Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 5

Но и на старуху бывает проруха: уже почти год у него был роман с Мартиной Лавердюр. Эту тайну раскрыл по приказу директора по кадрам старший кассир. Его попросили покопаться в личной жизни кассирши, чтобы найти мотив для увольнения. За ней установили слежку силами секьюрити, ее телефон поставили на прослушку, в общем, разобрали по косточкам и обглодали ее жалкое существование, как не очень свежего рака.

И старший кассир нарыл-таки нечто: связь с Жаком Шираком Усумо.

Эта связь была идеальным поводом. Не подкопаешься. Пусть профсоюзы пляшут у них на голове, пусть идут в суд, это ничего не даст. Мартина Лавердюр будет уволена при любой погоде.

Было только две закавыки: во-первых, требовалось недвусмысленно доказать, что связь действительно имела место не где-нибудь, а на рабочем месте. Иными словами, надо было поймать голубков с поличным, за таким занятием, которое можно истолковать только однозначно. Потому-то и были установлены камеры слежения у кассы Мартины и над овощным отделом. Каждый шаг актеров драмы был под пристальным наблюдением.

Вторая проблема была серьезнее: если уволить Мартину за эту связь, придется уволить и Жака Ширака Усумо. Работника на хорошем счету.

Эта вторая проблема долго не давала покоя директору по кадрам. Но он вовремя вспомнил пункт 7 «USAF Intelligence Targetting Guide», руководства военно-воздушных сил США, где давалось определение понятию «косвенного ущерба»: «Collateral damage is unintentional damage or incidental damage affecting facilities, equipment or personnel occuring as a result of military actions directed against targeted enemy forces or facilities»[5].

Печально, но факт.

Продажи — это завоевательная операция. Рынок — театр военных действий.

А Жак Ширак Усумо будет косвенным ущербом.

Четырем волчатам не дали имен. Их звали Черный, Серый, Бурый и Белый, по их цветам от рождения, которые только и позволили их различить, когда мать, обессиленная, измотанная и в послеродовой депрессии, представила их девушке из социальной службы, которая плевать на них хотела, но должна была записать «четыре чертовых имени в четырех чертовых метриках».

Черный, Серый, Бурый и Белый родились и выросли в городке. Своего отца они знали только по россказням матери, в которых он представал то полубогом, спустившимся на землю, чтобы подарить ей за одну ночь множество оргазмов, то мерзавцем и пьяницей, который соблазнил бедную девушку, сиречь ее, и поминай как звали.

Правда была где-то посередине.

Воспитывались четыре волчонка как большинство детей в городке: мать чуть свет уходила на работу в гипермаркет, вырывала их из глубокого детского сна и заводила по дороге к безработной соседке, которая курила сигарету за сигаретой, пила «Гиннес» и комментировала неразборчивым бормотанием бразильские сериалы, которые шли подряд по спутниковому каналу. У этой соседки тумаки раздавались в изобилии, без причины, авансом, потому что все так делают, потому что соседка не любила эту шелупонь с генетическим кодом «open source»[6], этих мелких пакостников, не умевших сидеть за столом и есть опрятно, не любила она четырех волчат, четыре влажные темноглазые морды, с которыми ей приходилось сидеть за десять евро в день (питание включено), потому что они напоминали ей о ее нищенском уделе, в общем, не любила, как раздавала тумаки: без причины.

Четыре волчонка были терпеливы к боли, и потом, их было четверо. Их лупили, их бранили, но они никогда не были одни. С первых часов жизни они это знали. Может быть, даже знали еще в утробе: вчетвером они сила.

Большая сила.

Колоссальная сила.

Мир надвигался на них, как дробильная машина, которой надо было противостоять во что бы то ни стало, становясь все крепче, все опаснее.

Машина была безжалостна. Что ж, они тоже будут безжалостны.

В этом мире злые чаще всего сильнее. Они будут злыми.

Если приходилось выбирать, умереть старым, честным и бедным или молодым, бесчестным и богатым, они выбрали третий вариант: быть бесчестными, богатыми и по возможности вообще не умирать.

По мере того как волчата росли, формировались личности Белого, Серого, Бурого и Черного, разные и в то же время взаимодополняющие, грозные, как двуствольное орудие, с той разницей, что их было четверо.

Белый отличался холодным и математическим умом. Он вырабатывал стратегии, формировал концепции, составлял планы. Под руководством Белого волчатам удалось украсть первые евро из кошелька их няньки. И под руководством Белого же четыре молодых волка за несколько лет полностью подчинили себе теневую экономику городка.

Бурый не обладал умом Белого, зато в нем бурлила энергия и пламенный энтузиазм хорошего солдата. Он не был движущей силой, да и не стремился к этому, не любил командовать и проявлять инициативу. Что он любил, так это четкие и логичные приказы, позволявшие ему действовать, соизмеряя последствия. Он царапался, когда надо было царапаться, кусался, когда надо было кусаться, и убивал, когда надо было убивать.

Серый метил высоко. Не такой умный, как Белый, не такой сильный, как Бурый, он был, однако, душой группы. Это он первым понял, что они живут в нищете. Это он первым понял, что существует другой мир, мир роскоши и комфорта. Мир, где жизнь не так горька и где не набивают шишек. Что-то вроде горнего мира, врата которого распахиваются настежь при одном условии: если у тебя есть деньги, бабки, башли, мани-мани, чем больше, тем лучше, и плевать, откуда они взялись, какого цвета и чем пахнут. Для четырех волчат Серый лелеял далеко идущие планы, очень далеко идущие. В этих планах были мраморные виллы, спортивные машины, костюмы от кутюр за бешеные цены. В сердце Серого постоянно горела ненасытная жажда власти. Это пламя было его энергией, его динамо-машиной, и в мозгу его витала им самим не сформулированная уверенность, что если он не станет в среднесрочной перспективе ровней императору, то мир за это поплатится.

А Черный? Черный — это был хаос. Черный — это была энтропия. Удивительное дело, до чего статистически неизбежно, что из четырех детей в одной семье как минимум один рождается с левой резьбой. В чем был корень безумия Черного? Этого никто не знал, да и знать никто не хотел, три его брата были реалистами: причины никого не интересовали, важно было знать, что они живут с кем-то, способным выйти ночью на улицу и вернуться с головой клошара просто потому, что тот напомнил ему отца, которого у него не было. Важно было знать, что он мог вдруг ни с того ни с сего, потому что ему что-то не понравилось в утреннем свете, или вкус свиной отбивной по ассоциации навеял ему тот случай, когда сожитель безработной соседки, сидевшей с ними маленькими, воткнул ему отвертку в зад, в общем, ни с того ни с сего мог вдруг завыть смертным воем, как настоящий волк, без всяких человеческих заморочек, как один из тех на сто процентов сертифицированных диких зверей, которые водились, прежде чем вся совокупность кодов ДНК была оплачена и защищена копирайтами. Что касается Черного, в конечном счете несомненными были только две вещи: шерсть его была темна, как отборный каменный уголь, и ему пофигу была смерть.

Белый и Серый имели разные понятия о войне: представления Белого были ближе к идеям Сунь Цзы, который считал, что война есть искусство обмана и что высший пилотаж — это «победить без боя», представления же Серого могли послужить иллюстрацией к теории Клаузевица, для которого война являлась по возможности неограниченным использованием грубой силы и имела целью «принудить противника исполнить свою волю».

Дождь перестал, и солнце освещало сзади толстый слой облаков.

Свет походил на стакан грязного молока.

Белый и Серый стояли в сотне метров над землей, на крыше башни Мокрощелок, внимательно глядя на пробуждающийся городок и снующих внизу ранних пташек-тружеников. Ни Белый, ни Серый не обращали внимания на ледяной ветер, теребивший их густую шерсть. Ни Белый, ни Серый не обращали внимания на лужицы крови, растекшиеся по крыше на добрых пятнадцать метров. И уж тем более они не обращали внимания на ком окровавленного мяса вперемешку с обрывками униформы цвета хаки — все, что осталось от мудилы-сторожа, который оказался не в том месте, не в то время и которого никто не счел нужным предупредить, что не пускать четырех молодых волков чревато.