Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 16

Опять из моего лексикона. Нахваталась барышня дурацких слов. Пузико у нее болит. Не надо было три пирожных трескать. Козлушка, она козлушка и есть. Ну, должны же быть у нее человеческие слабости?

Если женщину обозвать козлушкой, это вызывает улыбку, а коли мужчина козел — отвращение. Почему так? Что козлы, а что козы — милейшие и умнейшие существа. Вон, мою Нюшку взять… Козлы, кстати, тоже ребята неплохие. Это я про животных, если кто не понял.

— Пузо у тебя пройдет, да и козла, как ты моего сокурсника обозвала, кормил не зря, — хмыкнул я. — Кое-что интересное для себя узнал. Да и ты тоже. Интересно было?

— Ага, — кивнула Анька.

Я как-то обещал рассказать — как же сын вице-губернатора оказался в провинции. Оттягивал, потому что сам толком не понимал — за что? Вот, теперь и рассказывать не нужно.

— Так что, Анна Игнатьевна, за информацию, сколько не плати, не переплатишь. А за такую, что я сегодня узнал — тем более. Я бы и сотню отдал, не жалко.

Но у Анны имелось собственное мнение.

— Обошелся бы Прохоров одной бутылкой. Я раньше-то студентов совсем по другому представляла. Думала, они приличные люди, как вы. А у этого тужурка такая, которую наш пастух не наденет. А наденет — коровы разбегутся.

— Коровы не разбегутся, — со значением ответил я. Подумав, добавил: — А вот козы, твои младшие сестры — эти могут.

После всего услышанного от Прохорова я испытывал двоякое чувство. С одной стороны — некое облегчение от того, что я нигде и ни в чем не замешан. Против государя не выступал, заговорщиком не был, поэтому имею полное право вершить закон и порядок. С другой — где-то в глубине души до сих пор не стерся романтический флер, окружавший имена революционеров, борцов за правое дело. Вот, вроде бы, и я могу считать себя таким, кто пытался улучшить и изменить наш мир.

То, что студент-математик Императорского университета и, возможно, мой друг (уверен, что подобных друзей следует в сортире топить) Завьялов написал донос на более удачливого товарища, меня не слишком-то удивило. А что, господа студенты не подличают? Еще как. В свою бытность студентом пришлось как-то столкнуть если не с подлостью, то с чем-то близким, когда мой приятель, вместе с которым мы писали конкурсную работу, отправил ее в оргкомитет за одной подписью. Понятно, что не моей. А потом смотрел мне в глаза честным взглядом и уверял, что произошел технический сбой. Дескать — впечатывал он мою фамилию, но отчего-то она не пропечаталось! Или пропечаталась, но пропала.

Прости, Димыч, так получилось. Но ты же у нас талантливый, еще напишешь! У тебя уже четыре работы опубликованы, одна даже в иностранном журнале. А деньгами, если не врут организаторы, я с тобой честно потом поделюсь.

Искать правду или бить морду не стал, но так уж совпало, что в оргкомитете был мой хороший знакомый, можно даже сказать — друг детства… только не моего детства, а моего отца. Приятель потом не мог понять — отчего зарубили такую прекрасную работу, а когда узнал, долго ныл, да еще и пытался обвинять меня в мелочности. Дескать — нужно быть выше обстоятельств и прощать друзьям их ошибки. Так я и простил. И ошибку, и подлость.

И чем эта эпоха отличается от моей? Да ничем. Что, господа студенты благородными были, не способными на подлость? Ага, как же.

Вот, господин Завьялов решил занять место более удачливого студента-математика в Берлине, у какого-то Веерштрасса. Чернавский в этой жизни не пропадет, а командировка в Берлин ему самому важнее. Кстати, а кто такой Веерштрасс? Видимо, какой-то выдающийся математик, стажировка у которого способствует дальнейшей карьере.

Забавно. В этом мире, в отличие от того, у меня научная карьера не сложилась. А там, скорее всего, я уже был бы в докторантуре. Тема докторской предварительно оговорена — «Интервенция на Русском Севере в 1918–1920 годы». Жаль, отечественные источники по данной теме раскиданы по разным архивам — как областным, так и столичным, но это полбеды. Поезжу, посижу в архивах, поизучаю. А вот с европейскими — особенно, с английскими документами, все сложнее. Тут и командировку нужно выбивать, и деньги искать. А в свете последних событий — так и вообще работа в архивах за рубежом накрывалась медным тазом. Хорошо, что многие документы опубликованы, кое-что удастся на сайтах отыскать, но все равно — работы немало.

А вот сейчас Интервенция уже не так интересна. Взялся бы за XIX век… Что-нибудь такое, о деятельности судебных следователей. Нет — о следователях, это скорее для кандидатской, даже если брать не регион, а Россию. Узковато и маловато для докторской. Значит, о роли Окружных судов в Российской империи. Тема не слишком изученная, но это и хорошо. И от оппонентов отбиваться легче, и сам эту тему изнутри знаю.

Мечтай-мечтай. Кто знает, если удастся вернуться, то в каком состоянии? Может, работе учителя в школе буду рад?

Дома мы с Анькой разбежались по своим комнатам. До ужина еще два часа, успею чего-нибудь почитать. Ухватил свежий номер «Вестника Европы», полистал. Наткнулся на повесть Александра Эртеля «Волхонская барышня». Эртель — фамилия, вроде и знакомая. Где слышал? Нет, эту фамилию видел на памятнике, что стоит на Новодевичьем кладбище. Не запомнил бы, но рядом могила Чехова.

Если похоронен рядом с Антоном Павловичем, так возможно, что и писатель неплохой?

О чем там повесть? Так. Едет с ямщиком какой-то барин в оленьей дохе, записывает песни в книжечку. А ямщик ему выдает: «За рекою кобель бреша, А мой милка кудри чеша…»

Читать расхотелось.

Пожалуй, художественное читать не смогу, а учебники уже в зубах застряли. Тошнит.

А это? Трактат «О преступлениях и наказаниях» Чезаре Беккариа. Перевод с итальянского. Издана в Санкт-Петербурге в 1806 году. И что? Так… Смертная казнь — война нации против гражданина… Автор считает, что законы, которые являются выражением общественной воли и которые осуждают и наказывают за убийство, сами совершают убийства и, чтобы отучить граждан от убийств, совершают убийства публично.

Преступления любого рода должны совершаться реже, пропорционально тому злу, которое они причиняют обществу…

Если за два преступления, наносящие обществу разный ущерб, предусмотрено одинаковое наказание, ничто не помешает людям совершать более тяжкое преступление так часто, как это будет им выгодно.

Нет, это мне для экзаменов точно не пригодится. И слишком сложно для восприятия. Мне бы что-то попроще.

— Тук-тук…

Ага, а я и не слышал. Дверь приоткрылась и в щель просунулась хитрая мордочка Аньки.

— Иван Александрович, можно к вам?

— Входи.

Моя прислуга вошла и уселась на маленький диванчик. Здесь, в Петербурге, моя комната была гораздо больше, нежели в Новгороде, и хватило места на лишнюю мебель. Не исключено, что ее выбирали с тем расчетом, что сын станет жить тут с женой.

— Я вот что подумала… — начала Анька, но сбилась с мысли, сделала паузу и спросила: — Иван Александрович, а вы Завьялову мстить станете?

— Мстить? — удивился я.

Пока я не очень себе представлял — как я стану мстить? А самое главное — за что? Никакой злости на Завьялова не испытывал. Может, пусть он себе живет? Но нет, мерзавца следует наказать. Не за себя, а за того парня — Ивана Чернавского. Ведь из-за Завьялова-то все и завертелось. А Россия, возможно, лишилась талантливого математика.

— Ага. Он же подлец и донос на вас написал. Вы из-за этого пострадали. Знаю, что сейчас вы мне скажете — все, что не делается, все к лучшему. Дескать — не написал бы Завьялов на вас донос, так не попали бы вы в Череповец, с Леночкой вашей — ну, с Еленой Георгиевной бы не встретились. Точно?

Я кивнул.

— Вот-вот… Я именно так и подумала. Уж слишком вы благородный, всех готовы прощать.

— Анька, а знаешь, мне хозяин твоего батьки сказал — дескать, взял бы я Нюшку к себе в приказчики, не посмотрел бы, что девка.

— В приказчики? — заинтересовалась Анька. Сощурив глазенки, деловито спросила: — А сколько бы жалованья положил?