Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko" - Страница 26

[1] В своей книге Спенсер написал какие-то сказки о действиях армии Вельяминова осенью 1836 г., утверждая, что поход был неудачным и войска были разбиты. Между тем, в сентябре-октябре русские активно занимались зачисткой территории в окрестностях будущего Новороссийска. Все (!) аулы были сожжены, жители рассеяны.

[2] Эта карета принадлежала Вельяминову. Он всегда брал ее в поход на случай своей болезни или ранения.

[3] Такое построение, придуманное генералами-кавказцами, называлось «походный ящик».

[4] Черкесы так прозвали Вельяминова за рыжие бакенбарды.

[5] Укрепление Александрия будет вскоре переименовано в Кабардинку.

[6] Кавказские ружья были, в отличии от гладкоствольных у русских, именно винтовками, имея 7–8 прямых или полукруглых нарезов и прямоугольный немассивный приклад с хорошей балансировкой. Но таких винтовальных ружей было немного — преимущественно у аристократии. Лук со стрелами оставался актуальным оружием до середины XIX века. Входил в штатную экипировку кавказского горского эскадрона (царский конвой).

Я посмотрел на Спенсера. Тот резко покачал головой из стороны в сторону.

Подошел Махмуд. Бросил короткий взгляд на всех нас. Легко запрыгнул на коня.

— Две минуты прошли! Пора! — только и сказал, тронув свою лошадь.

Спенсер последовал за ним.

Я обхватил Натана за плечи.

— Натан! Соберись! Свобода близко. Просто нужно решиться! Убегай к русским. Они помогут.

Я сунул ему в руки пистолет моего кунака Юсуфа из племени Вайа. Я всегда считал, что дареное не дарят. Но тут другой случай. Думаю, Таузо-ок меня бы понял и поддержал. Дать человеку в этом краю оружие — все равно, что подарить ему надежду. Или шанс, которым можно воспользоваться, а можно упустить. Тут уже самому Натану решать.

Это все, чем я мог еще помочь несчастному голландцу.

Я отпустил Натана, так и оставшегося стоять с безвольно поникшей головой, взобрался на лошадь, тронулся, нагоняя Спенсера и Махмуда.

— Может, все-таки возьмем его с собой? — сделал я последнюю попытку, обращаясь к Спенсеру.

— А, если все пойдет не так, как мы задумали? Если нам придется спасаться по суше? За свою свободу он, не раздумывая, сдаст нас русским!

Спенсер чуть пришпорил коня, тем самым ставя точку в разговоре о Натане и его судьбе.

Мне было не по себе. Да, мы не обещали ему свободы. Да, он взрослый мужик. Может и сам… И все-таки… Все-таки…

«Все-таки, нужно зачерстветь душой совсем. Стать толстокожим. Тут не до сантиментов. Иначе сердце в какой-то момент не выдержит и разорвется. Или, не дающая покоя совесть, подвигнет на какой-то дурацкий поступок. Когда не идет речь о чести, об Отечестве. Просто дурацкий поступок, который может и успокоит твою совесть, и утихомирит сердце, но лишь только на мгновение. Потому что в следующее мгновение твое сердце перестанет биться, ответив по полной за секундный порыв. Как там сказал гений русской разведки? „Мне потребны умные да скользкие“. Да, да. А еще: „Агентурная работа и нравственная брезгливость — вещи несовместимые!“ Увы! Кажется, не поспоришь!»

Я вздохнул. Надо было выбросить из головы Натана. О себе думать.

— А сколько нам ехать? — крикнул я в спину Спенсеру, возвращаясь в действительность.

— Должны управиться за ночь!

— Это понятно! Я имею в виду расстояние!

— О, Коста! Сущие пустяки! Какие-то 25 миль!

«Вот черт нерусского Бога! Пустяки! 25 миль! Это у тебя в твоей белотелой Англии, которую Красноярский край раза три покроет, как бык овцу, 25 миль[1]. А здесь, блин, 40 километров! Есть разница, англичашка: 25 и 40! Да еще в ночь! Да еще через дикий лес! Твою ж… И что это, все-таки его так приспичило? И что это он заявил, мол, если придется спасаться⁈ Что ты натворил, Эдмонд? А? Стибрил, что ли, доспехи Бога? Решил поиграть в Джеки Чана и разжился местным артефактом, за который глаз на жопу могут натянуть?»

Мы въехали в лес. В другой раз, при ярком солнечном свете, когда бы не терзали такие мысли, не жгло бы ощущение несущейся по пятам опасности, я бы, наверное, восхитился и назвал его сказочным. Он, в общем, и был сказочным. Только в моей нынешней сказке такой лес стоило бы назвать страшным. Лесом братьев Гримм, а не Шарля Перро.

«Ну, что, Красная шапочка! — усмехнулся я про себя. — Будем надеяться, что волка не повстречаем, а пирожки бабушке донесем!»

Догнал Махмуда, занявшего позицию в авангарде нашего трио. Поторопил коня не из праздного любопытства, а из шкурного интереса. Сейчас лучше держаться ближе к аборигену и знатоку «неведомых дорожек». Сорок километров и надвигающаяся ночь советовали убить время и страх в разговоре.

— Я хотел поблагодарить вас, уважаемый Махмуд, за оказанную нам честь! — приложив руку к сердцу и чуть склонив голову, начал я беседу со стариком.

— Это для меня честь сопровождать дорогих гостей моего народа! — старик и в жестах повторил мою благодарность.

— Уважаемый, Махмуд! Я здесь новый человек. И совсем ничего, к своему стыду, не знал ни про вас, ни про вашего выдающегося зятя. Расскажите, пожалуйста!

Махмуд сразу же начал улыбаться.

— Благодарю! Мне будет приятно! Но о себе рассказывать не буду! Пусть обо мне говорят другие: и друзья, и враги!

— Уверен, что ваши враги гордятся, что выбрали вас, а вы — их. Также и друзья, но только славя вас и гордясь своей дружбой с вами!

Вот что значит тбилисская закалка говорить комплименты! Махмуд от смущения и виртуозности оды в свою честь на мгновение потерял дар речи. Но был польщен и счастлив. Опять приложил руку к сердцу.

— Надеюсь, что так и есть! — скромно ответил мне. — Надеюсь! Но уверен, что про Инала только так и говорят!

Лед, если он и существовал, был растоплен. Махмуд с удовольствием принялся рассказывать.

— Инал Аслан-Герей, прозванный Бахатыром, по причине своей необычайной силы и большого роста, происходит из кабардинского рода Асланбека, а по женской линии — Девлет-Герея, главного претендента на крымскотатарский трон!

— В одном человеке соединились и Крым, и Черкесия, такие далекие друг от друга…

— А для нас, единоверцев, борющихся с общим врагом — нет расстояний! Если есть нужда биться рука об руку, мы преодолеем любые! Так и мой зять. После того, как русские захватили Кабарду, Инал ушел в Турцию, где достиг высокого чина в турецкой армии. И он мог там остаться, жить припеваючи, потому что его все уважали! Он был в фаворе! Но в тот момент, когда здесь заполыхал пожар войны, Инал, не раздумывая, покинул свой дворец, чтобы вместе с нами довольствоваться жизнью обычного воина. У него нет одеяла и матраса! Бурка — его одеяло и матрас. У него нет богатых диванных подушек. Седло — его подушка! За его храбрость, за его страстную борьбу с врагом Инала избрали военным руководителем и одним из сераскеров!

Махмуд продолжал славословить своего зятя. Слушая, я вдруг вспомнил Сефер-бея. Сравнил его с Аслан-Гереем. И сравнение это было явно не в пользу первого.

«Дело даже не в том, что Сефер-бей мне не понравился и я сейчас пристрастен. Нет. Просто выложить перед человеком факты: Сефер-бей отсиживается в Турции, заносчив, мнит из себя невесть что, попросту — выпендривается. А Аслан-Герей мог бы так же жить себе припеваючи там же в Турции — в неге и роскоши. Но все это он без раздумий похерил, примчался сюда и воюет. И что скажет человек, узнав про такие факты? Сефер-бею скажет: свистеть — не мешки ворочать, а Аслан-Гереем восхитится.Я уже не говорю про кодекс чести черкеса, который однозначно определяет Аслан-Герея, как человека благородного, а Сефер-бею в этом благородстве отказывает»

…Пламенную речь Махмуда и мои раздумья прервал истошный крик Спенсера позади. Мы оглянулись. Поздно. Лошадь с поклажей, шедшая за Спенсером, оступилась, свалилась на бок и покатилась вниз. Произошло это так быстро, что нам оставалось только наблюдать. Лошадь, подняв голову, беспрерывно ржала, упираясь копытами в землю, вспахивая её, но, одновременно, и тормозя падение. Кроме того, всем нам повезло, что она оборвалась именно в этом месте, в котором весь склон был покрыт низким кустарником. Теперь кусты ломались под весом лошади, но в то же время также гасили скорость и смягчали удары.