Глашатай бога войны (СИ) - Харитонов Дмитрий - Страница 1

Пролог

Ицкоатль умер четыре дня назад.

Он знал это по урокам у старого жреца и по тому жару, который обжигал его тело.

После двух гор, которые угрожают раздавить путника, идущего в царство мёртвых, на пятый день посмертия он попал в первую из восьми пустынь, и теперь беспощадное солнце поливало его палящим зноем, и так нестерпимо хотелось пить…

Что ж, по крайней мере, он больше не мог умереть от жажды. Найти бы ещё в себе силы, чтобы подняться с раскалённого песка и продолжить путь через девять кругов Миктлана…

В котором он, воин, находиться не мог и не должен был. Однако оказался, и это могло означать лишь одно — он чем-то сильно прогневал богов, если рай воинов, Тонатиу’ичан, закрыл перед ним свои двери…

За пустыней должен быть горный пик. Первый из восьми. Ему придётся карабкаться по каменным склонам, занесённым снегом и покрытым льдом, цепенея от холода и сдирая до костей кожу и мясо с рук и ног, но это его тоже не убьёт.

Зато он вволю напьётся снегом, который будет хватать почерневшими от холода губами, прижимать к нёбу языком и глотать, глотать, глотать благословенные капли талой воды…

А если его смерть в бою была хоть сколько-нибудь достойной — ему встретится паук, или сова, или летучая мышь — один из спутников Миктлантекутли, Владыки мёртвых. И назовёт ему имя воина, который сумел нанести смертельный удар Ицкоатлю, Обсидиановому Змею, который так долго был непобедимым.

Ему.

Он пройдёт восемь пустынь и взберётся на восемь гор, прежде чем достигнет цели последнего пути, и на его костях не останется плоти, и сами кости сотрутся в прах, но ничто не изменит самой его сути, его духа, рождённого, чтобы стать воином, закалённого в чужой крови.

Только имя его убийцы утолит жажду его духа…

Глава 1

Поток воды, обрушившийся на изнемогающее тело, заставил Ицкоатля сесть и ошалело затрясти головой. Ослепительное солнце хлынуло в глаза, вынудив болезненно сощуриться, но он уже видел…

Да, почти всё было верно: соломинки раскалёнными иголками впивались в кожу снизу, солнечные лучи — сверху, но никакого отношения к адским пустыням Миктлана это не имело. Вокруг высились деревья и стены зданий. И уж во всяком случае среди песков посмертия не могло быть раскидистого дерева, под которым он лежал на заботливо подстеленной циновке. Ни человека в раскраске и ожерельях жреца Тлашкала, который с весьма живым интересом наблюдал за его возвращением в сознание.

Живые люди толпились поодаль, разглядывая его и бросая взгляды на воина, который с важным видом расхаживал перед ними, что-то рассказывая. Ицкоатль не мог его понять — слишком далеко.

— Ты ли Ицкоатль? — гортанно спросил его жрец. — Ты ли воин Мешико, до сих пор никем не побеждённый?

Всё ещё слишком потрясённый, он непроизвольно кивнул в знак согласия. В голове словно ударили в большой барабан — так она заболела.

Жрец повернулся к толпе и поднял руки, призывая к тишине. Воин не заметил этого жеста и продолжал говорить, пока его не прервали.

— Свершилось! — возгласил жрец. — Камаштли отдал в руки Золина непобедимого Ицкоатля!

Воин повернулся к нему, напустив на себя ещё более важный вид, и ударил себя кулаком в грудь.

Ицкоатль чуть не рассмеялся в голос. Золин? Перепёлка победила Обсидианового Змея? Да скорее небо упадёт на землю!

Ничего выдающегося не было в том, кого объявили победившим его. Ни силы, ни стати. Ицкоатль обшарил его украшения и татуировки жадным взглядом — ничего, что могло бы говорить о выдающихся подвигах. Как же ему удалось?

Он попытался вспомнить хоть что-нибудь о том, что было до пустынь Миктлана, пригрезившихся ему в обморочном видении. Это усилие только разожгло головную боль, но не принесло ясности.

Ицкоатль помнил свой лагерь. Они остановились на берегу небольшой реки, прежде чем двинуться дальше, к одному из непокорённых племён. Им были нужны пленные для жертвоприношения. Он отошёл умыться… Последним, что Ицкоатль помнил, была вода, ласково омывающая его бёдра. А потом — ничего.

Крокодил что ли его утащил, а этот выскочка отбил добычу у него?

Ицкоатль ощутил прилив злости. Он мог бы сейчас уже наслаждаться раем воинов. А оказался в позорном плену, взятый без боя!

В том, что боя не было, он не сомневался: рука уже нащупала большую шишку на темени. Память услужливо подбросила склонившуюся над водой ветвь дерева. Вот как перепёлка заклевала змею. Дубинкой сверху, с ветки. Оглушённого, его унесла река, а этот Золин потом выловил ниже по течению бесчувственное тело. И предъявил как боевой трофей.

Если и существовало что-то в этом мире, что народ Тлашкала ненавидел больше, чем мешикатль, Ицкоатлю это было неизвестно. Ничего хорошего плен ему не сулил. Жертвоприношение — пусть. Это по крайней мере почётная смерть. Но ему предстояло увидеть, как обсидиановый нож рассечёт его грудь, и руки жреца покажут ему его собственное сердце, озарённое лучами солнца.

Что ж, все пути однажды кончаются. И важным становится не то, как ты жил, а как ты умер.

Страха на его лице они не увидят, мольбы о пощаде не услышат. А когда он умрёт, его встретят не сталкивающиеся горы, но цветы Тонатиу’ичана.

И он улыбнулся.

Жрец одобрительно покивал.

— Я должен спросить тебя, Ицкоатль, какую смерть ты предпочтёшь, — снова заговорил он. — Мы можем принести тебя в жертву на рассвете, когда Солнце поднимается над землёй, и твоя кровь послужит ему. Или же ты можешь сразиться у подножия храма с лучшими нашими воинами.

Голова продолжала болеть, но Ицкоатль рассмеялся. Какой прекрасный выбор предложил ему этот жрец! Какая смерть могла быть более почётной для него, чем с оружием в руках, воздавая почести своему богу? Они могли посвятить его кому пожелают, но Ицкоатль знал, для кого прольёт свою кровь — а до неё кровь своих врагов.

— Я выбираю поединок!

— Достойный выбор, — жрец склонил голову. — Мы дадим тебе священный напиток, он уймёт твою боль. В том, что твоё сердце не знает страха, я и так не сомневаюсь…

— Но я хочу, чтобы Золин первым вышел против меня, — потребовал Ицкоатль. — Если он один раз меня победил, когда я был на свободе и здоров, тем более он сможет победить меня теперь, когда я ослаб и буду привязан за ногу к жертвенному камню.

Перепёлка оглянулся на его голос, услышав своё имя.

— Ицкоатль, отданный в наши руки Камаштли, выбрал жертвоприношение поединком! — провозгласил жрец. — И первым с ним сразится его победитель, Золин!

Даже Ицкоатлю было видно, как посерело лицо воина под узорами на коже. Но ему некуда было деваться — особенно теперь, после его похвальбы перед своими соплеменниками.

Хитростью он взять смог. А сможет ли в честном бою?

Священный напиток если и не избавил Ицкоатля от головной боли полностью, то по крайней мере оставил от неё лишь смутный отголосок. Это пришлось как нельзя кстати, когда утром он поднялся на ноги с циновки, и мир не закружился у него перед глазами.

Оповещённые гонцами тлашкальтеки стекались к пирамиде, у основания которой должны были состояться ритуальные поединки, и он шёл по живому коридору, гордо подняв голову. Среди чужих лиц несколько раз мелькнули знакомые: кто-то потрудился сообщить в Теночтитлан, что их непобедимый воин захвачен в плен и будет принесён в жертву. Но они тут же терялись в толпе, и всё-таки у него стало теплее на сердце.

Среди тех, кто пришёл попрощаться с ним, был его старый учитель.

Будет кому рассказать его семье, как умер Обсидиановый Змей.

А Перепёлка споёт перед смертью о том, как Ицкоатль попал в плен.

Из его жертвоприношения устроили грандиозный праздник, и он внутренне усмехнулся тому, какие почести воздают ему враги.