Заложник (СИ) - Француз Михаил - Страница 24

Такого мощного эмоционального подъёма я, наверное, не испытывал ещё никогда в жизни… Никогда во всех жизнях…

Настолько мощного, что мозги, похоже, отлетели напрочь. Совсем. Иначе я не могу объяснить того, что я сделал дальше. А я запел ещё!

Я запел совершенно новую песню, которую ещё ни разу не репетировал ни с кем в этом мире. Просто подошёл к пианисту, наиграл ему пару нот, вернулся в центр сцены и начал давить из себя голос так, что, по-моему, по моим ощущениям, начал вибрировать сам зал. Его стены и стёкла.

— 'Когда-то давно…

Когда-то давно, в древней глуши,

Среди ярких звёзд и вечерней тиши

Стоял человек и мечты возводил:

Себя среди звёзд он вообразил…' — звучал мой голос, подхватывая и унося в древность и в высь души слушателей, увлекаемые, пожалуй, по-настоящему гениальной песнью Павла Пламенева «Когда-то давно». А оркестранты за моей спиной один за одним включались в игру максимально вовремя. Так, как и специально-то не придумаешь, умудряясь и попадать в ту мелодию, которую я слышал в своей голове, и развивать её, делать круче, мощнее, сильнее, ярче…

Это было потрясающее удовольствие, и я пел.

— 'И тихо проговорил:

И может быть ветер сильнее меня,

А звёзды хранят мудрость столетий,

Может быть кровь холоднее огня,

Спокойствие льда царит на планете… Но!

Я вижу, как горы падут на равнины

Под тяжестью силы ручного труда

И где жаркий зной, там стоять будут льдины,

А там, где пустыня — прольётся вода.

Раз и навсегда!

По прихоти ума!' — гремел, словно грозный камнепад под сводами зала мой голос, заставляя дрожать и сжиматься от восторга сердца тех, кто его слушал. А слушали все! Никто в этом зале, да и в здании уже не был равнодушен или занят каким-либо делом, кроме обращения на меня внимания и слушанья моего голоса. Никто. Я пел для всех! Не только для собравшихся Аристократов, но и для служащих, лакеев, официантов, распорядителей, охранников, осветителей и прочих, прочих, прочих простых, Неодарённых людей, силы и труд которых обеспечивали проведение и блеск этого Бала. Я пел для них всех. И все они слушали — я чувствовал это! Я знал это! Они не могли не слушать, ведь я же пел и для них!

А голос мой набирал и набирал силу.

— 'Сильнее сжимались смерти тиски:

Люди — фигуры игральной доски —

Забава богов, но кто воевал,

Тот смерти оковы с себя гневно сорвал

И с дерзостью сказал:

На лицах богов воцарилось смятенье,

И то, что творилось на этот раз…

Никто не мог скрыть своего удивленья,

Как пешка не выполняла приказ.

Среди разгневанных лиц

Боги падали ниц!

Я вижу, как звёзды, падая градом,

Открыли нам хитросплетенье миров,

Небесная гладь приветствует взглядом

Эпоху бессмертия наших сынов…' — гремел он уже настоящим громом, отдаваясь в сердцах и душах людей, отражаясь от них и только обретая ещё большую силу. Невозможную мощь, которая действительно смогла бы обрушить звёзды на землю градом, прикажи я ей…

— 'Космических даров.

Людей — богов?..' — упал мой голос до проникновенного, вползающего в самое сердце вопроса, и музыка закончилась.

Двадцать секунд в зале стояла тишина. Двадцать секунд люди осознавали и приходили в себя. А потом этот зал взорвался овациями и криками «Браво!». «Бис» уже никто не просил. Все понимали, что вот теперь, именно теперь — достаточно.

После моего схода со сцены уже никто не играл. Ни один из оркестров не смел опошлить оставшееся впечатление. Да и сам Бал очень скоро завершился. Возможно, что даже намного раньше, чем было запланировано, но никто не казался недоволен этим обстоятельством.

Все ощущались удовлетворёнными, немного усталыми и эмоционально опустошёнными. Такое бывает. Всё же, хороший концерт всегда оставляет именно такое чувство.

Я плохо помню построения и заключительную речь Императора, его поздравления с Новым Солнцем. Плохо помню, как и с кем уходил, так как чувствовал себя немного (или много?) пьяным и шалым. Я ходил, говорил, кивал на автомате, не вдумываясь и не включая мозг, как робот на автопилоте.

Зато я отлично помню красную дорожку. Красную дорожку, по которой я выходил под руку с Мари из Зимнего. И да — дорожка всё ещё была тут. Как и журналисты с фотографами и операторами тоже были здесь. И они снимали. И порция их внимания было словно ещё одна порция крепкого вина. Она меня чуть не свалила с ног. Хорошо хоть, что не буквально. Иначе бы опозорился.

Но нет, я шёл, я улыбался. Я снова махал рукой. И… вот же позёр-то… даже запустил салют из искристого снега в небо… метров на пятьдесят вверх. То есть, заряд сорвался с моей руки, взлетел вверх на указанные уже метры, а там взорвался, расцветя, распустившись огромными одуванчиками, подсвеченными прожекторами, освещавшими Зимний. И эти одуванчики медленно посыпались вниз сверкающими крупными снежинками. Красиво, быстро, мощно… легко.

Потом был салон машины, отрезавший меня от всех, кроме Мари. Такой же пришибленной и молчаливой Мари, которая меня в этот салон чуть ли не силком затащила, уводя с этой красной дорожки, на которой я-таки растерял остатки мозгов, опьянённый ещё одним потоком внимания к себе.

Лишь уже на подъезде к Лицейской территории я начал постепенно остывать. Постепенно приходить в себя и включать-таки голову.

Начинать воспринимать и анализировать. Соображать, что же произошло, и что мне теперь со всем этим делать…

* * *

Глава 13

* * *

А по телевизору сказали только про две песни. И показали только их: «Романс» и «Вечера». Про третью, ту, которая зашла всем мощнее всего, ни слова. «Ни строчки, ни вздоха», как говорится. Упоминаний или записей с ней я не смог найти даже во Всесети. Нет её там. Как будто и не было её вовсе. Как будто не пел я её, а придумал, что пел. Что меня проглючило, и мне это всё вообще приснилось.

Первые две песни были. И поединок… пардон, экзамен был. И салют из снежинок, что я, уходя для журналистов устроил — тоже был. А вот песни Павла Пламенева — не было.

В пору, и правда, о своём душевном здоровье задуматься. Но, Писатель с ним, с моим душевным здоровьем. Что мне делать-то?

Вчера, прибыв поздно ночью в Лицей и проводив до её общежития всё так же пришибленную Мари, к своему общежитию я двинулся, находясь, прямо скажем, не в самом адекватном состоянии. И, когда дошёл до своей комнаты и увидел, что от неё осталось после моих опытов с Артефакторикой, то не стал долго чесать затылок. Собрал в сумку ноутбук, документы, пару смен белья, остатки золота с серебром, «розу», обе свои банковских карточки, сунул в карман телефон, да и… вылетел через балкон с территории Лицея в город. Проверенным уже маршрутом, подальше от места жительства Императора и его Семьи.

Просто в город. Не думая вообще, зачем и куда конкретно. Просто, в моей комнате, ванна-таки прохудилась. И спать в ней теперь невозможно. А краны, смесители и душевую лейку я ж сам, во время экспериментов и посрубал. Не самое приятное получилось для проживания местечко, да простит меня Макс, которому теперь тоже придётся искать себе место для ночлега.

Я просто шёл и дышал воздухом… в своей пафосной парадной Лицейской форме с мечом на поясе, сумкой через плечо и новеньким значком Ратника на лацкане пиджака. Самый, блин, для прогулок по ночному Питеру видок… Хотя, точно ни один городовой не пристанет. Да и любой хулиган или бандит предпочтёт пятой дорогой обойти. Обычные прохожие, правда, таращатся. Но так ли их много на улицах города глубоко за полночь? Я лично только двоих за всё время прогулки встретил.

Пока гулял, достал мобильник и потыкался по оповещениям, проверяя, нет ли чего важного, всё-таки я на Балу долго пробыл, не имея доступа к гаджету. Мало ли кто меня искал.

Оповещения были. И звонки пропущенные тоже. В основном, от Директора моего НИИ. Всё ему без моего начальственного указания не можется. Никак не начнёт сам проблемы свои решать.