Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko" - Страница 16

Быстро темнело. Страшный день подходил к концу. Загорались костры на вершинах окружающих гор. Черкесы готовились к поминальному обряду.

Среди деревьев зазвучала исполняемая хором поминальная песня. Низкие голоса тянули заунывный мотив. В него вплетался одинокий визгливый пронзительный голос. «Певец» речитативом старался перекричать общий хор, пытаясь одновременно подстроиться под общую мелодию.

— Перечисляет заслуги погибшего, — пояснил Натан.

Десятки таких хоров терзали наш слух всю ночь. Заснуть под этот «концерт» а капелла было невозможно. И этот погребальный мотив… По ком он звучал? Быть может, и по живым? Они не ведали, а я знал точно, чем все закончится. Куда исчезнут эти красивые мужественные люди… Их дети, внуки… Сгинут на чужих берегах от голода и заразных болезней, рассеются по всему свету, вплоть до Иордании[2]. Предпочтут смерь и безвестность, лишь бы не уступить диктату победившего врага. Какая трагическая судьба…

Проворочался в своей красной накидке из Стамбула до утра. Со страхом думал, что мне предстоит еще один день работы санинструктором.

С утра пошел проведать юного князя. Бейзруко выглядел молодцом. Явно посвежел и стоически перетерпел перевязку. Спенсер осмотрел старую. Что-то ему не понравилось.

— Зашивать не буду, — решил он и пошел осматривать других пациентов.

Ближе к полудню на гору поднялась большая группа всадников под предводительством дяди молодого князя. Джамбулат осмотрел племянника и поблагодарил нас за оперативное вмешательство.

— Если бы он погиб от сабли или штыка, это был бы позор для рода, — огорошил нас вождь. — Эти пушки русских — шайтан-трубы! Ничего им не можем противопоставить! Хорошая рана!

— Какой позор в смерти от штыка? — искренне изумился я.

Натан перевел мой вопрос и ответ.

— Это значило бы, что Бейзруко — плохой воин! Плохо его учил! Приглашаю вас в мою резиденцию.

Большой кавалькадой мы отправились в аул темиргоевского князя. Он считался не только славным воином, но и богатейшим человеком. Его земли, которые мы проезжали, казались цветущим садом. Виноградные лозы, мельницы у маленьких речушек, множество отар, которые перегоняются из долины в долину из опасения нападения казаков. Отдавшиеся под защиту князя армянские села, где концентрировалась торговля во всей Черкесии…

Аул был также хорош. А еще более — дом Болотоко. В него свозились подарки от других князей, султана и даже от русских. А также добыча из походов. Шкафы были заставлены дорогой серебряной посудой и золочеными чашами для вина или кумыса. На стенах висели доспехи, украшенные драгоценными камнями, и редкое оружие. Домочадцы щеголяли в роскошных одеяниях. На полах лежали красивые ковры, парчовые подушки и сложенные в стопки бархатные одеяла.

Так и хотелось сказать: богат и славен Джамбулат! Рачительный хозяин и великий воин!

На пиру, устроенному в нашу честь, князь, не бахвалясь, рассказывал о своих походах против русских. О том, как его боялись за Кубанью и какое счастье, видимо, испытывают теперь царские генералы, когда он вложил в ножны свой меч.

— В чем секрет вашего военного гения? — польстил Спенсер князю вопросом. — Как вы смогли силами феодальной иррегулярной кавалерии успешно противостоять современной армии с пушками.

— Секрет прост. Дисциплина!

Не в бровь, а в глаз. То, что я видел, никак не назовешь армией. Скорее, разрозненные партизанские отряды, напавшие и тут же разбежавшиеся. Весьма эффективная тактика в горах, но окончательной победы так не добиться. Можно годами изнурять противника, пока не исчерпается людской ресурс. Лишь через сплочение всех племен лежал путь к успеху — невыполнимая, насколько я понимаю, задача. Или выполнимая только таким человеком, как Джамбулат. Единственным в своем роде.

— Не дают мне покоя соседи, — жаловался он, качая своей бритой наголо головой, которую украшал оселедец. — Требуют, чтобы изменил своему слову и снова их возглавил. Угрожать вздумали! Еу! Я им ответил: напрасно думаете вы, что нашли во мне человека робкого и готового повиноваться всякому. Если надеетесь принудить меня к сему, то попробуйте на меня напасть.

Князь общался со своими сподвижниками с особой фамильярностью, которая обычно существует между боевыми товарищами. Между ними не было никакого различия, кроме его украшенного дорогими камнями кинжала и значительного физического превосходства, несмотря на невысокий рост. Он не стал перечить, когда они, устав от разговоров, потребовали песню.

Он сделал знак старому барду, который развлекал гостей. Тот затянул свою песню, подыгрывая себе на дудке. Слова перевел нам Натан.

Мы будем отважны в военной борьбе,

Мы будем счастливы рискнуть жизнью.

Смерть или свобода — вот наш зов!

Победи день или благородно умри!

Бьется ли здесь сердце предателя,

Обманываемое коварным московским искусством?

Который свою страну за золото бы продал?

Пусть умрет или бездетным живет!

Слушай! О, слушай! Орудия ревут!

Враг встречает врага, умирать, чтобы больше не расстаться.

Вы, рабы, бойтесь взгляда свободных людей,

Победа наша! — Вперед! Вперед!

Гости одобрительно зашумели. Спенсер изобразил восхищение. Записал в блокнот вольный перевод Натана. Спросил:

— Князь, ведь в песне, что радует твой слух, звучит призыв к борьбе с русскими…

— Жизнь не песня, уважаемый хакким. Если бы я взялся петь, я бы добавил такие слова: не верьте чужим посулам! Мед в сладких речах обычно скрывает горечь обмана.

— Так это и есть русское коварство!

— А инглезы? Вы — добрые духи, что прилетели из-за моря?

— Мы же готовы вам помогать!

— Точно нам? Или вы стравливаете нас со своим врагом? Чтобы потом пировать на наших костях? — сказал Джамбулат и мигом превратился из сотрапезника, пирующего в кругу приятелей, в того, кем был на самом деле — в грозного вождя, чье слово — закон.

Разговор стремительно перешел из приятной застольной беседы в такой обмен репликами, когда рука сама собой опускается на рукоять кинжала. Я незаметно коснулся Эдмонда, призывая его не спорить.

— Я уже сказал свое слово на совете. Если ты вождь, думать надо о своем народе, а не о войне. Полвека воюем с русскими — где надежда? Так и истратим себя понапрасну. Ни к чему нас подзуживать!

— Господин! — решил я вмешаться. — Мы же гости. К чему угрозы?

Джамбулат обратился ко мне по-турецки:

— Что ты делаешь рядом с инглезом, урум? Твои сородичи живут вместе с нами в горах, говорят на нашем языке. Рядом живут армяне-черкесогаи. Мы все — одна семья. Наш дом — Кавказ. Нам и решать свою судьбу. А не разным заезжим… Скажи этому инглезу, что он — гость и ему ничего не угрожает. Даже будь между нами кровная вражда! Но другим из его племени сюда хода не будет! Так я решил!

Эдмонд выслушал перевод, не дрогнув ни один мускулом. Спокойно принял новость. Лишь вечером, когда возвращались в кунацкую, зло бросил:

— На Кавказе никто своей смертью не умирает!

На утро Спенсер снова был бодр и весел. Снова всех расспрашивал об обычаях, традициях, верованиях, способах лечения болезней. Вспомнив о своем пациенте, он позвал меня и Натана проведать Бейзруко.

Юный князь выздоравливал в отдельном домике. Около его дверей собрались товарищи и громко распевали песни. У входа стояла чашка с яйцом и водой. Ей нужно было побрызгать пол, прежде чем пересекать порог.

— Песнями и водой отгоняют злых духов, чтобы не повредили князю, — пояснил Натан. — Они очень суеверны.

Эдмонд с моей помощью поменял повязку.

— Каждый день меняйте. По-моему, у тебя, князь, все отлично. Молодой организм победит. Через две-три недели сядешь на коня!

Бейзруко принялся благодарить.

— Славный аул у твоего дяди! И дом полон сокровищ!

— Темиргой — самый богатый род в Черкесии! — гордо ответил князь.

— Богатство порождает зависть!

— Кто посмеет нам угрожать? — засмеялся князь.

— Что скажешь насчет Засса? — хитро прищурился Спенсер. — Его жадности нет предела. О ней уже песни скоро сложат!