Японская война 1904. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 43

Дрейфус обретает свободу, а Пикар получает обратно должность, денежную компенсацию и славу, которая где-то в ближайшие годы должна принести ему кабинет военного министра. Собственно, к нам он официально приехал не как начальник разведки, а как кандидат на новый пост в правительстве Клемансо, если тот, конечно, сможет скинуть стоящего сейчас во главе Франции Эмиля Комба. Все эти знания помогли мне напомнить самому себе, что у наших союзников большинство интересов находятся все-таки довольно далеко от Азии.

— Мне кажется, если бы французам нужно было выбирать между поддержкой своих интересов в Маньчжурии и возможностью выиграть выборы, они бы, даже не сомневаясь, предпочли второе, — тихо шепнул Огинский, сопровождающий меня на встречу с высоким начальством.

— Насколько я знаю, с самого начала этой войны Франция видела свою роль только в том, чтобы Россия не увлеклась тут слишком сильно и не ослабила себя на западе, уменьшая давление на Германию.

— Именно эту мысль почти каждую неделю доносил до каждого, кто был готов его слушать, Морис Бомпар, — немного неуверенно согласился со мной Ванновский, третий в нашей компании.

Кажется, Глеба Михайловича очень смущало, что он никак не может понять, откуда я столько знаю о столичной жизни. Например, что могло бы связывать меня с чрезвычайным и полномочным послом Франции в России — ведь ничего же общего.

— Просто логика, — ответил я на невысказанный вопрос.

— Тогда… — задумался Огинский. — А как вы думаете, почему Франция решила изменить свое мнение и направить сюда такого человека, как полковник Пикар?

— Если бы мы проигрывали или побеждали обычным путем, они бы даже не пошевелились, — я пожал плечами, вспоминая, как это было в моей истории. — Но сейчас… Мы показываем что-то новое, что могло бы пригодиться и их армии. А еще мы бьем японцев, которые, как известно, копируют немецкие тактики. И тогда наши успехи становятся вдвойне интересны для Третьей республики.

— То есть, вы думаете, Франция просто хочет подсмотреть, как мы воюем? И вы бы стали их учить?

— Не вижу в этом проблемы, — честно ответил я. — Тем более, обученные у нас французские полки потом же закупятся на наших заводах, добавив в карманы простым рабочим не только русскую копейку, но и французский сантим. Лишним не будет.

— То есть вы считаете, что союз с Францией России полезен? В столице многие, наоборот, называют это сближение одной из крупнейших ошибок прошлого царя, — снова вступил в разговор Ванновский, и я невольно задумался, а кто же входил раньше в окружение моего начальника разведки, что он так легко высказывает подобные мысли.

— Эти же люди считают, что нам стоило бы держатся старых союзов с Германией? — немного резко спросил у полковника Огинский.

— Точно, — Ванновский ни капли не смутился. — А вы считаете, что идти за Францией для нас благо?

— Я, как и большинство разумных людей, продолжаю настаивать, что ближе всего России должны быть свои интересы. И тут все просто… В Африке нам с французами нечего делить, в Америке тоже, в Европе между нами лежат Австро-Венгрия с Германией, да и тут, в Азии, между нашей Маньчжурией и французским Индокитаем чего только нет. Благодаря этому мы можем сосредоточиться не на сдерживании, а на общих выгодах, и тут уже от правителей и министров каждой из сторон будет зависеть, кто и сколько получит в этой игре.

— Я понимаю вашу логику, — кивнул Ванновский, на мгновение задумавшись. — Тогда выходит, что с Германий у нас этих противоречий, наоборот, немало. В Европе мы соседи, и некоторые границы до сих пор могут вызывать споры. А тут, в Азии, из своего Циндао Германия, как мы и Англия, тоже целится на Китай.

— Тот же Порт-Артур вместе со всеми его старыми укреплениями тоже строили немцы, думаете, им приятно, что сейчас там висит русский флаг? — подхватил почуявший победу Огинский. — Но давайте дальше. Оставим противоречия, перейдем к экономике. Мы сотрудничали с Германией при Александре II, при Александре III, и разве можно сравнить те темпы роста с той огромной скоростью, с которой Россия растет последние десять лет? Да, есть перегибы, но нужно бороться с ними, а не рубить все на корню.

— Допустим, и тут вы правы, — Ванновский снова не стал спорить. — Однако у меня только один вопрос. А что будет, когда начнется большая война? Что ждет Россию, если мы вступим в нее в союзе с французами, когда вдоль всей нашей западной границы раскинулись территории потенциальных противников? И что было бы, если бы мы остались верны старым союзам и могли встретить любую угрозу совместным плотным строем? Россия, Австро-Венгрия, Германия — кто смог бы нам противостоять?

Моих сопровождающих вежливо придержали адъютанты Линевича, и к самому новому главнокомандующему я зашел в гордом одиночестве. Первое, что бросилось в глаза из изменений после Куропаткина или великого князя — это строгий порядок. На стенах ничего лишнего кроме портрета императора, на столе — буквально пара листов, и те, уверен, подготовлены именно для этого разговора, даже самовара — привычного атрибута всех офицерских собраний в Маньчжурии — и того не было.

— Что ж, здравствуйте, Вячеслав Григорьевич, — Николай Петрович немного наклонился вперед, словно чтобы получше меня рассмотреть.

Его седые волосы были коротко стрижены, усы аккуратно расчесаны, а в глазах, твердо сверлящих меня из-под высокого лба, отражалось что-то инфернальное. Нет… Всего лишь отблеск свечей и красной генеральской ленты.

— И вам доброго дня, ваше высокопревосходительство, — ответил я и невольно отвесил один из тех китайских поклонов, которыми мы порой обменивались с Казуэ.

— Хм, — Линевич недовольно поджал губы. — Значит, правду говорят слухи, что вы подобрали и приблизили к себе того бунтаря Хорунженкова, что так пекся о местных людях и традициях.

Строгость в словах генерала показалась мне какой-то напускной, и стоило мне это осознать, как в памяти всплыла еще одна история, связанная с этим человеком. После поражения при Мукдене, когда он без суеты и паники отвел доверенных ему солдат, именно Линевич занял место Куропаткина. И да, сражений на суше больше не было, но он и без них сумел оказать влияние на дальнейший ход войны. Во-первых, тем, что не откатился до Харбина, а встал почти сразу и не дал так же обессиленным японцам продвинуться дальше. Во-вторых, он смог собрать достаточно сил и обрести достаточно уверенности, чтобы даже победоносные японские генералы задумались, а стоит ли продолжать войну. И эти сомнения в собственных силах существенно помогли при заключении мира.

А главное, что помогает понять этого человека — когда после завершения войны начались волнения в армии и на железной дороге, он не стал рубить с плеча. Нет, Линевич во всем разобрался. Так, солдаты нервничали из-за того, что возвращение домой идет слишком медленно, а начни он спешить разбираться с бунтовщиками, этот процесс и вовсе мог встать, и кто знает, к каким последствиям в армии это могло привести. А там и японцы, увидев неладное, с радостью бы ускорили свой эксперимент с интервенцией 1918 года… В общем, Линевич был строг, был справедлив — пусть это потом и стоило ему опалы в Санкт-Петербурге — и тем удивительнее выглядели сейчас его претензии.

— Николай Петрович, я ведь знаю, за что на вас Хорунженков ругается, — медленно ответил я. — Вот только я же когда-то у вас служил в 1-м Сибирском, и сейчас, оглядываясь в прошлое, я могу с уверенностью сказать, что вы совсем не такой. Если надо, построите всех в один ряд и розгами мозги вправите, но если причины нет, то вы же, наоборот, защищать будете. И солдат, и местных… Так какая у вас причина меня проверять, ваше высокопревосходительство?

— Умными вы стали, Вячеслав Григорьевич, — Линевич махнул рукой и откинулся на спинку своего стула. — Слухи про вас начали ходить, что вы на врага можете работать. Инородцев привечаете и защищаете, своих русских людей вниманием обходите.