Трудовые будни барышни-попаданки 5 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 20

К счастью, в подземном логове злодеев было столь темно, что бегство пса осталось незамеченным.

Время тянулось ужасно медленно. Я даже не понял, что заснул. Пробудился от криков и выстрелов. Потом донесся голос, такой знакомый, что я чуть не заплакал.

— Голубчики, выходы перекрыты! Атаман ваш пойман! Сдавайтесь, жизни вашей ради!

Донеслись чьи-то всхлипывающие ругательства — невидимый разбойник шел сдаваться. Но благоразумие явили не все.

Донесся топот, и в наше обиталище ворвался злодей. Он был невысок, коренаст, в скудном свете я с трудом разглядел нож в его руке.

Подобно ночным хищникам, он прекрасно видел в темноте и выбирал жертвы. Шагнул ко мне, и не успел я испугаться, как он оттолкнул меня, схватил маленькую дочку Лукерьи и застыл у выхода.

— Не троньте меня, — плаксивым тоном заговорил он, — не то грех великий возьму на душу — младенчика погублю.

И тут тень из темноты как прыгнет! И впилась в руку негодяя. Я догадался, что это был Анзор. Тотчас же рядом оказался отец и как даст разбойнику в голову, так, что тот рухнул подобно мешку. Выронил нож и только рукой от Анзора прикрылся.

— Есть еще? — спросил кто-то.

— Господом клянусь, последний это, — донеслись чьи-то всхлипы. — Во всем признаюсь, не губите до смерти!

В комнате стало светло от нескольких фонарей сразу. Я разглядел и Степашу — исхудалого, в рваной одежде, с синяками на лице. Лукерью, тоже худую и печальную, и двух маленьких детей. Разбойника, которому связывали руки.

И все же в первую очередь я смотрел на отца. Он был одновременно гневным, веселым и уставшим. Подбежал ко мне, взял за подбородок, взглянул в глаза. Я вспомнил: так делает маменька, если я ударился головой.

— Ты не ранен?

— Нет, — ответил я, — прости…

— Поговорим потом, — сказал папенька и принялся распоряжаться. А я понял, что операция по поимке злодеев окончена.

Ваше Императорское Высочество, дальше я буду краток, тем более что заснул на руках отца еще до того, как мы покинули подземелье. Я успел запомнить, как из отдельной темницы был выведен Дмитрий, отец Степаши. Он выглядел ужасней остальных узников, что-то бормотал, то ли извинения, то ли молитвы.

Также я запомнил пятерых скованных злодеев, в том числе главаря в чиновничьем мундире. Еще один был убит при аресте.

Потом мы вернулись в особняк. Я дремал всю дорогу и проспал до полудня. Проснулся и начал писать письмо. Скоро вернулся отец и сказал, что мы возвращаемся в Петербург. Слова Степаши подтвердились: это большая шайка, которая выпускала и поддельные ассигнации, и гербовые бумаги.

Арестованных злодеев папенька намерен отправить в Столицу. Также поедут Лукерья, ее дети и Степаша. Что касается несчастного отца семейства, полицейский врач признал его лишившимся рассудка. Скорбного тоже заберут и будут обращаться с ним в пути и на следствии как с человеком, утратившим разум.

Все это время отец хмурился, будто не хотел сказать что-то важное. Наконец произнес:

— Шура, спасибо за то, что ты сделал для всех нас. Но ты нарушил обещание слушаться меня, а ведь я приказал тебе остановиться. Мы должны поговорить.

— Как мужчина с мужчиной? — с надеждой спросил я.

— Сейчас — как отец с сыном, — вздохнул папенька и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что рядом нет горничных…

Ваше Императорское Высочество, не буду скрывать, что разговор был очень неприятным, но заслуженным, а главное — недолгим.

На этом я завершаю письмо. Надеюсь, что Ваши родители дозволят нам встречу, когда я вернусь в Столицу.

Ваш верноподданный тезка.

Приписка все тою же рукой:

'Одобряю! Учись, сын, на чужом примере! Даже подвиг не снимает вины непослушания. Принимай кару с неменьшим достоинством!

Но каков шельмец все же. Целый эпистолярный роман сочинил. Как бы не новый Карамзин растет! Встречаться и дружить с сим отроком дозволяю'.

Вятский пехотный полк. Полковник — Павел Пестель. Человек, с которым я намеревалась встретиться не позже чем через две недели. Вот и повод — вернуть дезертира.

О том, что нам предстоит встреча с людьми, которых позже назовут декабристами, я рассказала Лизоньке позавчера. Или вчера, так как разговор начался вечером и завершился за полночь. Был он тих, нетороплив и конспирологичен — слышать нас могла лишь Зефирка, но не Анастасия.

Началось с неприятного воспоминания.

— Ты помнишь свою греческую историю прошлой осени? — спросила я. И, не позволив дочке обидеться, продолжила: — Сейчас в России есть люди, которые хотят освободить страну от самодержавия так же, как ты хотела помочь грекам свергнуть власть турецкого султана.

— Но ведь греки уже успели восстать, и я хотела им помочь, а в России никто еще не восстал. — Умная девочка не обиделась, а пояснила, в чем неудача моего сравнения.

— Да, ты права, дочка. Эти люди создали тайные общества, но они готовы восстать, как только поймут, что пришло удобное время.

— А ты знаешь, когда они восстанут? — просто спросила Лиза. Будто задала вопрос: а когда прилетят скворцы?

Ох, моя непростая жизнь. Я-то знаю: через девять месяцев с хвостиком. Но как поделиться с ребенком таким знанием?

— Лиза, давай займемся прогнозированием. Я буду предполагать, а ты — соглашаться или нет.

Дочка кивнула — слово «прогнозирование» она знала, в эту игру мы частенько играли.

И я осторожно начала с едва ли не самой скользкой и опасной темы в разговоре жителей самодержавной страны. С цитаты из еще не написанного романа: что человек смертен — полбеды. Беда, что он иногда внезапно смертен. И уж полная беда, что эта простенькая мудрость относится и к царю.

Правда, мою абстракцию подкрепила недавняя тяжелая болезнь Александра Павловича, о которой в Питере знали даже кухарки и трубочисты.

— Царь внезапно умрет, — сказала я совсем шепотом. — По закону взойти на трон должен его брат Константин. Но он женился на польской дворянке не царских и не королевских кровей, он не может царствовать и, самое главное, не хочет царствовать.

— Но ведь Россия об этом не знает, — ответила Лизонька таким же шепотом.

Я кивнула. И продолжила рассказывать дочери реальную историю, преподнося ее как гипотетическую. Если царь умрет не просто внезапно, а в очередной поездке, он не объявит свое завещание, не убедит присягнуть Николаю.

— И при этом многие офицеры, особенно заслуженные генералы, не любят Николая, потому что он…

— … бывает резок и грубоват, — кивнула Лизонька, несколько раз наблюдавшая третьего сына царя Павла.

— Даже груб, — кивнула я. — Поэтому генералы убедят его присягнуть старшему брату и приведут к присяге гвардейские полки в столице. Присягнет весь Петербург, начиная с Сената. А Константин — далеко, в Варшаве. Он не может возразить и заявить, что не будет царствовать. Но он заставит присягнуть Николаю свои полки, в Польше. А потом резко откажется приехать и формально отречься от престола. Так начнется опасная путаница, пока некоторое время спустя, например через две недели, Николай не решится объявить себя царем.

Лизонька с интересом слушала, а я продолжала свою страшную сказку. О том, как лидеры тайных обществ захотят воспользоваться повторной присягой. Но среди них нет единства. Ведь большинство полковников и генералов, недовольных Николаем, мечтают, чтобы правил его брат. Лишь меньшинство — те, кто вступил в тайные союзы, — готовы отменить самодержавие и учредить в России республику.

— А это было бы хорошо или плохо? — спросила дочка.

Тоже проклятый вопрос. Я, богатая дворянка, кстати княгиня, не раз ругала самодержавие и понимала, как зыбки законы, основанные на воле одного человека. Но среди людей высшего круга, да и прочих кругов моего общения, замечала не так-то много дельных депутатов гипотетического парламента.

— Дочка, давай вспомним всех людей, которых ты знаешь. И наших гостей, и моих партнеров по торговле и промышленности, и крестьян, и слуг. Кто был бы рад жить без царя, а кто — нет?