Собственность Короля (СИ) - Субботина Айя - Страница 13

— Шубинский — это возможности, Анна. — Он глубоко затягивает и выпускает в мою сторону плотное облако дыма. К счастью, между нами достаточно расстояния, чтобы это вонючее облако успело рассеяться по пути. — Тебе будет нужно просто со всем соглашаться, улыбаться и вовремя раздвигать ноги.

— Нет. — Я буду стоять на своем до последнего. — Это абсолютно невозможно. Я живой человек, меня нельзя вручить в качестве отступного за долги. Ваши долги!

— Если бы твоя мамаша не спятила перед смертью и просто спокойно бы сдохла… Блядь. — Он докуривает сигарету почти до фильтра и, обжигая пальцы, бросает окурок на пол, яростно притоптывая его ногой. Как будто это не окурок — а главный источник его проблем. — Бесконечные, блядь, анализы. Заграничные клиники. Обследования. Инновационные методики лечения. А ведь могла просто сдохнуть.

— Ты просто мразь, — говорю шепотом, но не потому, что боюсь нарваться на очередную порцию тумаков, а просто из-за очередного приступа рвоты. И хоть в этот раз его удается сдержать, в горле остается противная, раздражающая слизистую кислота. — Ты конченый… подонок. Тварь. Ублюдок. Ненавижу…

Я бы могла продолжать до бесконечности, но отчим вдруг срывается на ноги и начинает крушить все вокруг: бьет ногами комод, хватает за спинку кровать и несколько раз с грохотом поднимает и опускает ее обратно на пол. Потом в два шага подскакивает ко мне, хватает стоящий рядом стул и что есть силы швыряет его в стену, всего в паре сантиметров от моей головы. Рефлекторно закрываюсь руками от града щепок, но они все равно больно секут лицо и оголенные части рук. Но ему и этого мало, поэтому через несколько секунд в мою сторону летит и второй стул. На этот раз попадет в плечо и я, мгновенно обмякнув, едва не падаю. Но в последний момент вспоминаю, что я — Анна Александровна Эпштейн, а не какая-то трусливая дура, которую можно запугать ветряными мельницами. Так что встречаю его занесенный кулак прямым взглядом, пусть все-таки и слегка вжимая голову в плечи.

Рогов медленно, скрипя зубами, опускает руку.

А потом, когда я расслабляюсь, вдруг резко хватает меня за волосы, оттягивая голову назад с такой силой, будто собирается снять с меня скальп.

— Думаешь, ты сильно гордая? Думаешь, не прогнешься и выйдешь сухой из воды?

Он еще и пьян, от него воняет табаком, и меня едва не выворачивает от этой вони, которой он щедро поливает меня из своего рта.

— Я и не таких ломал, Аня.

Молчу, прекрасно понимая, что любое слово может стать моим последним. Мало ли что сказал Шубинский — в припадках ярости отчим творил ужасные вещи. Кому будет лучше, если он сначала сломает меня и только потом поймет, что испортил игрушку?

На мгновение в моей голове рождается сумасшедшая спасительная мысль: разозлить его, вынудить потерять контроль — и пусть будет, что будет. По крайней мере, никто не сделает меня рабыней, никто не будет лапать меня холодными старыми руками и облизывать своим поганым ртом.

Но срабатывает тревожный звоночек — Марина. И Денис.

Если не будет меня, Рогов попытается использовать их.

— Я приказал вернуть Марину из пансионата, — как будто читая мои мысли, говорит отчим. — Она будет здесь через час или два. Так что, сука, решай, кого из вас я отдам Шубе на блюдечке с голубой каемочкой. Хотя, знаешь, возможно, твоя бестолковая сестра окажется более сговорчивой?

Меня все-таки снова выворачивает наизнанку, но на этот раз — прямо ему на ноги.

Что происходит потом — я почти не понимаю.

Шум вокруг, звон в ушах. К головной боли добавляется боль в груди, которая почти не дает дышать.

Перед носом появляются испачканные носки туфель Рогов.

Маленькая злая девочка во мне зло смеется, потому что я смогла хоть чем-то ему досадить.

— Посидишь тут до утра, подумаешь, — шипит отчим. Присаживается, снова тянет меня за волосы, задерживая мое лицо в сантиметре от испачканной моей рвотой обуви. Поджимаю губы, чтобы не выдать страх и отвращение. — Если Шуба от тебя откажется — я отдам ему Марину. Мне по хуй, кто из вас прикроет мою задницу. Но если ты ему не понравишься — поверь, твое возвращение в Штаты будет тихим и быстрым.

Он задирает мое лицо вверх, давая насладиться его зловещей улыбкой.

«Возвращение в Штаты» — это не про самолет и мою уютную налаженную жизнь.

Это про безымянный холмик земли в ближайшей лесополосе.

Отчим резко отпускает мою голову, и я снова ударяюсь многострадальным виском об пол.

— И даже не вздумай орать, — предупреждает Рогов, прежде чем выйти. — Поднимешь шум — будешь сидеть связанная и с кляпом из собственных трусов. Я не делаю это сейчас, только чтобы Шуба получил свежее мясо, а не следы от веревок.

Когда дверь за ним закрывается, я с надеждой ловлю каждый звук.

Два поворота ключа в замочной скважине убивают мою последнюю надежду на спасение.

Я еще какое-то время лежу на полу, коплю силы, чтобы подняться и привести себя в порядок, а потом вспоминаю, что будет утром — и хочется свернуться калачиком и перестать существовать. Стать аномалией из фантастического фильма, в котором даже маленький мотылек, случайно раздавленный ботинком ученого, менял ход всей жизнь на сто восемьдесят градусов.

Но ничего такого не происходит.

Потому что мое красивое кино закончилось в ту минуту, когда я спустилась с трапа самолета.

Каким-то чудом после всех этих ужасов, мне все-таки удалось задремать, потому что из внезапного приятно щекочущего чувства прибоя на кончиках пальцев, меня резко выдергивает шум и отдаленные звуки голосов. Оглядываюсь, буквально за секунду соображая, что сижу в углу как мышь. Видимо, так же и уснула. Шум не становится ближе, но и не стихает. Я медленно распрямляюсь, пытаясь понять, что происходит, найти источник звука, но он точно не из-за двери. Скорее, снаружи. Выглядываю в окно, но там тоже ничего не видно, потому что единственный источник света достает откуда-то из-за дома. И звуки, похоже, доносятся тоже оттуда. На несколько секунд все как будто замолкает и именно в этой паузе я слышу голос, от которого мое сердце буквально рвется на части.

Марина.

Отсюда не разобрать, что она говорит, но я узнаю ее голос из множества, потому что после смерти мамы она осталась единственным по-настоящему близким и важным для меня человеком. Денис… После трагедии с отцом, он просто отодвинул нас всех — сначала на расстояние вытянутой руки, а потом — полностью из своей жизни. Никто из нас не обвинял его в том, что случилось, но он так и не смог смириться с тем, что в тот ужасный день именно он был за рулем.

Голос Марины не звучит испуганным, она как будто даже рада, что вернулась домой. Я обессиленно стучу клаками в окно и прошу ее бежать, хоть и знаю, что это бессмысленно — она все равно меня не услышит, и сейчас Рогов будет стеречь Марину как зеницу ока. Возможно, даже сильнее меня, потому что она — его единственный козырь заставить меня подчиниться.

Когда голоса стихают, я бросаюсь к двери и прислушиваюсь — возможно, Рогов решит привести Марину, чтобы я окончательно убедилась, что он не блефует. И… что тогда? Я буду кричать ей, чтобы она бежала, Марина побежит и… случиться может вообще все что угодно. Ее могут случайно покалечить, она может выскочить на дорогу.

Я закрываю уши ладонями и громко ору внутри своей головы слова какой-то американской песни. «Нирвану», кажется, хотя я не фанат такой музыки. И только когда проходит достаточно времени, за которое, по моему мнению, Рогов мог привести Марину уже несколько раз, если бы захотел, рискую убрать руки. Теперь тихо — ни звука ни снаружи, ни внутри. Интересно, которой час? Рогов так бесновался, что когда швырял стул — сбил часы со стены и стрелки на них «замерзли» на отметке около восьми вечера. Сейчас, наверное, уже ближе к двенадцати. Или больше? Сколько вообще времени я здесь нахожусь? Интуитивно кажется, что двое суток, потому что ночь за окном я вижу уже второй раз.