Змея - Дагерман Стиг - Страница 46

Обнаружив, что страх никуда не делся, он понял, хоть для этого ему и пришлось поступиться всем, во что он верил, что змея была лишь символом или предлогом: рано или поздно это все равно бы случилось. Он вглядывался в темноту, и из нее вдруг всплыло воспоминание: они с матерью сидят за столом в очень мрачный период его жизни, когда дни рождения не праздновали — возможно, ему было восемь, или десять, или одиннадцать. Весь ужин они молчали до самого повидла из ревеня, которое было слишком густое и от которого чесалось горло. Ешь, сказала мать, хотя он и так пытался изо всех сил, хоть ты ешь. У стола стояли три стула, один из них пустой. На столе перед пустым стулом стояла тарелка с фрикадельками и розетка с повидлом. Он ел, но без всякого желания, потому что стоило ему взглянуть на пустое место, как тут же подступала тошнота. Пока он ел, потолок дрожал от шагов отца по комнате на втором этаже. Отец расхаживал взад-вперед так быстро, что когда мальчик пытался следить за его шагами, у него начинала кружиться голова. Наконец ужин был окончен. Гидеон взялся руками за подлокотники кресла, и наверху вдруг воцарилась невыносимая тишина. Ходивший человек остановился, и мальчик не решался сдвинуться с места. Ему показалось, что отец прошел сквозь пол и потолок и встал ему прямо на макушку. Было ужасно больно. А потом раздался крик, крик отца, и он ощутил освобождение. Как-то вечером он подслушал разговор родителей об этом, но никак не мог понять, как такой большой человек, его отец, вообще может чего-то бояться.

С тех пор много воды утекло. Как-то вечером они с отцом поливали настурции в саду, и отец вдруг сказал: однажды тебе станет очень страшно. Очень страшно, невыносимо страшно, но ты все вынесешь, все выносят, и ты вынесешь. Но для этого надо будет сначала казнить себя самого. Он так разволновался, что вода выплескивалась из лейки и текла на ботинки. Это было как раз перед тем, как они нашли его лежащим ничком на грядке с ревенем. Зачем тогда все это, думал он, зачем знать время, зачем быть аккуратным, зачем быть тщательным, верным, ответственным, работящим, если от страха все равно не спастись? Почему, ну почему человек — не часы, ведь многие хотели бы стать часами? Почему во всем мире нет страховки от страха? За такое любой заплатил бы сколько угодно!

Он нашел выход и чуть не закричал от радости. Страховка-то есть! Он стал нервно листать брошюру — взносы рекордно низкие, всего десять процентов от премиальных раз в квартал. Если клиент недоволен — премиальные обратно по требованию.

И тут Гидеон заметил, что уже давно купил эту страховку и выплачивает премиальные каждый день. Мало того, выплаты должны происходить чаще. Страховая компания вдруг потребовала, чтобы он вложил все свои деньги, иначе они ничего не гарантируют. Он должен вложить все, что осталось на счету, это совершенно необходимо, хотя расставание с деньгами обещало быть болезненным.

На перекличке ему показалось, что он знает, как все провернуть. Страховка от страха только одна — стать как все. Увеличить длину шага, кричал ему страховой агент, ругаться, играть в азартные игры, позабыть, что самое главное в жизни — часы. Научиться отрицать саму возможность того, что порядок может принести удовлетворение. Признайся самому себе, что тот, кто безупречен, кто подметает садовые дорожки, кто чистит ботинки, делает все это исключительно из трусости и знает, что можно заняться и другими делами, но цепляется за свои привычки, чтобы не сталкиваться с неизвестностью. Посмотрите на аккуратно подстриженные изгороди и нарядные коллекции почтовых марок, господин застрахованный, и подумайте, сколько страха скрывается за всем этим.

Товарищи, хотелось закричать ему, когда прозвучал сигнал к утреннему построению и все со злобными постанываниями принялись вылезать из-под одеял, выслушайте меня, товарищи! Отныне и навеки я стал другим, долой все стены и преграды, я иду к вам! Я хочу стать одним из вас, примите меня! Возрадуйтесь моему приходу, ибо сегодня я казнил себя, поэтому могу стать другим. Но такого, конечно, случиться не могло. Нельзя ни с кем подружиться, нельзя стать частью коллектива с помощью таких вот саморазоблачений. О нет, надо подползти поближе, втереться в доверие, проявить осторожность. Не рисковать, а то поднимут на смех, дело-то щепетильное.

Когда они напали на него в душевой, ему хотелось подойти к каждому, пожать руку и сказать: я ведь не кричал! Я повел себя, как вы, я проявил смелость! Вы ведь просто хотели меня испытать, правда? Хотели узнать, достоин ли я быть одним из вас? Он изо всех сил пытался в это верить, пытался верить в это целый день, ни на шаг от них не отходил, чуть на пятки не наступал. Как назойливая птица, он крутился вокруг них, пытаясь сесть им на голову или на плечо. Иногда ему казалось, что ему неплохо удается держать равновесие, что никто не сравнится с ним в искусстве улавливать малейший дружелюбный жест или заметить брошенную в его сторону улыбку.

Дело шло к вечеру, и он подумал: теперь мы все вместе пойдем куда-нибудь и хорошенько повеселимся. Возможно, будет попойка, и тут-то я в грязь лицом не ударю. Они вышли из казармы, всей толпой прошли мимо церкви Святого Оскара, перешли улицу Нарвавэген. Ему отчаянно хотелось закричать идущим навстречу прохожим: не видите, что ли, пятая рота идет, из части на Йотагард, мы в увольнении и теперь идем веселиться!

Он даже не заметил, как остался один. Никто не сказал: слышь, Гидеон, пошли с нами, сходим в Линдгорден или на автомобиле сгоняем в Сталлис, скинемся на такси, вместе дешевле выйдет. Он повернул назад, по Нарвавэген в сторону площади Карлаплан. На улице Линнея встретил машинистку из канцелярии, которой всегда помогал менять ленту, потому что заметил, что у нее очень красивые руки. Девушка шла в компании прапорщика, и когда Гидеон попробовал ей улыбнуться, она посмотрела на него так, как смотрят на переполненный пассажирами автобус в час пик.

Мелкий страховой агент оказался единственным на всем белом свете, кто знал, что он заплатил все премиальные вперед, и вот теперь догнал его и сказал, чтобы он не расстраивался. Просто так в компанию не возьмут, он ведь и сам это прекрасно понимает. Подожди немного, может сегодня, после увольнения. Сейчас погуляют в городе, пообсуждают Гидеона, стоит ли принимать его в свои ряды. Ну конечно стоит, скажет кто-нибудь, парень-то хороший, вы сами видели: утром ни звука, хотя уж как ему досталось. И все проголосуют «за».

Он дал агенту себя утешить, успокоился и даже повеселел. На площади Карлаплан зашел на телеграф и заказал звонок в Вестерос. Услышав голос матери, задыхающийся, едва слышный из-за помех на линии, Гидеон сначала разволновался и встревожился. Она несколько раз прокричала в трубку «алло!» и только потом услышала то, что он говорил. Но разговор прошел легче, чем он предполагал. Нет мама, сказал он, домой приехать не смогу, увольнительные отменили. Теперь на выходные домой никого не отпускают. Придется тебе как-то справляться без меня.

Врать оказалось на удивление легко. Надо просто перестать слушать собственный голос, и всё. До свидания, мама, прокричал он в трубку, радуясь, что разговор наконец заканчивается, до встречи недели через две. Вышел из телеграфа, сел в кафе на улице Кларавэген и сидел там, пока не стемнело. Он был полон уверенности и говорил себе, что теперь всем этим жалким играм в прятки со страхом конец. Теперь он станет членом великого и могущественного союза спасенных душ.

Так почему же ему так страшно? Почему он сидит в канцелярии, обхватив голову руками? Нет, он не плачет, но не решается поднять взгляд, у него то ли не хватает сил, то ли смелости посмотреть комнате в глаза. Казарму так запросто по плечу не похлопать и не завести задушевную беседу, если тебе одиноко. Стоит пугающая звенящая тишина, и ему кажется, что сердце тикает, как часы. Висит на стене и упорно отсчитывает время. Он не решается обернуться.

Из-за закрытой двери доносятся голоса, и страховой агент, до этого скромно державшийся на расстоянии, подкрадывается к нему и шепчет на ухо: смотрите, вот вы и не одиноки. Настал момент истины, знаете ли. Пора выйти и получить членство в клубе неодиночек.