Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 5

Кроме кабинета у Никсы имелась зелёная гостиная с классическими скульптурами в стиле примерно Антонио Кановы и спальня цвета густого индиго. Понятно, с раскладушкой.

На стенах фотографии, семейные портреты, пейзажи, сцены сражений. Конечно иконы в количестве и портрет папа́.

Никаких тебе непонятных импрессионистов, берегов Карибского моря, негритянок, странных карикатур и мальчиков с безумными глазами. Всё в высшей степени изящно, прилично и обыкновенно.

Правда, оружейный арсенал присутствовал и здесь: шпаги, шашки и сабли различных форм и размеров на подставке у стены и над ней.

Саша подумал, что его кавказские клинки тоже бы надо развесить красиво. Пока он разложил их в художественном беспорядке по всем горизонтальным поверхностям.

После покоев Никсы Саша пригласил брата к себе.

Поднялись на четвёртый этаж. Далеко внизу на Дворцовой площади уже зажгли газовые фонари, и снег кружился и плясал вокруг них в желтоватом ореоле.

Николай осмотрел помещение, остановил взгляд на «Мальчике с вишнями» и выдал резюме:

— Обитель сумасшедшего революционера. Даже не совсем будущего.

— Мансарда, да, — усмехнулся Саша.

На следующий день, в воскресенье, шестого декабря, по случаю 25-летия состояния папа́ в Преображенском полку в Михайловском манеже был парад с молебном и проездом мама́ в фаэтоне вдоль фронта. Грумы сопровождали её верхом, войска кричали «ура» и отдавали честь.

После действа, лакей принёс записку от Склифосовского: «Ваше Императорское Высочество! Вы не могли бы приехать в нашу лабораторию в Петергофе?»

Саша выехал немедленно. Сопровождал его, как обычно Гогель, которого в Зимнем переселили в соседние комнаты. То есть на последний этаж без лифта. Саше было откровенно жалко шестидесятилетнего гувернёра, но от своих обязанностей тот отказываться не хотел ни в какую.

Команда Андреева встретила Сашу в совершенно траурном настроении. Склифосовский и вовсе сидел у окна, как в воду опущенный. Саша поискал глазами штоф водки. Не успели что ли купить?

— Что случилось? — с порога спросил он. — Ростовцев жив?

Любезнейшие читатели!

Если вам понравилось, не забудьте подписаться и поставить лайк.

Со следующей главы начинается платная часть.

В ночь с субботы на воскресенье цена на книгу поднимется.

Так что лучше купить сейчас.

Обнимаю всех мысленно!

Ваш преданный автор,

Олег Волховский.

— Жив, — тихо сказал Склифосовский.

— Тогда по какому поводу траур? — поинтересовался Саша.

— Лекарство не действует, — объяснил Николай Васильевич. — Уже две дозы и никаких улучшений.

— Этому может быть множество объяснений, — сказал Саша, садясь. — Недостаточная доза, нечувствительность бактерий, особенности организма…

И совершенно чётко вспомнил, как когда он болел в десятилетнем возрасте, медсестра прямо при нём прокалывала крышку пузырька с кристаллическим пенициллином, ломала ампулу с физраствором и смешивала одно с другим.

— … и, наконец, препарат мог просто испортиться, — заключил он. — Вы его проверяли?

— Нет, — сказал Андреев, — у нас всего два пузырька.

— Дайте мне! — попросил Саша.

Склифосовский вручил пузырьки.

Один Саша сдал обратно, один оставил себе.

— Есть плошки с гнойным микробом? — спросил он.

Андреев кивнул, открыл термостат и вынул две чашки Петри.

Саша открыл пузырёк и безжалостно вылил половину в одну чашку, а половину в другую.

— Думаю, им должно за глаза хватить, если препарат рабочий, — предположил он.

— А если он не рабочий, то я сгубил дело, — заметил Склифосовский.

— Вы не знали, — горячо возразил Саша. — И никто не знал. Надо телеграфировать Пирогову, чтобы не торопился делать тоже самое.

Телеграмму Саша отправил тут же по возвращении в Зимний:

«Вы ещё не в пути? Не фильтруйте п. Возможно, он не хранится».

На следующее утро получил ответ: «Пока нет. Сегодня выезжаю. Возьму чашки».

А вечером того же дня записку от Склифосовского: «Лекарство не действует».

«Не расстраивайтесь, — ответил Саша. — В конце недели ждём Пирогова с чашками плесени. Будем надеяться, что Яков Иванович доживёт».

Зато Никола чувствовал себя всё лучше. Ну, и слава Богу! По-хорошему надо бы выделить тот самый кристаллический порошок, а в исходном виде применять только в экстренных случаях.

В понедельник Саша сходил на примерки к господам портным.

Звали его гораздо раньше.

Надо сказать, что в обещанный месяц цеховой мастер Степан Доронин не уложился и приглашение на примерку прислал только в ноябре. Но Саша был занят воскресными школами.

Военный портной Каплун Абрам Енохович протормозил по сравнению с конкурентом только на две недели и пригласил на примерку в начале декабря, когда заболел Никола, и Саше было совершенно не до того.

Начали с Абрама Еноховича. Мундир, похоже, был близок к готовности, портной только мудрил с булавками и мелом, чтобы окончательно подогнать его по фигуре.

— К Рождеству будет? — поинтересовался Саша.

— Будет! — героически пообещал Каплун.

Анна Фёдоровна смотрела с изрядной долей скепсиса.

Работа у Степана Яковлевича была на том же этапе, впрочем, это Саша вовремя не дошёл. Над подвальчиком теперь красовалась вывеска: «Доронин Степан Яковлевич. Военный портной». Качество конечного продукта оценить было также сложно, как у ашкеназского конкурента.

— Будет к Рождеству? — спросил Саша.

— Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Высочество! — ответил портной.

Собственно, на Рождественские праздники планировались многочисленные детские балы и, судя по числу приглашений, Саша понял, что не отвертится.

Во вторник к Саше зашёл лично Адлерберг и доложил, что Склифосовскому комнату предложили, но тот отказался. Саша задумался, стоит ли к нему ехать. Для начала написал записку: «Если вам так удобнее, не смею ограничивать вашу свободу, Николай Васильевич. Но если это из-за надуманного чувства вины, то это прискорбно. Между прочим, от Зимнего до Первого кадетского корпуса рукой подать».

«Я благодарен за предложение, Ваше Императорское Высочество, — ответил Склифосовский, — но сочту себя вправе им воспользоваться только, когда Якову Ивановичу станет лучше».

В среду Никса принёс весть о какой-то статье некоего Безобразова, которую везде обсуждают и упоминали даже на Госсовете. Статья, как выяснилась называлась «Аристократия и интересы дворянства» и публиковалась в «Русском вестнике». В ноябре — заключительная часть.

— Говорят, что так можно было писать в Англии во времена короля Иоанна перед истребованием от него великой хартии, — сказал Никса.

— Бедный Безобразов, — вздохнул Саша. — Его разве ещё не сослали?

— Это не тот Безобразов, который написал адрес папа́, — объяснил Никса. — Это Владимир Павлович Безобразов, экономист, редактор журнала Министерства государственных имуществ и член комиссии при Министерстве финансов.

— А что за комиссия?

— О земских банках и улучшении системы податей и сборов.

— Понятно, — кивнул Саша. — Честно говоря, Великая хартия вольностей давно назрела.

— Ты соскучился по гауптвахте?

— А неплохо было бы откосить от рождественских балов…

— Не надейся! — хмыкнул Никса.

Статью Саша нашёл и изучил, ибо надо же знать, от чего народ так возбудился.

Все гражданские свободы там упоминались в положительном контексте. Автору явно нравились права и не нравились привилегии. Вместо парламента Безобразов использовал термин «самоуправление» и считал, что люди, которые в этом самом самоуправлении участвуют должны быть экономически независимы, а дворянство должно превратиться из касты в государственное сословие.

Самое прикольное, что «Русский вестник» выходил под редакцией будущего ретрограда Каткова.