Тайна постоялого двора «Нью-Инн» - Фримен Р. Остин - Страница 20

– Кто он по профессии?

– Трудно назвать что-то определенное, у него их так много. Я думаю, что он начинал свою жизнь в качестве ученика в лаборатории крупной пивоварни, но вскоре оставил это занятие и пошел на сцену. Кажется, он оставался в «профессии» несколько лет, гастролируя по стране и время от времени наведываясь в Америку. Такая жизнь, казалось, устраивала его и мне кажется, что он был преуспевающим актером. Но внезапно он оставил сцену и открыл свой бакет-шоп[33] в Лондоне.

– А чем он занимается сейчас?

– На дознании он назвался биржевым маклером, но я полагаю, он все еще связан с незаконными сделками в бакет-шопе.

Торндайк встал и, взяв с полки справочник членов фондовой биржи, пролистал его.

– Да, – сказал он, положив книгу на место, – должно быть, Джон Блэкмор теневой делец. Его имени нет в списке членов биржи. Из того, что вы мне рассказали, легко понять, что между двумя братьями не могло быть ни большой близости, ни неприязни. У них просто было очень мало общего. Вы можете рассказать что-нибудь еще?

– Пожалуй, нет. Я никогда не слышал о каких-либо ссорах или разногласиях. И уж точно они не искали общества друг друга. Мое впечатление, что они не очень хорошо ладили, возможно, было связано с условиями завещания, особенно первого.

– Что касается завещания, – произнес Торндайк, – бережливый человек обычно не склонен завещать наследство джентльмену, любящему проводить время на скачках или играющему на бирже. Очевидно, что вы более подходящий объект для наследства, поскольку вся ваша жизнь ещё перед вами. Но это всего лишь предположения. А теперь расскажите мне, какие отношения были у Джона Блэкмора с миссис Уилсон. Как я понял, она оставила большую часть своего имущества Джеффри, своему младшему брату. Так ли это?

– Да. Джону она ничего не оставила. Дело в том, что они почти не общались. Я думаю, что брат не был особенно любезен с сестрой, или, во всяком случае, она так считала. Мистер Уилсон, ее покойный муж, спустил какие-то деньги в бакет-шопе, и она подозревала, что это была работа Джона. Возможно, она ошибалась, но вы знаете, какими бывают дамы, когда у них в голове укореняется какая-то идея.

– Вы хорошо знали свою тетю?

– Нет, совсем немного. Она жила в Девоншире, и мы виделись редко. Тетя была молчаливой, волевой женщиной, совсем не похожей на своих братьев. Кажется, она пошла характером в семью своего отца.

– Вы могли бы назвать мне ее полное имя?

– Джулия Элизабет Уилсон. Ее мужа звали Эдмунд Уилсон.

– Спасибо. Есть еще один вопрос. Что случилось с квартирой вашего дяди в «Нью-Инн» после его смерти?

– Она так и осталась закрытой. Поскольку все его имущество досталось мне, я взял на себя право аренды. Я думал оставить её для собственного пользования, но сомневаюсь, что смогу жить там после того, что видел.

– Значит, вы её осматривали?

– Да, я недавно был там, в день дознания.

– Теперь скажите мне, когда вы осматривали эти комнаты, какое впечатление они произвели на вас в отношении привычек и образа жизни вашего дяди?

Стивен с извиняющейся улыбкой ответил:

– Боюсь, – сказал он, – что в этом отношении они не произвели на меня никакого особого впечатления. Я заглянул в гостиную, там стоят все его старые домашние вещи, а потом в спальне я увидел отпечаток на кровати, где лежало тело, и это вызвало у меня такое чувство ужаса, что я сразу же ушел.

– Но внешний вид комнат ничем не насторожил вас, не навел на определенные мысли? – настаивал Торндайк.

– Боюсь, что нет. Видите ли, у меня нет вашего аналитического взгляда. Но, может быть, вы захотите осмотреть их сами? Сейчас это мои комнаты.

– Думаю, это хорошая идея, – ответил Торндайк.

– Отлично, – обрадовался Стивен, – сейчас я дам вам свою карточку, а затем загляну к привратнику и скажу ему, чтобы он дал вам ключ, когда бы вы ни захотели осмотреть помещение.

Он достал из чемодана карточку и, написав на ней несколько строк, протянул ее Торндайку.

– Очень мило с вашей стороны, – продолжил он, – взять на себя столько хлопот. Как и мистер Марчмонт, я не ожидаю от ваших усилий никаких результатов, но все же очень благодарен вам за то, что вы так тщательно изучаете это дело. Полагаю, вы не видите никакой возможности оспорить завещание?

– В настоящее время, – ответил Торндайк, – нет. Но пока я не взвешу каждый факт, связанный с этим делом, независимо от того, будет ли он иметь значение или нет, я воздержусь от окончательных выводов.

Стивен Блэкмор удалился, а Торндайк, собрав бумаги со своими записями, аккуратно проколол пару дырочек на полях, сложил их и положил в карман.

– Это, – сказал он, – ядро данных, на котором будет основываться наше расследование. Очень боюсь, что оно не получит никаких существенных дополнений. Как вы думаете, Джервис?

– Дело выглядит настолько безнадежным, насколько это возможно, – произнес я.

– Вот и я так думаю, – сказал он, – по этой причине я больше обычного стремлюсь найти хоть какую-то зацепку. Я надеюсь на это не больше, чем Марчмонт, но прежде чем сдамся, я выжму всё из этого дела. А сейчас мне надо идти – я должен присутствовать на заседании совета директоров компании Гриффин Лайф.

– Мне пройтись с вами?

– Спасибо за предложение, Джервис, но я думаю, что пойду один. Я хочу просмотреть свои записи и рассортировать все в голове. Когда я это сделаю, то буду знать, с какой стороны начать действовать. Знания бесполезны, если только вы не впитаете их настолько, что сможете применить их в любой момент. Так что вам лучше взять книгу и трубку и провести тихий час у камина, пока я буду усваивать интеллектуальную пищу, которой мы только что насладились. Да и вы сами можете немного поразмышлять.

С этими словами Торндайк удалился, а я, следуя его совету, придвинул свой стул поближе к огню и набил трубку. Читать мне совсем не хотелось. Любопытная история, которую я только что услышал, и решимость Торндайка заняться ею, расположили меня к размышлениям. Кроме того, как подчиненный, я должен был заниматься его делами. Поэтому, раздув огонь и хорошенько раскурив трубку, я вновь предался мыслям о странностях дела с завещанием Джеффри Блэкмора.

Изумление, обычно сопровождающее Торндайка, особенно у адвокатов, объяснялось привычкой моего друга смотреть на события с необычной точки зрения. Он видел вещи не совсем так, как их видят другие люди. У него не было предрассудков, и он не знал условностей. Когда люди были уверены в себе, Торндайк сомневался. Когда они отчаивались, он питал надежды, и так получилось, что он часто брался за дела, которые с презрением отвергались опытными юристами, и, более того, с успехом их завершал.

Так было и в том единственном деле, в котором я ему помогал – известном, как «Дело об отпечатке большого пальца». Там мой друг столкнулся с видимостью невозможности. Но после тщательного анализа, Торндайк перевел его из категории невозможного в категорию возможного, затем из просто возможного в вероятное, а из вероятного в несомненное. И в итоге триумфально выиграл дело.

Я пытался представить, что Торндайк может сделать с нынешним делом? Он не отказался от него, хотя рассматривал эту возможность и, возможно, обдумывал ее в этот самый момент. В данном случае человек составил свое собственное завещание, возможно, сам его написал, добровольно принес его в определенное место и заверил в присутствии компетентных свидетелей. Не было никакого намека на принуждение или на влияние извне. Завещатель был признан вменяемым и полностью осознающим свои действия. Если завещание не соответствовало его желаниям, что, однако, не может быть доказано, значит ошибка вызвана его собственной небрежностью при составлении документа, а не какими-либо необычными обстоятельствами. И проблема, над которой, похоже, размышлял Торндайк, заключалась в том, как опротестовать завещание.