Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 56

Из тяжёлых орудий стреляют прямо по улицам. И никто не собирает ни раненых, ни погибших. Только пьяная толпа бушует, громит винные погреба и врывается в квартиры. Много убитых: женщины, дети, старики.

Трупы сбрасывают с мостов Мойки и Невы.

Столицы взяты революционными, варварскими войсками. Бежать некуда. Родины нет.

Аресты и обыски. Обыски и аресты. Если кто-то не вернулся домой — значит, его арестовали.

Границы плотно заперты. Ни свободы слова, ни собраний, ни передвижения — вообще никаких свобод.

Холера, дизентерия, тиф.

И голод. Хлеб по карточкам. Выдают по нормам, меньшим, чем сейчас в тюрьме.

Ассирийское рабство. Для тяжких ненужных работ сгоняют людей полураздетых и шатающихся от голода, в снег, в дождь, в холод, в тьму.

Физическое убиение духа, всякой личности, всего, что отличает человека от животного.

Уничтожение науки, искусства, техники, всей культуры вместе с её носителями — интеллигенцией.

И Гражданская война, перманентная и безысходная.

Я не преувеличиваю. Преуменьшаю. Или «Русский человек» не знает, что такое «русский бунт»? Или Пушкина не читал?

Судя по фразе «Да, как говорит какой-то поэт, счастье было так близко, так возможно», может, и не читал. Как можно эту фразу не опознать?

Может быть автору сначала немного поучиться, прежде, чем звать к топору и претендовать на то, чтобы возгласить народный протест?

«Русский народ, угнетаемый царской властью» — пишет «Русский человек». Ой, ли! Царская власть — главная проблема любезного Отечества? Русский народ больше некому угнетать? Избавимся от царской власти и будет нам счастье?

Автор может сколько угодно не соглашаться с Аристотелем, считавшим царскую власть одной из лучших форм правления, но право бывают варианты и похуже.

А неограниченную ничем диктатуру не хотите? Без веры, без знаний, без законов и просвещения. Или думаете, что народ русский, избавившись от царей, тут же учредит вольную республику? Может и учредит, только недолго продержится. Кухарка, конечно, может управлять государством, но вам вряд ли понравится результат.

Самодержавный царь, говорите? Может прогнать всех ретроградов одним мановением руки? Пётр Третий прогнал политических противников? Или, может, Павлу Петровичу это удалось?

Властитель, который не считается с настроениями в обществе и считает, что ему всё позволено, очень быстро оказывается в тюрьме, в изгнании или в могиле.

В России есть мощная консервативная партия, и неважно, что у неё нет ни программы, ни устава, ни красивого названия: тори там, или виги. Она есть, и с ней приходится считаться.

Вы это, к счастью понимаете, Александр Иванович. Ваш корреспондент — увы, нет.

«„Господин Галилеянин“ запретил писать про духовенство и откупы», — пишет автор «Письма из провинции». Я никогда не поддержу или не поддерживал какие-либо запреты на освещение тех или иных событий.

Но что за альтернатива, которую предлагает «Русский человек»? Неужели он думает, что в якобинской Франции во время революционного террора свободы и гласности было больше, чем в современной России? А ведь он именно туда зовёт.

«Наше положение ужасно, невыносимо, — как пишет „Русский человек“, — и только топор может нам помочь и другого спасения нет?»

Чем же оно невыносимо?

Чем правительство мешает жизни, свободе и стремлению к счастью?

Где тот длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчинённых одной и той же цели: вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом?

Может быть он объявил о лишении народа его защиты и начал против него войну, как сказано в Декларации независимости США в списке претензий к английской короне?

Грабил свой народ на море, опустошал берега, сжигал города и лишал людей жизни?

Где?

Когда?

Ни одной смертной казни не было при Александре Николаевиче!

Напротив. Декабристы амнистированы, петрашевцы прощены и многие смогли вернуться из ссылки.

Или может быть он послал армию иностранных наёмников против своего народа?

Подстрекал к внутренним мятежам, брал в народе пленников и заставлял их воевать против своих сограждан, натравливал на своих граждан дикие народы?

Ничего подобного!

Где видите вы черты, свойственные тирану?

Я не говорю, что государь никогда не ошибается или решения его идеальны, но черт тирана вы, как ни ищите, не найдёте ни одной.

С чего же лондонскому «Колоколу» бить в набат?

Я читал «Письмо из провинции» и вспоминал стихотворение Михаила Лермонтова (я почему-то помню автора):

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать…

Так, может лучше освобождение крестьян сверху, отмена откупов, отказ от шпицрутенов, земства и суд присяжных?

А.'

Саша отложил напечатанный черновик. Пусть отлежится.

Дневники Зинаиды Гиппиус о революционном Петрограде, прочитанные в Перестройку, он помнил неплохо и пересказал близко к тексту. Точнее, сделал выжимку из наиболее ярких моментов.

Но может быть будет правка.

Дело в том, что один момент в «Письме из провинции» был для него не до конца понятен:

«царские шпицрутены, щедро раздаваемые верноподданным за разбитие царских кабаков, разбудят Россию скорее, чем шёпот нашей литературы о народных бедствиях, скорее мерных ударов вашего „Колокола“…»

Что это ещё за шпицрутены такие, о которых даже «Колокол» не пишет? Саша не всегда прочитывал лондонское издание от корки до корки, но уж просматривал-то всегда.

— Григорий Фёдорович, а что за «шпицрутены за погромы кабаков»? — спросил Саша у Гогеля.

— Шпицрутены? За погромы кабаков?

— Угу! Это из последнего «Колокола».

— Боже мой, что вы читаете? — воскликнул гувернёр.

— Я это читаю с разрешения государя, — заметил Саша.

— На то воля Его Величества, — вздохнул Гогель. — Но Герцен — предатель, который не заслуживает ни йоты доверия.

— Так я и проверяю. Ничего об этом не слышали?

— Нет.

И Саша отправился к Никсе делиться открытием. У брата сидел Строганов, и они пили чай.

— Я тоже не знаю, — сказал Никса.

— В сентябре в «Современнике» была статья «О распространении трезвости в России», — сказал граф Сергей Григорьевич. — Дело в том, что откупщики подняли цены на хлебное вино. Его ещё называют «полугаром».

— «Полугаром»? — переспросил Саша.

— Если его поджечь, выгорает половина, — объяснил Строганов.

— То есть это водка?

— Да, — кивнул граф. — Но откупщики его разбавляли. Тогда крестьяне отказались покупать вино по новым ценам. И стали давать зароки не пить. Началось с западных губерний. Там народ созывали ксендзы и убеждали отказаться от водки. Проповеди их имели успех. Не только крестьяне, но иногда и мещане, и ремесленники, и цеховые мастера подписывались и клялись в костёлах не употреблять крепких напитков. Где до осени, где до весны, а где и до конца жизни.

Вскоре почти вся Ковенская и более половины населения Виленской и Гродненской губерний, принадлежали к братству трезвости.

Потом движение распространилось и на православные губернии. Прежде всего Приволжский край.

Это началось в Саратовской губернии, и вслед за тем зароки повторились в Рязанской, Тульской и Калужской. Крестьяне на мирских сходках добровольно отрекались от вина, целыми обществами составляли о своих обетах письменные условия с назначением денежных штрафов и телесных наказаний тем, которые изменят этому соглашению, и торжественно, с молебствиями, приступали к исполнению условий.