Feel Good. Книга для хорошего самочувствия - Гунциг Томас - Страница 36

Когда он оказался в постели с Алисой, произошло то же самое. Сколько он ни твердил себе, что должен прожить это событие и перестать думать, это было сильнее его, и писательский ум старательно фиксировал эпизод, как сделал бы это нотариус, приглашенный на квартиру, подлежащую продаже.

Когда Алиса поцеловала его во второй раз, он, отвечая на поцелуй, задумался, надо ли пустить в ход язык или нет. Он знал, что некоторые женщины (например, Шарлотта в воспоминании о единственной проведенной с ней ночи) целуются с языком. Ему помнилось, что Шарлотта буквально вылизывала ему всю внутренность рта, как будто, моя посуду, оттирала губкой кастрюлю. Шарлотта своими поцелуями, казалось, хотела всосать его целиком, переварить, словно кусок мяса, и, как в процессе пищеварения, важную роль играла слюна: она текла, пузырилась, пенилась, точно яростные воды плотины, не выдержавшей напора после грозы. У других женщин (Полины) язык был более сдержанным, похожим на маленького зверька, притаившегося за зубами и осторожно выглядывающего посмотреть, какая погода на дворе и нет ли поблизости хищника. Но язык Алисы не относился ни к первой, ни ко второй категории. Это был язык деликатный и душистый, он отдавал экзотическим чаем, чуточкой сахара, чуточкой цитруса, этот язык здоровался с его языком с радостным энтузиазмом собаки, которую вывели на прогулку. Несколько минут, пока они целовались, стоя в кухне, Том спрашивал себя, лягут ли они в постель, или это только поцелуй «просто так». Но поцелуй длился, и, по мере того как он длился, руки Алисы уже ласкали его затылок, плечи, руки, а потом и ягодицы (он удивился, ему никогда не тискали ягодицы так откровенно, но это оказалось приятно). Короче, судя по этим ласкам, которые не кончались, и по дыханию Алисы, которое стало глубже и превратилось во вздохи, он пришел к выводу, что они действительно лягут в постель, и этот вывод одновременно порадовал его и встревожил, потому что предполагал многое касательно их будущих отношений, а в настоящем мог вызвать немало практических вопросов. Наверно, в кино они занялись бы любовью прямо в кухне, но для этого кухня должна была быть побольше и лучше прибрана. И потом, он не представлял, как, стоя в кухне, снять брюки, чтобы это не обернулось мучением и неловкостью. Он задумался, где лучше лечь — на диване в гостиной или в спальне? Диван был ближе, но Том решил, что довольно яркий свет в гостиной плохо подходит к эротическому моменту. Лучше на кровать. Кровать — это классика. Кровать — не самый смелый вариант, но всегда сойдет, и вообще, для первого раза на кровати как-то спокойнее. Затем он задумался, как отвести туда Алису: взять ее за руку? Мягко подтолкнуть? Сказать что-нибудь вроде: «Идем в спальню, там нам будет удобнее»? Но любой из этих вариантов грозил разрушить то, что в романе он назвал бы, скорее всего, «магией момента». В кино или в книге между поцелуем и постелью автор делает пропуск (пара целуется в кухне, следующий кадр — страстное объятие на кровати), но сейчас, в действительности, между поцелуем и постелью был целый ряд этапов, которые он не знал, как преодолеть, и казавшиеся неразрешимыми технические вопросы. К счастью, Алиса взяла инициативу на себя и сказала ему: «Идем в спальню». Он только и ответил «да» и потом, в четыре секунды пути через маленькую квартирку добавил ненужное: «Сюда». В спальне он разозлился на себя за то, что не застелил постель, не менял простыни дней десять и оставил на ночном столике скомканный носовой платок, которым вытирал сперму, подрочив утром, но Алиса, казалось, всего этого не замечала. Машинально Том зажег свет, но тут же, сочтя его каким-то больничным, погасил. Приглушенный дневной свет сквозь занавески был несколько романтичнее. Алиса села на кровать и привлекла его к себе. Она улыбалась. Он нашел эту улыбку прекрасной. Это была лакомая улыбка человека, который проголодался и готовится хорошо поесть. Они сидели рядом на кровати, Алиса наклонилась к нему и поцеловала в шею. Том погладил ее по волосам. Гладить девушек по волосам он всегда любил, особенно если эти волосы были длинные и прямые. В супружеской жизни Полина не раз давала ему понять, что ей не нравится, когда он гладит ее «так», потому что это портит ей прическу, к тому же от этого «салятся волосы». Но Алисе, кажется, понравилось, и он продолжал гладить ее по волосам, как будто наверстывая упущенное. Несмотря на остроту момента, ум его осаждали посторонние мысли: он подумал об Агате, которая спала в своей переноске, — если она проснется, услышат ли они ее? Квартира была маленькая, стены тонкие, он решил, что услышат, и успокоился. Ему не хотелось, чтобы малютка проснулась в незнакомой гостиной и плакала одна. Это травмировало бы ребенка, травма может отразиться на ее взрослой жизни, наверно, даже потребуются годы психоанализа, чтобы ее залечить. Снимая пуловер «Н&М», который был на Алисе (Том знал, что женщины называют это не «пуловер», а «топ», увидел ярлычок и мысленно зафиксировал: «Н&М, размер М, хлопок 95 % — эластан 5 %»), он вспомнил, как читал где-то, что оставлять ребенка надолго в переноске нельзя, может деформироваться позвоночник, но, с другой стороны, это случится, только если ребенок живет в ней постоянно, а не проводит час или два в день (автор статьи был не очень внятен на этот счет, да Том и не знал, были ли случаи, чтобы дети действительно годами жили в переносках, и как живут теперь эти выросшие дети с сутулыми спинами, которым кинезитерапевты говорят на консультации: «А, так вы ребенок из переноски!»).

Алиса торопливо расстегивала его ремень и тянула вниз брюки. Было трудно. Всегда трудно снимать с кого-то брюки. Они выворачиваются, как перчатка, и застревают на уровне икр или ступней. Том помог, вместе с ней потянув вниз брюки, они снялись, и он остался в трусах. Ему было жарко. Он снял футболку, Алиса сняла джинсы и осталась в одном белье. На ней был голубой лифчик, цвета, который Том определил как «крыла синицы» (он был доволен этим определением и надеялся запомнить его, чтобы потом использовать), и лиловые трусики. Он отметил, что у этой женщины крепкое тело, «надежное, как немецкая машина», мысленно сформулировал он и нашел ее очень красивой. Он поцеловал ее, она ответила на поцелуй, они целовались и ласкали друг друга. (Том задумался, не пора ли запустить руку в трусики Алисы, но решил, что, пожалуй, слишком спешит, и лишь погладил ее сквозь лиловый хлопок.) Затем наступил технический момент снятия лифчика, Том обнаружил, что его руки дрожат, и попытался успокоить себя мыслью: «Полно, это всего лишь лифчик», но это не подействовало. Она помогла ему и одним движением отшвырнула лифчик. Обнажившиеся груди ему понравились. Том задумался, как бы он их описал: классические метафоры плодов всегда казались ему вульгарными и смешными (арбуз, апельсин, дыня), но, с другой стороны, простого эпитета (тяжелые, округлые, горячие, полные, мясистые) или даже цифры (95D по его смелой прикидке) было недостаточно, чтобы передать волнение, охватившее его при виде их. Он все же искал образ: нашлось множество фраз, в которых шла речь об урагане над океаном, цунами, лесах, полной луне над ландами, но ничего не годилось, чтобы описать груди Алисы. Тогда он просто наклонился и поцеловал их, они были прохладные, мягкие, пахли солью и миндалем, и это было чудесно. Она сняла трусики. У Тома слегка закружилась голова, и на короткий миг ему показалось, будто он падает. Не хватало только потерять сознание, но, к счастью, этого не случилось, и на этот раз он запустил руку между ног Алисы.

Том всегда находил что-то невероятно завораживающее в прикосновении к женскому лону. Эта встреча с чем-то столь непохожим на его собственное тело была источником абсолютного восторга. Он вспомнил, как подростком, еще девственником, «заняться любовью» с девушкой ему хотелось больше всего на свете, но это казалось совершенно невозможным. Сегодня, став взрослым, он так и не забыл истинную физическую боль от фрустрации юноши, не имеющего случая заняться любовью; не забыл, как все свое отрочество пытался вообразить, «каково это» ввести свой член в лоно девушки, «что при этом чувствуешь»; не забыл, как расспрашивал тех, кто якобы «уже делал это»; не забыл, как выслушивал свидетельства из вторых или третьих рук с такой страстью, будто это были подлинные рассказы о встречах с божественной сущностью; не забыл, как мог проводить часы за порножурналами (выпрошенными за бешеные деньги у одноклассников, не боявшихся их покупать); не забыл, как мог долгие минуты рассматривать женское лоно (по возможности раскрытое), силясь понять его устройство, но не понимая; как хотел запустить руку и даже голову прямо в фотографию, зная, что, для того чтобы понять, должен потрогать и попробовать на вкус, как пирожное. Все это, все воспоминания и связанные с ними эмоции всплывали всякий раз, когда он собирался переспать с женщиной, и это добавляло счастья — так некогда потерпевший бедствие за каждой едой вспоминает о былых лишениях.