Страж (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 6

Однако он не высказывает своих мыслей открыто.

Он сильно подозревает, что в этом нет необходимости.

Глава 3. Уже не ребёнок

Ревик открыл глаза.

Когда его физическое зрение прояснилось, он обнаружил, что смотрит в высокий потолок над кожаным креслом.

Это был тот же самый вид, который встречал его всякий раз, когда он возвращался с Барьерного прыжка в эти дни. Это старая привычка, возникшая ещё до того, как он жил в той маленькой пещере на Памире — работать примерно с одного и того же места в любом доме, где он жил.

Для этого дома, в этом городе, такое место было здесь.

Несмотря на это, его разум на мгновение запнулся, не понимая, где он находится.

Старая привычка, наверное.

Это не та комната за пределами Москвы, к которой он привык — тускло-белая, с разводами воды, дыма, трещинами от снега и льда, из-за стен, расширяющихся и сжимающихся при резких перепадах погоды. Этот потолок был таким же высоким в таком же старом здании, но то, что находилось в России, было далеко не таким ухоженным.

По иронии судьбы, несмотря на убогость своего жилья, построенного коммунистами в пригороде Москвы, Ревик проводил в том здании гораздо больше времени, чем в этом.

Здесь, в Лондоне, несмотря на свои гораздо более роскошные удобства, Ревик обнаружил, что возвращается в это здание только по определённым причинам. Он приходил поспать, совершить Барьерные прыжки, подобрать одежду, помедитировать… но большую часть своего свободного времени проводил, либо гуляя по улицам Лондона, либо в кофейнях или пабах, обычно читая.

Отчасти это объяснялось тем, что за этим зданием наблюдало больше людей — опять же, по иронии судьбы, поскольку русские были практически известны своей склонностью перебарщивать с наблюдением.

Ирония или нет, но это было правдой.

Здесь у него не было такой роскоши уединения, как в том ветхом здании на окраине Москвы.

Здесь потолок был обшит деревянными панелями из богатого состаренного дуба. Полы были достаточно чистыми, чтобы с них можно было есть, по крайней мере там, где они не покрыты дорогими персидскими коврами и антикварной мебелью. Его кровать была огромной и такой удобной, что иногда по утрам он с трудом вставал с неё. Ему отглаживали костюмы без его просьбы, убирали кухню и ванные комнаты, обычно так, что он не видел никакой прислуги, но на окнах не было ни пятнышка, диваны пылесосили, а подушки взбивали. Ему выдавали еженедельное пособие, которое позволяло ему есть, одеваться и более или менее делать всё, что он хотел.

Ревик жил в пентхаусе уже несколько месяцев — с тех пор, как Вэш сказал ему, что оставаться в России больше небезопасно.

Ему всё ещё казалось, что он спит в чьём-то чужом доме.

Слуги определённо не помогали с этим ощущением.

Наличие личного слуги, в частности, не помогало.

Ревик не хотел и не нуждался ни в чём из этого, но у него не было никакого выбора в данном вопросе. Люди тоже наблюдали за ним. Не так, как это делали Вэш и Совет, но, как и многие из них, Ревик с каждым днём всё больше склонялся к тому, чтобы сорваться с места и сбежать.

К чёрту покаяние. К чёрту работу на червяков.

Он выбросил эту мысль из головы.

По правде говоря, он серьёзно относился к своему наказанию, несмотря на то, как его раздражали ограничения и вторжения в его личную жизнь. Он не забыл уроков Памира, пока что нет, и вряд ли забудет, по крайней мере, в ближайшее время.

Он всё ещё хотел внести хоть какой-то вклад в развитие мира.

Он хотел этого больше, чем когда-либо, даже если вернувшись в реальный мир, ему было труднее поверить, что он когда-нибудь действительно сможет это сделать. Наверняка из-за этого некоторые слова монахов казались гораздо менее уместными.

Или, возможно, менее практичными.

Потирая глаза указательным и большим пальцами, Ревик изо всех сил старался вернуть остаток своего света обратно в физическое тело, чтобы заземлиться. Когда у него начало получаться, он поймал себя на том, что во второй раз оглядывает комнату, слегка хмурясь.

Кто-то побывал здесь, пока его не было.

Кто бы это ни был, он развёл огонь внутри каменного очага, к которой было обращено кожаное кресло.

Ревик уставился на огонь, и в груди у него всё сжалось.

Ему не нравилось, когда люди находились где-то рядом с его телом, когда его в нём не было.

Должно быть, это вышеупомянутый слуга, Эддард.

Эта мысль его не успокоила. Эддард уже знал о нём слишком много, и не только потому, что человек почти регулярно видел Ревика обнажённым.

Мысли Ревика вернулись к разговору с Вэшем, затем к инциденту с Элисон, произошедшему несколькими днями ранее. Из-за разницы во времени Ревик совершил прыжок ранним утром здесь, в Лондоне. Это был первый день ноября по его сторону Атлантики.

В Калифорнии, где находилась Элли, было около одиннадцати часов вечера, и всё ещё стоял октябрь.

И да, Ревик точно знал, о чём предупреждал его Вэш.

Несмотря на это, ему стало немного не по себе от мысли, что Совет наблюдал за ним всё это время. Он знал, что отчасти это чувство проистекало из стыда, но не полностью. Он не сделал ничего плохого, формально… ну, на самом деле нет.

Он не специально застукал её в такой момент.

В отличие от большинства этих монахов, он также ещё не был мёртв ниже пояса.

Он присматривал за ней, потому что она была на той вечеринке, потому что Кассандра была пьяна и в одном из своих безрассудных настроений из-за Джека, потому что приёмного брата Элли, Джона, там не было… потому что Элли была одета в этот чёртов костюм, который вполне мог сойти за одежду проститутки, даже с серебристой краской на лице.

Честно говоря, он был удивлён, что она надела такое, даже с Кассандрой, которая уговаривала её надеть подобное. Обычно Элисон оставалась довольно сдержанной, когда выходила куда-нибудь выпить, отчасти потому, что у неё была склонность привлекать к себе много внимания, где бы она ни была… и что бы на ней ни было надето… даже если она стояла в углу и почти ничего не говорила.

Конечно, в отличие от Касс, не всё это внимание было сексуальным.

Она получала немало помешанных на религии. Шизофреников.

Толпа «полной луны», как называл это её брат Джон.

По правде говоря, сама Элисон, казалось, отрицала тот эффект, который её свет оказывал на многих людей. Ревика раздражало, что она могла быть так преднамеренно слепа в отношении того, кем и чем она была, хотя он мог признаться себе, что его реакция была иррациональной.

Учитывая, что ей всю жизнь говорили, что она человек, вряд ли это её вина или что-то особенно удивительное. Намёки на то, что она, возможно, не человек, вероятно, тоже напугали бы её до чёртиков, учитывая последствия для видящих в этом мире.

Это всё равно его раздражало.

Это раздражало его отчасти потому, что её собственное невежество подвергало её опасности.

Тем не менее, он мог понять её желание не вдаваться во всё это.

Больше всего на свете она, казалось, хотела слиться с толпой, быть нормальной.

Отбросив всё это в сторону, Ревик не переступал границы дозволенного, приглядывая за ней в ту ночь. Учитывая то, что он знал об её прошлом опыте общения со странно зачарованными и/или влюблёнными людьми, он, вероятно, и так предоставил ей слишком много приватности.

В любом случае, он следил за ней не ради своего чёртова здоровья.

Он пытался уберечь её… что, кстати, было его грёбаной работой.

И да, ладно, когда дело касалось вопросов безопасности, у него, возможно, была склонность к консервативным подходам в отношении Моста, но он предположил, что отчасти именно поэтому ему дали эту работу. Как бы то ни было, он думал, что потребуется максимум несколько часов, чтобы понаблюдать за ней в таких деталях, в основном просто присматривая за ней на случай, если случится что-то опасное, или какие-нибудь видящие окажутся где-нибудь поблизости от неё.

По сути, его главной заботой всегда были другие видящие.