Японская война 1904. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 13

Войны решаются не количеством орудий, а храбростью и решительностью солдат.

(Карта с движением отрядов как в нашей истории, но расположение корпусов на начало сражения скорректировали с учетом вмешательства главного героя)

— Георгий Карлович, добрый день, — я все-таки смог добиться, чтобы генерал Штакельберг принял меня вместе с Ванновским.

— Вячеслав Григорьевич, рад вас видеть, — мой бывший начальник выглядел бодрым и полным сил. Кстати, он тоже вспомнил, как полгода назад отправлял меня во 2-й Сибирский. — Скажу честно, не ожидал от вас таких успехов. Но рад! Очень рад!

— Я буквально на пару минут. Хотел передать вам последние сведения, добытые нашей разведкой.

— И зачем лично? Могли бы просто отправить адъютанта, вы же знаете, я всегда сразу просматриваю всю корреспонденцию.

— Слишком важные новости… И мне бы очень хотелось, чтобы вы отнеслись к ним предельно серьезно.

— Я вас слушаю, — Штакельберг нахмурился.

— Глеб Михайлович, говорите, — я повернулся к Ванновскому. Было видно, что полковник волновался, наверно, впервые в жизни добыв такие серьезные сведения, но держал себя в руках.

— Георгий Карлович, мои агенты получили информацию о главном ударе японцев! — выдохнул Ванновский. — Не скажу насчет пехоты и всего остального, но прямо напротив вашего корпуса они собирают почти 250 орудий!

Учитывая, что во всей японской армии насчитывалось около 440 пушек, эта цифра была еще внушительнее, чем можно было подумать. Однако Штакельберг не спешил впечатляться.

— И почему вы говорите это мне, а не главнокомандующему?

— Мы доложили Куропаткину, — пояснил я. — Но он сомневается, что враг станет так оголять все остальные направления. Думает, что все это не более чем дезинформация.

— А вы?

— А я уверен, что добытые полковником Ванновским сведения верные.

— И как именно вы их добыли? — Штакельберг еще сомневался, но хотя бы пытался разобраться, что к чему.

— Вчера был сильный северный ветер, — глаза Ванновского сверкнули. — Мы воспользовались моментом и пустили в ночи лодки по Танхэ. Против течения, но по ветру — было рискованно, и все же у нас получилось. Обе плоскодонки прошли мимо японских позиций без единого звука, а потом ефрейтор Уткин смог осмотреть вражеские тылы в бинокль. Информацию передал почтовым голубем со специальной отметкой и шифром, так что не сомневайтесь. Чужой бы так обмануть не смог.

— Значит, 250 пушек… — Штакельберг подкрутил усы. — Будет непросто, но мы не сдадимся.

Кажется, нам все-таки поверили, а дальше пусть все будет, как будет.

Не помню, когда точно началось это сражение в нашей истории — в этой же мы не дали японцам обрести полную уверенность в своих силах, и те точно спешили. Еще в ночи под самое утро наблюдатели заметили движение вражеских колонн. Естественно, те шли так кучно только вдали от линии фронта. На расстоянии в полторы тысячи шагов колонны разбивались на роты, взводы и отделения, а дальше передвигались уже россыпью.

Пушки тоже показывались, но небольшими группами, поддерживающими атаку пехоты — не больше. Я ждал натиска, того самого огневого вала, в котором мы убеждали Штакельберга, но его не было. Следующие три дня японцы лишь методично пробивали наши дальние позиции, пользуясь тем, что никто не собирался стоять на них до последнего. Перестрелка — отход, еще перестрелка — еще отход, и так по кругу. Иногда вместо отхода тот или иной батальон шел в контратаку, беря врага в штыки и отбивая позицию или же, наоборот, неудачно напарываясь на вражеский огонь и снова отступая, на этот раз с приличными потерями.

Вся эта мелкая возня чрезвычайно выматывала — хотелось прекратить ее, нанести решительный удар, разметать врага, который словно сам не мог поверить, что ему полностью отдали инициативу. Но каждое утро каждому корпусу, дивизии и полку приходили приказы от Куропаткина: позиции удерживать, по возможности наносить врагу урон, но в серьезный бой не вступать и отходить к основной линии укреплений. Раздражало. И единственное, что помогало с этим раздражением справиться, так это мысль о том, что японцам сейчас тоже непросто.

А потом наступило 30 августа. Началось оно с огня 390 японских орудий. Да, даже не 250, а почти на сотню больше — Ванновский все же недооценил решимость Оямы собрать почти всю свою артиллерию в единый кулак. Казалось, все позиции Южного отряда Зарубаева залиты огнем, но…

— Суматов передает, — доложил приставленный к моему штабу Чернов. — Да! Генерал Штакельберг успел отвести силы в укрытия! Переждут вал, а как придет время, встретят идущую за ним атаку.

Я выдохнул — пусть с опозданием на несколько дней, но пока все шло по плану. Прежде всего работали наши радиостанции, две из которых я отправил в центр и на правый фланг. Не мое, конечно, дело лезть на чужую территорию, но и Штакельберг из 1-го, и Иванов из 3-го корпусов были только за, чтобы знать, что творится на других участках фронта. Проводная связь же была только с главным штабом Куропаткина, а так мы на своем уровне состыковались и были готовы в случае чего поддержать соседей по флангам.

— Господин полковник, — капитан Лосьев на мгновение оторвался от карт и посмотрел на меня. — А то, как работают части Штакельберга — это же ваша тактика, которую вы использовали при сражении на реке Ялу?

— Похоже, но… Это не моя придумка, все давно есть в предписаниях по армии, так что генерал Штакельберг не повторяет, а просто хорошо делает свою работу. Причем отмечу, что дополнительные переходы и линии окопов для всех этих маневров он начал готовить еще месяц назад.

— Враг выдвинул вперед две дивизии, 3-я Ошимы и 5-я Уэды, — Чернов продолжал снабжать нас новостями с позиций Южного отряда. — 6-я дивизия начала обход нашего правого фланга и… — голос Чернова дрогнул. — Там не скосили гаолян!

Гаолян к концу лета достиг в высоту почти двух с половиной метров и мог скрыть не то что дивизию — целую армию. Японцы этим воспользовались — я на мгновение сжал кулаки, ожидая чего-то страшного, но… Кажется, Штакельберг не столько ленился, сколько заготовил для врага ловушку: подходящие отряды встретили огнем пулеметов, и 6-й дивизии не осталось ничего другого кроме как остановиться и начать окапываться почти на открытом месте. Если бы не подавляющее преимущество японцев в артиллерии на этом участке фронта, то можно было замахнуться на полное уничтожение подставившегося отряда. А так… Немного пустили кровь, и ладно.

— И почему главнокомандующий ничего не сделал, мы же предупреждали об этих пушках⁈ — выругался кто-то из адъютантов. Вот только…

— Он сделал, — опередив меня, заметил Брюммер.

До этого молодой штабист сидел с Городовым, выслушивая донесения от наших связистов при батареях, нанося на карты углы и сектора обстрелов вражеских отрядов и орудий. Но тут оторвался и выдал длинную речь о том, что никогда нельзя на сто процентов полагаться на разведку. Даже сейчас Ванновский вроде бы и верно всех предупредил, но ошибся на три дня и пушки в главном отряде не совсем точно посчитал.

— А главное, что можно сделать, чтобы противостоять такой прорве орудий? — продолжал Брюммер, — Поставить против них столько же своих и устроить артиллерийскую кровавую бойню? Можно было бы… Вот только японцы бы на нее не пошли — пользуясь тем, что инициатива у них, просто бы перетащили свои батареи на другой участок фронта и пусть позже, но начали бы атаку только там, где слабо.

— А мы бы не перетащили? — не согласился адъютант.

— Могли бы. Вот только время атаки определяет тот, кто нападает. И японцы просто продолжили бы маневры. Такова правда войны: у одного окопы, у другого маневры. Не бывает так, что сразу все на твоей стороне.

— И поэтому Куропаткин распределил орудия ровно по всему фронту? То есть, пока враг где-то не втянется в бой, нам тоже нет смысла подтягивать резервы. И что же, ничего нельзя сделать?