Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 31

— Вы сказали, что у вас есть идея… Я имею в виду… чтобы все это кончилось.

Бланш кивнула.

— Да… Думаю, да… Хотя это не совсем еще уложилось у меня в голове, полной ясности нет…

Она надкусила ломтик пиццы. Расплавленный сыр капнул на брюки. Она не обратила на это внимания и наконец ответила:

— Эта ужасная кумушка Беранжера Мулар своим рассказом подтвердила то, что я уже знаю: четыре волка составляют семью, стаю, «систему», и эта система, похоже, функционирует как все волчьи стаи, то есть с доминирующим альфа-самцом во главе, которому подчиняются остальные.

— Ок.

— Так… Я не знаю, слышали ли вы о Грегори Бейтсоне?

— Это не фотограф?

— Нет, это был ученый, он в своих исследованиях совмещал антропологию, биологию, этологию и психологию.

— Как подумаю, что я даже не поступил в коммерческую школу…

— Тем лучше для вас. Коммерческие школы — могилы для ума! Короче, Грегори Бейтсон — один из отцов кибернетики. Между 1942-м и 1952-м он регулярно принимал участие в конференциях Мэйси[22] как кибернетик и больше интересовался связями между элементами системы, чем отдельными элементами. Этот рефлекс остался у него от биологического образования: его учили обращать больше внимания на связи между различными элементами организма, чем на каждый элемент в отдельности. То есть канарейка способна летать, каждый отдельный элемент канарейки летать неспособен. Только связь между различными органами канарейки мобилизует энергию и делает возможным полет.

Бланш прервалась на минуту, чтобы заглянуть в карту десертов. Остановившись на «Трио блинчиков с ванильным мороженым», она продолжала:

— Придя к кибернетике, к изучению систем, Бейтсон скажет, что существуют два типа систем: системы живые и системы неживые. Канарейка — живая система, семья — живая система, радиатор — неживая система, двигатель внутреннего сгорания тоже. Неживые системы подвержены энтропии, то есть имеют физическую тенденцию двигаться от равновесия к хаосу. Радиатор рано или поздно остывает, двигатель внутреннего сгорания ломается. С живыми системами все наоборот, они имеют тенденцию самостоятельно, «естественным образом» поддерживать равновесие, статус-кво, он назвал это негэнтропией.

Принесли блинчики, и Бланш принялась за них с энтузиазмом.

— Разумеется, в частности, в лоне столь сложной системы, как семья или общество, равновесие динамично, то есть существуют элементы, имеющие тенденцию сохранять статус-кво, и другие, которые могут быть носителями перемен. Это он назвал системогенезом. Системогенез — самый интересный пункт теории Бейтсона для тех, кто хочет изучать поведение индивидов. Как он сам говорил, социальная психология является в конечном счете «изучением реакций индивидов на реакции других индивидов». Этот диалог, эта постоянная коммуникация между тенденциями к статус-кво и тенденциями к переменам.

— Системогенез! — рискнул Жан-Жан.

— Точно!

— И что нам со всем этим делать?

— Ну что, я ведь уже сказала, рассмотрим четырех валков как живую кибернетическую систему. Из того, что рассказала нам Беранжера Мулар, думаю, можно заключить, что Белый, будучи лидером, является тем элементом, который противится переменам, тогда как Серый, озлобленный, наоборот, имеет тенденцию к переменам стремиться.

— И?

— И… я думаю, поскольку система, образованная четырьмя волками, является на данный момент нашей проблемой, нам надо… подтолкнуть ее к переменам. Стимулировать системогенез.

— Супер. Я с вами на сто процентов, но конкретно не очень понимаю, что это дает.

— Надо посеять смуту во властных структурах.

— Да. Понятно. Но как?

— Вы когда-нибудь слышали о феромонах?

Белый весь день размышлял и пришел к выводу, что все всегда сложнее, чем можно было себе представить. Что планы, проекты, стратегии и программы, которые вырабатываются в какой бы то ни было области, будучи воплощены на практике, всегда находят в действительности тысячу причин, чтобы не реализоваться в точности так, как хотелось. Он это знал, это, впрочем, знали все, однако именно это он забыл, как и все это забывали.

Так оно всегда.

Ограбление фургона было делом простым, ясным, стройным, как расчет интеграла с помощью примитивных функций, но потом откуда ни возьмись начались осложнения, все загрязнил сор реальности, новые, неожиданные векторы стали тащить дело в прямо противоположные стороны и отклонять в незнакомые и опасные направления.

Все всегда сложнее, чем можно предусмотреть.

Все всегда дается труднее.

И все всегда занимает больше времени.

После операции с фургоном Белый решил, что они с братьями выждут немного, максимум несколько месяцев. Что потом они разумно распорядятся этими деньгами, «как достойные отцы семейства», чтобы капитал приносил плоды, вложат их с умом, и тогда жизнь наконец изменится. Что они все четверо свалят из этого городка, из этой квартиры, из вонючего ландшафта и будут жить по-другому, в комфорте, достойном компании торговых менеджеров с пятнадцатилетним стажем.

А потом случилась эта история с их матерью.

А потом случился негасимый пожар в голове Черного.

А потом случилась Марианна.

Белый переживал мучительный парадокс любви, одновременно дарящей упоение и повергающей в хаос. Когда испытываешь счастье, открыв что-то новое, и печаль, оставив позади целый мир.

Переварив все это, Белый пришел к выводу, что всякий хаос рано или поздно находит новое равновесие, за эту простую идею был даже удостоен Нобелевской премии один тип, давший ей громкое имя «диссипативных структур».

Однако прежде чем найти это новое равновесие, надо было попытаться без потерь пройти через зоны турбулентности.

Надо было попытаться «выработать привычку».

Бурый спал тяжелым сном на диване в гостиной.

Сидя на полу перед телевизором, Черный и Серый с кислыми минами играли в «Call of Duty» без идентификации.

Ко всему этому Белый привык.

Но рядом с Бурым сидела Марианна, просматривая почту в ноутбуке, который одолжил ей Белый.

К этому Белый совсем не привык и сейчас, глядя, как эта женщина в его гостиной читает свою почту, не знал, что ему делать.

Совсем не знал.

В голову приходило множество мыслей: может быть, пригласить ее в ресторан? В кино? Остроумно пошутить? Предложить замысловатый коктейль? Он не знал. Он вконец растерялся.

Марианна подняла голову, и их взгляды встретились. Белый находил ее красивой невероятной ядовитой красотой. Она улыбнулась уголками рта, так вежливо улыбаются в поезде пассажиру напротив. Потом опустила голову и снова углубилась в созерцание маленького экрана.

Чего она, собственно, хочет? — задумался Белый, чувствуя во рту неприятный вкус морской воды. Почему такая женщина, как она, осталась с такими типами, как они? У него не получалось подумать, что это просто от приступа злости, просто от желания увидеть, как ее мужа задушат лапищи Черного.

Он не вполне понимал.

И ему это не нравилось.

А потом он спросил себя, не стоит ли рассуждать проще: может быть, Марианна с ними, с ним, потому что она такая же, как они?

Как он?

Может быть, у нее тоже «проблема»?

Сформулировав это про себя, он успокоился.

Успокоившись, отпустил ситуацию.

А отпустив ситуацию, почувствовал, что у него встает.

И когда он почувствовал, что у него встает, ему захотелось приблизиться к Марианне.

Он не отказал себе в этом, приблизился и с любопытством заглянул в письмо, которое читала Марианна. Там было написано: «Привет, Марианна, насчет совещания во вторник, я виделся с Жан-Марком, он такой весь из себя топ-менеджер, настаивает, что надо поговорить с ним до начала. Мы должны настроить наши скрипки по стратегии, если хотим успешного контакта. Я свободен завтра в обед. Тебя устраивает?»

Белый зевнул. Все эти вещи были до ужаса нудными. От короткого письма коллеги Марианны разило смертью. Разило рабством. Он содрогнулся, все это ему было ненавистно.