Выбери любимый жанр

Японская война 1904. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 42


Изменить размер шрифта:

42

— Чтобы боялись и уважали, — важно кивнул поручик Славский.

— И чтобы у наших заводов было побольше заказов, — добавил Мелехов. — Правда, нам что с того пользы…

— А вот не скажите, — я выложил еще одну новость. — Мы с господином Куропаткиным договорились о еще одном деле, собственно, из-за него-то он так и расщедрился на помощь и участие с нашими наградами.

— И что за дело, в котором замешаны поезда, бывший главнокомандующий и наши ордена со званиями? — Хорунженков задумался.

— Все просто. Я взял схемы, которые подготовил при запуске бронепоездов полковник Мелехов, и добавил к ним свои заметки по итогам этого боя. И все это Куропаткин предложит нашим общим знакомым на Путиловском заводе за скромную долю в пару процентов с будущих продаж.

— То есть медали — это не только награда, но еще и аргумент, чтобы повысить стоимость нашего предложения, — понял Лосьев. — Но все равно красивые… Кстати, а кому их давать будем и какие?

— Давать будем всем, — просто ответил я. — Каждый, кто участвовал в обороне Ляояна, получит свою. Золотая достанется тем, кто начал бой в рядах 2-го Сибирского и всегда шел только вперед, серебряная — тем, кто остался прикрывать своих товарищей из отступивших корпусов, а потом встал рядом с нами плечом к плечу. Ну и медная — для нестроевых чинов, которые тоже до последнего выполняли свою работу.

Все на мгновение замерли, а потом поручик Огинский, до этого как новенький предпочитавший держаться в стороне, не выдержал и подошел ко мне.

— Вячеслав Григорьевич, — осторожно начал он. — Подобный статут медали очень опасен, вы же понимаете? Он разделит армию на наших и не наших. Тот, кто его вам предложил, постарался не помочь, а подставить вас!

— Наместник Алексеев.

— Что?

— Мне предложил этот вариант положения о медали «За оборону Ляояна» наместник Алексеев, и это был единственный вариант, при котором он был готов поддержать мою инициативу.

— То есть эта медаль еще и будет сделана за ваш счет?

— Так вышло, что я немного заработал на поставках касок. Этих денег и так хватит, но, возможно, кто-то еще захочет принять участие — медаль будет подана как инициатива дворянских собраний Харбина и Владивостока.

— То есть слава за доброе дело ему, а вам — траты и проблемы с остальной армией. Зачем вы согласились, Вячеслав Григорьевич? — Огинский внимательно смотрел прямо на меня.

— Тут было две причины, — честно ответил я. — Первая — мне действительно хотелось медаль для своих, которая даже через десять лет будет знаком братства. Вторая же… В отличие от наместника Алексеева я не считаю зазорным прямо говорить и даже повторять, кто именно отстоял Ляоян. А то ведь, как мы все знаем, дальше 2-й Сибирский ждет самое пекло, так вот пусть каждый, кто думает, что мы будем молча сносить любые несправедливости, знает: не бывать этому. Да, мы сделаем свое дело! Но да, мы не дадим примазаться к нашей победе всяким крысам! Да, сейчас на нас будут косо смотреть, но, когда придет время следующего боя, пусть каждый думает, с чем именно он сам его закончит. С золотом, серебром, медью или пустым местом.

— Но… — Огинский еще не понимал. — Вы же сделали медные медали еще и для нестроевых. Получается, они будут даже у корейцев, китайцев, но три четверти армии останутся ни с чем. Если остальные ваши резоны и можно понять, но этот…

— Кто на что сражался.

В итоге с моим решением про медали так до конца и не согласились, но сам процесс уже был запущен. Алексеев оперативно подготовил бумаги, я не менее оперативно выделил сталь, монеты для гравировки и рабочих. Процесс пошел, и история еще покажет, кто из нас окажется прав.

* * *

Ефрейтор Уткин прошел Ляоянское сражение сначала в числе разведчиков, а потом вместе с подхватившими его туземными частями на левом фланге 2-го Сибирского. Китайцы с корейцами сражались не очень умело, и если бы не прикрывавший их с тачанками поручик Зубцовский, то точно бы попали в окружение. Однако все справились, даже потерь было не так много, а вот опытному ефрейтору не повезло. Осколок, полоснувший по черепу, вроде бы и не повредил ничего важного, но вот говорить без заикания Уткин с тех пор не мог.

Когда он только узнал об этом, то сначала запаниковал, но с ним лично поговорила сама княжна Гагарина, большая начальница отделения для таких, как он, раненых. Она объяснила, что подобные последствия бывают, что их учатся лечить, а пока… Ефрейтор получит увольнение на полгода, чтобы смог съездить домой, отдохнуть и поправить здоровье. Причем вместе с предписанием Уткину выдали билеты на поезд, два рубля на траты в дорогу и специальный вексель в Иркутский банк, по которому он на месте сможет получить положенное жалованье.

— А мне точно дадут деньги? — спросил он у княжны.

— Многие волнуются, что вексель — это непонятно и ново, но… С деньгами ехать опасно: могут обмануть, ограбить, народа лихого немало на дорогах, а ваши верные товарищи пока еще в армии. Поэтому так надежнее. И не сомневайтесь, тут все ваши сто десять рублей на полгода и треть сверху за Георгия — все как положено. Кстати, поздравляю с орденом и медалью.

Тогда Уткин сразу же с гордостью нацепил на грудь крест, а медаль — ну, что медаль, у кого их нет — пока спрятал в мешок. Но чем дальше он ехал на север, тем удивительнее получалось. Война вроде бы далеко, а вот орденов на тыловых офицерах меньше не становилось. И даже Георгий, который, как всегда считалось, можно получить только в бою, тут тоже встречался. А вот медали за Ляоян ни у кого не было.

Через неделю пути Уткин уже тоже повесил ее себе на шею, а когда заметил товарища на остановке с такой же, но серебряной, бросился на него и обнял словно настоящего брата. Они тогда долго говорили, вспоминали бой. Его новый знакомый оказался артиллеристом, бомбардиром Семеновым. Они свою батарею вытащить не смогли, но до последнего пытались, попали в окружение и так бы и сгинули, если бы не наступление Макарова. А там обогрели, опросили и к делу приставили.

— Я на поезде ездил, пушку помогал наводить. Страшное дело, — рассказывал Семенов. — Все грохочет, трясется. Кажется, сейчас слетим, особенно на повороте… Я с тех пор на обычных поездах с опаской езжу: внутри-то вроде не страшно, и не видно ничего, и звуки тише, но я-то знаю, как там все на самом деле.

— Подбил кого? — спросил Уткин.

— Не видел, — честно признался Семенов. — Наводил-то фейерверкер, а мое дело маленькое, углы считать. Но, говорят, наше орудие поучаствовало в уничтожении аж трех вражеских батарей, так что я и за нашу старую отплатил, и сторицей за долг рассчитался. Пусть и не просто так.

Он указал на ногу, и Уткин только сейчас обратил внимание, что у того нет правой ступни… Когда поезд тронулся, дальше они уже ехали вместе. Пить, правда, приходилось, а то Семенова иначе в поезде трясти начинало, но это только в первый день. Осознав, что рядом есть боевой товарищ, бывший бомбардир быстро успокоился и чем дальше, тем больше приходил в себя. А их поезд тем временем, проехав Харбин, как будто быстрее стал приближаться к России.

* * *

Вчера в Ляоян приехал Линевич, а вместе с ним Мари-Жорж Пикар, тот самый обещанный Казуэ французский посланник. И, черт побери, даже я слышал это имя. Дело Дрейфуса, полковник Пикар — одни из самых ярких имен и событий во французской истории на границе 19-го и 20-го веков. Началось все в 1894 году, когда капитана артиллерии Дрейфуса по почерку обличили в работе на германскую разведку. Доказательства были не самые убедительные, а вот приговор оказался быстр и суров: обвиняемого отправили на остров Дьявола, приковали цепью к его же кровати и оставили медленно гнить в жарком тропическом климате.

Казалось бы, вопрос закрыт за неотвратимой гибелью предателя, но в 1896 году в разведывательном бюро появляется новый начальник, полковник Жорж Пикар. Он находит настоящего виновного, который все эти годы продолжал свою работу, и пытается провернуть назад колеса правосудия, но в ответ лишается поста и высылается в Тунис. Однако борьба уже началась. Эмиль Золя печатает свою знаменитую статью «Я обвиняю», начинается яростная полемика на страницах всевозможных газет и даже просто на улицах — дело становится слишком громким, чтобы продолжать его замалчивать ради чести армии и…

42
Перейти на страницу:
Мир литературы