проекта.

— Что? Который час? — откладываю стилус и потираю уставшие, болезненно ноющие глаза.

— Девятнадцать сорок семь, — осторожно говорит женский голос.

Поворачиваюсь, смотрю на тоненькую девчушку лет двадцати с небольшим. Нужно несколько секунд, чтобы сообразить, что это — новая помощница в офисе «ИКС». Нас здесь работает всего десяток человек, так что в ее обязанности входит минимум дел: отвечать на звонки, вести нехитрую документацию и заваривать кофе. Главную работу делает мой главбух — старый занудный пень, но дело свое он знает так же хорошо, как я знаю свое. На подхвате работает еще пара дизайнеров помельче — они занимаются некоторыми типовыми задачами, и два ландшафтных дизайнера. Если честно — мне все это на хер не уперлось, потому что их общий кэш, составляет примерно двадцать процентов от стоимости одного моего проекта. Но у меня, как у любого порядочного архитектора, просто обязана быть своя студия. Так сказать — место, которое будет моим «лицом».

Дизайн этого здания я придумал с нуля, потратил несколько месяцев, вычеркивая и добавляя детали, а потом еще столько же времени убил на то, чтобы отыскать команду таких же обезбашенных строителей, готовых взяться за проект дома в стиле «неопознанная геометрическая стеклянная форма». Сейчас мой офис стал городской достопримечательностью. Дина шутит, что, если я обеспечил бы себя до конца жизни, если бы брал по десять баксов за каждое фото на его фоне.

— Идите домой, — киваю на дверь, — я все сам закрою.

В моем офисе есть правило — никто не приходит позже меня, и никто не уходит раньше. Часто это выливается во внеурочные часы, но премии моих сотрудников перекрывают эти неудобства с головой. Хотя, есть еще одно правило: я не даю вторых шансов. И если с основными сотрудниками текучка по нарушению третьего пункта более-менее прекратилась, то секретари в «ИКС» меняются чуть ли не раз в месяц.

Когда в офисе становится тихо и светится только лампа в моем кабинете, я завариваю себе кофе (кто вообще придумал, что кофемашина должна быть такой же сложной в управлении, как долбаный космический корабль?!), возвращаюсь к чертежу и пытаюсь вернуться к работе.

Хрен там.

Обычно, чтобы нырнуть в творческий процесс мне достаточно десяти, максимум — пятнадцати минуту. Если не получилось — можно сворачивать лавочку, потому что работа из-под палки всегда (без единого исключения за всю мою карьеру), отправляется в мусорное ведро.

Сворачиваюсь.

Залпом допиваю кофе.

Смотрю на часы — рабочий день в офисе официально заканчивается в шесть. Мои архаровцы пересидели на почти на два больше, но по-хорошему, мне нужно было сворачивать удочки вместе с ними. Я и так проторчал над чертежом за сегодня суммарно около девяти часов, сделав два коротких перекуса, за которые умудрился сожрать свою дневную норму по БЖУ.

Надо размять деревянные от монотонной работы мышцы.

Спасибо тем понимающим людям, которые входят в положение трудоголиков и держат «железки» открытыми до десяти, а иногда — и до одиннадцати часов. У меня есть абонементы сразу в нескольких клубов, и в какой я сегодня пойду — зависит от моего местонахождения. Нормальные люди обычно выбирают один зал, привыкают к нему и ходят туда с максимальным комфортом. Я отношусь к тому микроскопическому числу людей, которые начинают сходить с ума от одних и тех же пейзажей. Поэтому даже в офисе у меня четыре личных кабинета, между которыми я перемещаюсь с хаотичностью молекулы, иногда — в течение недели, а иногда — в течение одного дня. Мой психолог называет это «не проработанной травмой безопасности», считает, что таким образом я пытаюсь «запутать следы», чтобы голодное грязное прошлое не смогло меня поймать. Лично я предпочитаю считать это выебонами, на которые имею полное право и, к счастью, деньги.

Сегодня заваливаюсь в зал неподалеку от офиса. Сюда всего два квартала, ради которых даже тачку гнать не хочется.

Переодеваюсь, споласкиваю голову прямо в раковине, чтобы промерзли мозги, и иду ебашить своих полтора часа.

Оля, блядь, вернулась.

Я буквально силой удерживаю себя от того, чтобы посмотреть ее фотографии в соцсети. Вряд ли она развлекается в каком-то публичном месте — все-таки, организация похорон не тот случай, когда есть время на модные рестораны и клубы. Но если даже она просто вышла выпить чашку чая с подругой — я узнаю это место и обязательно туда поеду.

Семь лет прошло.

Я понимаю, что мы были еще пиздец какими долбоёбами, когда решили пожениться в двадцать лет, но я рвал жопу ради нее — и ради чего? Чтобы однажды вернуться в пустой дом и увидеть записку: «Ухожу, устала, прости». И в качестве постскриптума приписка, что свидетельство о разводе она пришлет по почте. Я в тот же день из принципа съехал на другую квартиру.

Я просто хочу посмотреть ей в глаза и задать один единственный интересующий меня вопрос: «Почему?» Хотя, хули там, столько времени прошло — Оля просто рассмеется мне в лицо. В лучшем случае. В худшем — она меня вообще не узнает, и не факт, что нарочно.

Сегодня я выматываю себя буквально до соплей. Знаю, что такой силовой тренинг — максимально хуевая идея, но зато под конец силы остаются только на то, чтобы дойти до душа, смыть с себя пот и злость, и вразвалку добраться до авто. Где-то тут меня и застает звонок Дины.