Глашатай бога войны (СИ) - Харитонов Дмитрий - Страница 5

— Буду ли я помнить свою жизнь здесь?

— Будешь, — отозвался бог воинов. — Иначе как же ты сможешь научить других, если сам не будешь помнить, чему ты должен их учить?

— Буду ли я помнить всё, что ты рассказал мне? — снова спросил Ицкоатль.

— И это тоже ты запомнишь, — пообещал Мештли. — Иначе не сможешь выполнить поручение, данное тебе богами.

Он бы вздохнул облегчённо, но в его груди больше не было дыхания жизни.

— Что станет с духом того человека, чьё тело я получу? — ему было неспокойно от мысли, что он послужу невольной причиной гибели человека, который не сделал ему ничего плохого и не был его врагом. Никогда Ицкоатль не убивал безоружного.

— Он будет приравнён к жертве, — серьёзность в голосе бога успокоила меня. — Как мать, которая умирает, производя дитя на свет, он придёт в Тонатиу’ичан. Что-то будет отдано его миру — его мир должен будет отдать что-то нашему миру. Он займёт твоё место в процессии воинов, сопровождающих Солнце.

— Сохранится ли его память в моём сознании, или же мне придётся, как младенцу, постигать его мир? — этот вопрос тревожил Ицкоатля сильнее всего.

— Этого я не могу тебе сказать, — Мештли покачал головой. — Не потому, что не хочу, а потому что не знаю. Никогда ещё мы не совершали ничего подобного. Может быть, ты будешь знать всё, что помнил этот человек, может быть, его знания частично сохранятся в твоей памяти, а может, не останется ничего. Ты узнаешь об этом, когда войдёшь в его тело, и мы узнаем вместе с тобой. Могу лишь обещать, что всегда буду слышать тебя — а ты услышишь меня, если спросишь о чём-то, и получишь ответ, если дать его будет в моих силах.

Что ж, у него оставалась надежда. Он видел пленников, которые не знали науатль и не понимали ни слова из того, что им говорили. Не хотелось бы оказаться в их положении — но при необходимости человек способен научиться чему угодно. Особенно когда на кону стоит всё мироздание…

— Сколько времени у меня будет, мой господин? — задал Ицкоатль последний вопрос.

— Одна твоя жизнь, — последовал ответ. — В наших силах дать тебе новое тело, но не бессмертие. Ты придёшь в новый мир молодым и сильным, но дальше всё будет зависеть только от тебя.

— Тогда я готов, — просто сказал Ицкоатль. — Что мне нужно делать?

— Закрой глаза, — попросил Мештли.

Он подчинился. Ощутил, как пальцы бога войны коснулись его лба и груди, в которой больше не стучало сердце.

И мир исчез.

С высокого рога, нависающего над слиянием двух небольших рек, дающих начало неширокой, но топкой Алгее, открывался вид на всю речную долину. От цепи холмов, похожей на спину спящего дракона, на востоке, до пологой возвышенности, утонувшей в зелёном сумраке старого леса, на западе. Далеко на юге, сквозь дымку ранней осени, голубым зеркальцем поблёскивало Топозеро, в которое впадала Алгея.

Но другой вид куда больше радовал сердце дозорного, засевшего на самой верхушке рога: вид на дорогу, которая вела к единственному на всю долину броду. Здесь кони могли перейти на другой берег, не увязнув по самое брюхо в густой болотной грязи. В любом другом месте попытка переправиться была обречена на провал, а уж к самому Топозеру соваться и вовсе было чистым безумием. Его название само за себя говорило: не лезь, утопнешь.

Убедившись, что ему не показалось, и над холмами, там, где в долину сбегает дорога, действительно поднимается пыль, дозорный скатился вниз, проворно отвязал коня, мирно жующего листья небольшого деревца, прыгнул в седло и помчался в сторону леса.

Звериная тропа привела всадника на широкую прогалину в лесной чаще. Там после недавнего грабежа остановилась разбойничья шайка, к которой он принадлежал.

На конский топот из шалашей выскочили его соратники с оружием наготове, но узнали прибывшего и успокоились. Рослый, статный мужчина в поношенной, но когда-то богатой одежде остановился у входа в шалаш и ждал, пока дозорный спешится и подбежит к нему.

— Андрис, обоз идёт! — выпалил дозорный. — С востока, по большой дороге. Пыли много, не маленький!

— Раз не маленький, то и охраны должно быть много… — главарь огладил неровно подстриженную бородку. — Справимся ли?

Его подручные молчали. Было с чего — многим досталось в прошлый раз, а их лучший воин, Саркан, получил такой удар по голове, что до сих пор лежал без памяти, и по всему выходило, что не выживет.

— Попробуем, — решил Андрис. — Засядем у дороги, если не по зубам кусок — пропустим. А если не сильно охраняют, можно и забрать.

На том и порешили.

— Эй, артист, спой что-нибудь! — донеслось с телеги неподалёку. — Глядишь, и дорога пойдёт незаметнее.

Артист, а точнее бард, вздрогнул и посмотрел на возницу.

— Чего же тебе спеть, уважаемый? — поинтересовался он, понимая, что коли уж попросился в обоз — изволь развлекать, за место в телеге, у стояночного костра и так далее. И по мере возможностей — охраняй обоз. Иначе никому ты здесь не нужен.

— А что-нибудь героическое знаешь? — спросил молодой возница.

Бард изумлённо посмотрел на него. Совсем ещё юноша. Руки ещё не знали ни меча ни топора, точнее знали, но как учебный и рабочий инструмент, не как оружие. Подбородок гладко выбрит по новой столичной моде… Или нет. Не выбрит. Просто борода ещё не растёт. И явно хочет поскорее схватиться за меч, бежать завоёвывать славу. Ох, не спешил бы.

— Героическое, говоришь? — вещевой мешок полетел в телегу к собеседнику, а лютня перекочевала со спины на грудь. — Отчего же нет? Можно и героическое…

— Ты со своим героическим накаркаешь, — тут же возразил кто-то. — Говорят, неспокойно тут. Вот если артист что-нибудь весёлое набренчит — другое дело.

— Весёлое? — переспросил бард, оглядываясь на второго собеседника. — Можно и весёлое. А героическое я лучше позднее спою. В трактире, на ночёвке.

— Это дело, — проворчал второй возница, которого бард уже окрестил про себя "опытным". Ну а как ещё? Старше первого едва не вполовину, густая, чёрная борода с белыми нитями благородной седины, и руки, что привычны не только к вожжам. Топор в них бывал чуть ли не чаще, чем что-либо другое. Да и сейчас заметно было, что он заложен сзади под широкий кушак. Так, что наружу и не торчит ничего. Почти.

Тем временем руки барда, поудобнее перехватив лютню, взяли первый аккорд из известной плясовой, коих бард знал великое множество, а исполнял и того чаще — на каждом выступлении бродячих актёров, гимнастов и жонглёров. Любое выступление смотрится не столь хорошо, если не сопровождается музыкой. Одно время его даже прозывали "бардом для гимнастов", намекая на то, что он не только выступал у бродячих актёров, но и часто даже путешествовал вместе с ними, в их таборах.

Под музыку даже лошади, казалось, побежали веселее. Пыль начала подниматься выше, но лёгкий ветерок сносил её прочь, давая дышать свободно. Вскоре путь преградила река, охрана барона Ботонда, сопровождающая обоз с податью, насторожилась, обшаривая камыши взглядами, но всё было спокойно.

— Не бойсь, — буркнул опытный возница, — здесь никто не нападёт. Брод не широкий, а в болоте сидя, много не навоюешь. Если где лихие люди и засели, то в лесу где-нибудь.

— Слышал, с соседней деревни обоз шёл, и на него напали, — подхватил юноша. — Так охрана им наподдала знатно, разбежались как зайцы! К нам уже и не сунутся…

Это прозвучало почти огорчённо.

Брод действительно миновали без задержек. Вспенивая мутные воды Алгеи, лошади вытянули гружёные зерном, маслом и холстами телеги на пологий берег, и обоз пошёл дальше, но уже не так резво — дорога взяла на подъём, пусть и мало заметный людям, сидящим на телегах. От близкого уже леса тянуло свежестью, но кое-кто из возниц водил носом.

— Дымом что ли тянет? — проворчал кто-то.

Насторожился и артист. Его руки, казалось, жили своей жизнью, продолжая наигрывать весёлые мотивы, а он сам внезапно пересохшим горлом подтвердил: