Змея - Дагерман Стиг - Страница 14

Потом вдруг вспоминает про незастеленные кровати в дальней комнате и бросается туда в запале хозяйственной деятельности. По дороге думает о парнишке: лучше бы избавиться от него, пока остальные не пришли. Ох, не стоило его сюда тащить, думает она, но прощает себя за это, когда понимает, что у нее не было выбора. Надо погладить его по головке и отправить домой, думает она, как мать, когда ее дети пригласили в гости чужого мальчика, а за окном уже начинает темнеть.

И поэтому, именно поэтому ее охватывает такое глубокое, неописуемое удивление, когда он вдруг бросается на нее и валит на пол рядом с кроватями, словно табуретку. У него из глаз разлетаются брызгами чудовища, но ей почему-то нестрашно. Довольно долго она пребывает в состоянии шока от того, что произошло, и даже не успевает понять, что все это значит. Сначала она не может сопротивляться, потому что происходящее оказывается за гранью ее понимания, но, когда под тяжестью его тела начинает задыхаться от запаха окровавленного фартука, в ней просыпается способность бороться.

Отвали, свинья, кричит она и, сжав кулаки, бьет его в разгоряченное лицо, где неоновым светом сияют глаза. Потом разжимает кулаки, хватает его за волосы и тянет изо всех сил. Он бешено сопротивляется, чтобы вырваться, наконец ему это удается, он встает на колени, и тогда она выворачивается из его хватки и вскакивает на ноги. Потом они дерутся: он дерется, как щенок, — грубо, неуклюже, не причиняя ей особой боли, но упрямо, и наконец его сила побеждает ее ненависть, царапающиеся ногти и кусающиеся зубы.

Она ударяется лопаткой о твердый пол. Хоть бы на кровать меня положил, думает она на удивление спокойно, на удивление отстраненно от происходящего, и смотрит, как он расстегивает штаны, как будто это происходит за стеклом витрины магазина. Она прекрасно знает, как там все выглядит, но своими глазами видит в первый раз, ее тошнит от ужаса, но она устала сопротивляться, и, когда он склоняется над ней, просто шепчет: ты бы хоть фартук снял.

Он пытается снять фартук, завязки рвутся, и он швыряет его на пол. Она настолько отрезана от всего и настолько готова пойти ко дну, что ему даже не приходится раздвигать ей ноги. Она закрывает глаза, его дыхание касается уголков ее глаз, его разгоряченное юное тело прижимает ее всем весом, а она просто ждет, что сейчас это с ней случится. Что все произойдет быстро и скоро закончится.

Но ничего не происходит. Мужское тело все так же давит на нее, она уже успела отключить все органы чувств и полностью расслабиться, но постепенно приходит в себя, начинает замечать, что происходит, и чувствует, как его влажные руки шарят под ее одеждой, отчаянно пытаясь найти разгадку. Медленно, неохотно открывает глаза и пораженно видит, что юное лицо нервно подергивается, что брутальная расслабленность лицевых мышц снова уступила место судорожному напряжению. Взгляд мельтешит от тревоги, и она в гротескно увеличенном масштабе видит, как капля пота дрожит на его волосах, словно росинка на траве.

Что она чувствует? Сострадание? Нет — и уж точно не разочарование, ведь она изо всех сил боролась, чтобы этого не случилось, но все же: внезапно она видит или, скорее, чувствует, как рука перестает шарить по ней и беспомощно шарит в воздухе, словно внезапно ослепнув. Рука снова будет трогать ее? Нет, она ползет куда-то по полу, и, слегка повернув голову, Ирен видит, что рука тайком хватается за ножку кровати, по диагонали от нее. Слепая рука обнимает ножку кровати, как будто любовницу, и тут девушка вдруг начинает хохотать — она не может удержаться, да и не хочет. Так разочарованная шлюшка обиженно смеется над незадачливым героем-любовником.

Она лежит как бревно и слушает собственный смех, пронзительный и истеричный, похожий на щебет птиц. Замечает, что так внимательно слушает собственный голос, что тело на ней замирает и цепенеет. Смех все льется и льется, наполняя собой комнату, и топит все остальное. Давление исчезает. Мужчина встает и неуклюже пытается завязать фартук. Лицо подергивается. Мышцы вышли из-под контроля, живут своей жизнью, как будто пытаясь силой воли управлять всем, чем возможно.

Ирен лежит на полу с раздвинутыми ногами, в задранной юбке, продолжает хохотать, смех извергается из ее рта; медленно, пошатываясь и продолжая вслушиваться в собственный голос, она поднимается на ноги. Смеясь, она смотрит, как каждый мускул на его лице рвется от напряжения, но вместо крика рождается дикий, слепой, безудержный плач. Продолжая громко и победоносно смеяться, она видит, как он бросается к ней. И теперь они снова дерутся: он — как дикий, обезумевший кот, расчетливо и безжалостно наносит удары, пока слезы ручьями текут по его лицу, она — со смеющимся ртом, защищается неуклюжими движениями как у пьяного.

Смех не прекращает извергаться, хотя кровь уже струится из уголков ее рта, и ему не остается ничего, кроме как сдаться. Икая от отчаянных рыданий, он толкает ее на кровать и бросается прочь из комнаты под звуки смеха, выбегает во двор, хлопает калиткой. Она слышит, как дребезжит велосипед, как шуршат колеса по гравию — с таким звуком складывают большой лист бумаги.

Тогда она переворачивается на живот, и смех, незаметно умирая, переходит в икоту, а потом превращается в судорожные рыдания, но переход такой плавный, что она и сама не сразу замечает, что лежит и плачет. Она плачет и знает, что еще никогда в жизни так не плакала, потому что у нее не было повода, матрас под ней становится влажным и стылым. Она плачет и остывает. Плачет и не перестает удивляться тому, что может так долго плакать, потеряв то, чего у нее никогда не было.

Ирен все еще плачет, когда с Майвэген доносятся звонкие девичьи и низкие мужские голоса. Тогда она неуверенно встает, всхлипывая, закидывает окровавленный и мокрый от слез матрас на верхнюю полку. На кухне набирает полную раковину воды и пытается смыть с себя следы всего, что произошло. Гостей видно через окно веранды, и она на удивление спокойно думает о том, будут ли парни ругаться, когда заметят, что пол-литра водки не хватает.

В комнатушке жарко, как в котельной, хотя окна выходят не на юг. Площадью три на три больших шага, да и то последний сразу упирается в стену. К тому же дверь заперта снаружи, чтобы пленному не пришло в голову выбраться. Один день в неделю комната служит для завхоза местом сбора жалоб, поэтому в стене есть окошко, за которым скрывается общий телефон хозяйственного барака.

Когда сюда приводят арестантов, комната меняет название и становится «гауптвахтой», окошко закрывают на небольшой замок, чтобы арестант не смог вызвать пожарных и сказать, что заперт в горящем здании. Легче всего превратить комнату в гауптвахту, если вынести пишущую машинку, небольшую модель «Континенталь», которая стрекочет как пулемет, стоит только нажать на нижнюю длинную клавишу и закрыть окно, которое летом в теплую погоду всегда открыто. С помощью таких нехитрых приготовлений можно добиться многого: во-первых, у арестанта не выйдет писать письма сообщникам и планировать побег, а во-вторых, не возникнет искушения сбежать через окно, если вдруг появятся какие-то дела на свободе.

В отличие от окна, шкаф с рабочими инструкциями, которым заведует кладовщик, не запирается и выносить его нельзя — с одной стороны, потому, что он довольно тяжелый, а с другой стороны, потому, что считается, что арестант за время заключения должен совершить множество важных поступков, к примеру жениться, а в такой ситуации нужны консультации по получению семейного пособия, которые как раз таки и хранятся в шкафу с рабочими инструкциями. На одной стене висит календарь, но от него арестанту мало проку. Ему без надобности считать дни, нужно считать часы до момента, когда доверенный ефрейтор отопрет дверь и сопроводит его к командиру части, где арестанта допросят в присутствии свидетелей, высших чинов и писаря, который с тщательностью, достойной лучшего применения, застенографирует разговор до мельчайших подробностей. И вот тогда очень важно, чтобы у арестанта имелись часы, чтобы оный мог указать точное время всех своих действий в день совершения преступления. Если же арестант был пьян, ему следует также указать, сколько рюмок и какого объема виски, ректификата, столовой водки и норрландского аквавита арестант употребил перед совершением преступных действий. Такие вещи придают протоколу точность и основательность, такой протокол можно положить в большую папку в штабе части, чтобы арестант, будучи выпущенным на свободу, мог ознакомиться с собственным делом, когда ему случится заскучать.