Семья волшебников. Том 4 (СИ) - Рудазов Александр - Страница 2

Это было частью творческого процесса. Красивая изящная поимка делает шедевр полнее. Добавляет ему историю. Сорокопут любил прохаживаться по своим залам, рассматривать экспонаты, вспоминать, как с ними познакомился… эти истории были дороги его сердцу, а его их лишили.

Проникнуть в его личные покои было невозможно. Но наружу все-таки вели… нет, не двери, не окна и даже не бойницы. Всего лишь щелки. Вовне мог проникнуть лишь слабый цветочный аромат.

И Сорокопут полтора года травил своего тюремщика. Очень медленно, микроскопическими дозами, так что тот ничего не замечал.

В самом деле, даже обычные цветы могут вскружить голову. Сорокопут умел и любил применять в охоте дурман.

Многого не нужно. Просто притупить чувства. Замедлить реакцию. Ослабить бдительность.

Конечно, ангел все равно готов, что Сорокопут попытается сбежать или напасть. Но он не может бдить каждую секунду и во всех направлениях.

А Сорокопуту достаточно легкой заминки.

Сорокопут напрягся. Решающий момент.

Раз… два… три!..

Окно распахнулось прямо в воздухе. За спиной светлого духа. Тот сразу почувствовал. Сразу развернулся, потянулся к поясу… но чуть медленнее, чем нужно.

Страшная ручища смяла череп, как гнилую дыню.

Теперь самое важное. Не дать ему вернуться к небесному престолу. Ангелы очень к нему привязаны, а сейчас погибло лишь временное телесное воплощение.

Захватить… не выпускать. Иначе через пару минут тут все будет кишеть этими ублюдками.

Но это было уже рутиной. Сорокопут делал такое миллион раз.

Готово. Теперь… надо понять, что случилось.

Сорокопут медленно двинулся по тому, во что превратилось его королевство. Разрушенные залы. Гниющие лозы. Души исчезли все до единой, но кое-где лежат трупы.

Далеко не все его экспонаты сбежали живыми. Многие умерли, едва сойдя с шипов.

Ну что ж, по крайней мере, они станут удобрением для новой поросли.

Как это произошло? Что здесь произошло? Сорокопут постоянно об этом думал.

Ясно одно — кто-то из пленников пробудился, сумел освободиться и освободил других.

Такого раньше не случалось. Система была надежна. От Сорокопута еще никогда никто не сбегал. Те немногие, кому удавалось проснуться, не могли слезть с шипов — они просто страдали, пока не приходил Сорокопут и не облегчал их муки, снова погрузив в сон.

Сбежать было невозможно без внешней помощи. Но и она была невозможна! Сорокопут изолировал анклав очень надежно.

И все же… это произошло. Кто-то сумел лишить Сорокопута всего, сумел разрушить его жизнь, превратить в полное ничтожество.

Месть. Сорокопута охватила жажда мести. Чувство, сурдитам несвойственное, но у всякого есть предел.

Однако кому мстить? Слугам демиурга? Он не сможет. Да и не было там конкретных лиц, хотя все наверняка началось с Адрахиила.

Может, именно Адрахиил первым и освободился?

Сорокопут как раз дошел до его зала. Вот здесь он висел, величественный и прекрасный. Повелитель Терний поиграл пальцами в воздухе, дернул за невидимые струны… ох, как все разрушено, в каком всё упадке. Анклав почти не слышит хозяина, живые лозы остались только в ядре. Все остальное безжалостно сожгли.

Но воздух и стены все еще хранят эманации пленников.

Он прислушался — и до него донеслись голоса. Те, что звучали тут полтора года назад, что принадлежали очаровательным цветам. В воздухе замерцал слабый призрак, отпечаток Адрахиила, и раздался чуть слышный голос:

— … Ступайте. Господь с нами.

Почему он это сказал? Кому он это сказал? Висящим на стенах жертвам? Нет… нет-нет-нет.

Сорокопут заметался. Он искал тут и там, просматривал и прослушивал почти угасшие флюиды, читал рисунок эфира, что все еще помнил произошедшее. Уже только обрывочно, а большая часть сгорела в священном пламени, но Сорокопут был терпелив и настойчив.

И он выяснил, с кого все началось. С двух демониц, что составляли прекрасно-ироничную композицию. С двух ненавидящих друг друга цветов, что каким-то образом очнулись… и вступили в союз. Они объединили силы, и этих крошек хватило, чтобы сползти с шипов.

А потом они не сбежали, как было бы логичнее всего, а принялись освобождать остальных.

Жаль. На одиночных беглецов у Сорокопута стояли капканы. Этого не случалось ни разу, но он не отвергал такую возможность и был к ней готов.

Кто был первым? Кто проснулся? Почему проснулся?

Хотя это неважно. Пленники и прежде просыпались, Сорокопут сам допустил ошибку, повесив этих двоих настолько близко друг к другу. Плоти Древнейшего нельзя давать возможность контактировать, но он слишком давно покинул Паргорон… да и эта крылатая была не плоть от плоти… очередная химера Матери Демонов.

Может, в этом и дело? Какое-то неизвестное свойство, сокрытая способность, быть может…

Сорокопуту стоило изучить ее получше.

Но дело может быть и в Абхилагаше. Кто знает, чем одарил любимую жену Балаганщик? Он так легко согласился с ней расстаться… что если это был изощренный план? Что если он подсунул Сорокопуту отраву под видом лакомства? Не в его стиле, не в его духе, но… надо разузнать.

Все равно здесь надолго оставаться нельзя. Рано или поздно сменится караул или случится проверка связи. Можно снова закупорить анклав изнутри, восстановить барьеры, опутать все тенетами и приготовиться к осаде… но сейчас гораздо меньше энергии, чем после бегства из Паргорона. Берлога засвечена, брешей слишком много, а внимание демиурга стало чересчур пристальным.

Сорокопут надежно запер ядро анклава. Его сокровищницу, последний источник его силы. Создал в нем иллюзию своего присутствия. Когда ангелы узнают о пропаже часового, то решат, что Сорокопут высунулся, склевал неосторожного червячка и снова спрятался. Бдительность они после такого удвоят, но сторожить продолжат пустую клетку.

А птичка-то давно упорхнула!

— Какая же ты все-таки дрянь, — густым басом сказал Хальтрекарок. — Я тебя ненавижу, хоть ты и моя мать. Зачем ты меня так назвала?

— До сих пор не верю, что у меня родился такой поганец, — с отвращением ответила Абхилагаша. — Чем тебе не нравится имя, маленький говнюк?

— В этом мире больше ста Хальтрекароков, — процедил младенец. — Я не принимаю это имя. Я плюю на тебя.

— Сейчас я уйду, и через какое-то время ты умрешь от голода, — пообещала мать. — Прощай.

— Стой! — рявкнул Хальтрекарок, пытаясь вылезти из коляски. — Вернись и дай мне сиську! Это твоя обязанность, как матери!

Абхилагаша выждала подольше. Любимый сын продолжал орать и осыпать ее матерной бранью, но она выжидала и все шире улыбалась, потому что в его воплях стало проступать отчаяние.

Все младенцы гхьетшедариев какие-то такие. Их неразвитый крохотный мозг кипит от вмещаемого сверхразума. Их раздражают телесная слабость, полное неумение ходить и держать голову.

— Я обосрался, — устало сказал Хальтрекарок, раскинув ручки в стороны. — Да будет ли в жизни хоть что-то хорошее?

— Ну поплачь, — злорадно сказала Абхилагаша, пока Безликий мыл и пеленал сына демолорда.

— Не дождешься, — огрызнулся Хальтрекарок. — О Древнейший, мне всего тридцать недель, а я уже так вас всех ненавижу…

Был очередной синедень, со стороны арены доносились гул толпы и периодические взрывы оваций, но здесь, в дворцовом саду, царили тишина и спокойствие. Абхилагаша сегодня улизнула от обязанности сопровождать мужа на еженедельном шоу, сославшись на необходимость провести время с сыном. Так что она прогуливалась в белом атласном платье, катя перед собой коляску с младенцем.

Он очень миленько выглядел в голубеньком комбинезончике и чепчике с завязками. Одежда его страшно бесила, он пытался ее сорвать, но ничего не выходило, и это умиляло Абхилагашу еще сильнее.

— Я не могу поверить, что мой отец ввел эти отвратительные порядки! — взвыл Хальтрекарок, все-таки сумев сдернуть чепчик. — Это неестественно! Мое тело должно дышать!