Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko" - Страница 12

— С нами только казаки могут справиться, — хвалился князь, — да и то, если превосходят числом!

Он охотно рассказывал о черкесской породе лошадей — высоких и очень выносливых — и об их боевой подготовке. Сам он ездил на горячем жеребце Черноглазе, которого тренировал еще с того времени, когда он был жеребенком. Большинство же воинов предпочитали меринов.

Муштровали их нещадно, превращая и без того выносливую лошадь в верного помощника воина. Практически в боевого товарища. Держали в темных конюшнях, чтобы привыкали к темноте. Стреляли над головой, чтобы приучить к звукам выстрелов. Учили плавать и прыгать в воду с крутых обрывов. Держали в табунах, чтобы учились добывать себе пищу. Даже приучали бить противника задними копытами или, вставая на дыбы, биться с конем врага.

— Мой Черноглаз и не такое умеет! — хвалился Бейзруко. — Научил его наскакивать сзади и, обхватывая передними ногами седока, скидывать его на землю!

Другой бы на его месте поклялся, но только не молодой князь. Я заметил, что он никогда не клялся именем Аллаха, Христа или другого Бога. И его не смущало применение сала для смазывания пули. Я не был даже уверен, что закубанские племена исповедовали ислам. На мои вопросы на эту тему, Бейзруко отвечал уклончиво и неохотно. Что-то упомянул про священную рощу. Неужели они язычники, молящиеся деревьям? Хотя вполне возможно. Живут же они именно в лесах, пряча там свои дома!

Наша зарождавшаяся дружба чуть не закончилась, когда я показал свои револьверы. Князь влюбился в них с первого взгляда. Понятно, что для всадника они были невероятно удобны. Тем более, пара. Хотя с двух рук не постреляешь из-за ручного проворота барабана.

— Проси за них, что хочешь! Только не моего Черноглаза! — горячился князь. — Десять лучших лошадей из табуна дяди тебе отдам! Сам понимаешь, княжеский табун! В нем самые лучшие кони!

— Да на что мне конь, тем более, десять? Я и на своем держусь кое-как.

— Продашь! Или обменяешь. Вы, греки, золото любите.

— Значит, я неправильный грек, — усмехнулся я, невольно дотронувшись рукой до тайного пояса на животе. Там были зашиты золотые монеты, которые мне вручил в Одессе Проскурин.

— А хочешь, я выпрошу тебе служанку сестры? Я видел, как ты на нее смотрел.

— Князь, женщин на револьверы менять — это как-то не по-рыцарски.

Бейзруко понурил голову. У черкесов был свой кодекс чести по отношению к женщинам. Правда, мне никак не удавалось совместить его с работорговлей. Единственное, что я понял: из своих семей девушек ни за что не продавали. Даже в самом отчаянном положении. Но ведь брались же откуда-то красавицы-черкешенки на стамбульском рынке?

— Чем же тебе отплатить?

— Никак не могу, князь! Это подарок за пролитую кровь!

— Достойный подарок! Наверное, заслуженный?

Я рассказал, как закрыл своей грудью Спенсера.

— Хорошо иметь друга, который прикроет! Вы — настоящие кунаки!

Он расстроено махнул рукой и убежал в покои сестры. Я надеялся, что женщинам удастся его успокоить. Но вышло по-иному.

Бейзруко отвлекло от мыслей о револьверах соревнование, на которое вызвали Спенсера. Эдмонд похвалился перед черкесами своей брунсвикской винтовкой. Сбежались все свободные воины. Штуцер переходил из рук в руки, но особого восторга не вызвал.

— С лошади из него неудобно стрелять, потому что не перезарядишь толком. А для дальнего боя коротковат, — заключили знатоки.

— Триста шагов вам мало⁈ — удивился Эдмонд.

— На триста не добьет!

— Могу доказать!

Принесли мишень, отсчитали шаги. Эдмонд без особого труда поразил мишень, но в центр не попал. Черкесы одобрительно зацокали языками.

Бейзруко кинулся в дом и принес длинное ружье, похожее на албанское, которым пользовались балаклавцы, но с лёгким прикладом. Он тщательно его зарядил и установил на сошки. Сам стрелять не стал. Кликнул кого-то из своих. Натухайца со шрамами на лице и в драном грязно-желтом бешмете.

Черкес долго не раздумывал. Прицелился. Грохнул выстрел. Цель была поражена в яблочко.

Бейзруко гордо выпятил грудь.

— Наши ружья лучше русских, — похвалился князь. — Они это сами признают. Можешь рабов спросить.

— По правде, винтовка англичанина не так уж плоха, — честно сказал стрелявший воин. — И в лесу с ней удобнее. Завалит ли кабана?

— Завалит! — уверил Спенсер.

— Я, Джанхот, приглашу тебя на охоту, когда будет время! — склонил голову в поклоне натухаец.

Не говоря больше ни слова, он спокойно удалился чистить ружье.

— Не многословный, — я улыбнулся.

— Его имя значит «молчун», — улыбнулся мне в ответ Бейзруко.

Мир между нами был восстановлен.

— Когда отправимся в лагерь князя? — спросил Спенсер.

— Время пришло! Собирайтесь! Наконец-то прибыл из Пшады караван с вашим порохом и ружьями. Завтра с утра, как встанет солнце, выдвигаемся. Вожди ждут вас!

[1] В данном случае — полукруглые земляные насыпи с амбразурами для орудий. В военной архитектуре Вобана турбастион — пятиугольная каменная башня, отделенная от общего укрепления рвом.

[2] Незамужние черкесские девушки заплетали волосы в косу, перехватывая ее серебряным шнуром.

Военный лагерь черкесской конфедерации был похож на обычный бивуак. Там и сям по широкой долине были разбросаны шатры вождей. Вокруг них собирались их соплеменники, занимаясь привычными в походе делами. Кто-то тренировался обращению с оружием или учил коня плавать. Кто-то чистил доспехи. Кузнецы поправляли сабли и чинили мушкеты. А многие — просто отдыхали у костров, каждый по отдельности готовя себе обед.

Единственное отличие, бросившееся в глаза, — это присутствие большого количества женщин и девушек. Они свободно перемещались по лагерю. Разве что без оружия в руках.

— Не удивлюсь, если и они возьмутся за ружья! — возбужденно воскликнул Спенсер. — Здесь живы, мне рассказывали, предания об амазонках.

Разнообразие нарядов и лиц поражало. Орлиный нос у одного, узкие ногайские глаза — у другого и классические европейские черты — у третьего. Рядом с воином, с головы до колен укрытым кольчугой, стоял молодец в простом бешмете и традиционной папахе. Сверкающие на солнце дорогие шлемы соседствовали с белым тюрбаном, с зеленой чалмой совершившего хадж или с башлыком, длинные «уши» которого ниспадали на плечи владельца.

Порядок отсутствовал. Стоило нам спуститься с гор и въехать в лагерь, как к нам помчались со всех сторон всадники. Окружили нас гомонящей толпой, разразились криками и выстрелами в воздух из мушкетов и пистолетов. Их энтузиазм объяснялся просто: они ждали наш караван с огнестрельным оружием.

Еще больший ажиотаж вызвало знамя, которое развернул Бейзруко, приняв сверток из рук Спенсера. В воздухе затрепетало зеленое полотнище с золотыми звездами и стрелами. Юный князь ускорил своего коня и помчался в сторону священной рощи, где должен был проходить военный совет. Белые ленты его башлыка развивались за спиной, как крылья.

— Санджак-Шериф! Санджак-Шериф! — закричали все всадники и понеслись вслед за темиргоевцем, потрясая шашками в воздухе.

— Это знамя вышито руками знатной черкесской княжны в Стамбуле. Мне передал его Сефер-бей, — охотно объяснил Спенсер.

Он приветствовал встречавшую нас группу вождей, стоявших у пылающего костра. Ну, как вождей? Определить их княжеский статус и роль лидера не было никакой возможности. Простые черкески, лишенные украшений и каких-либо символов власти, и скромные головные уборы. Нужный нам князь, безбородый статный мужчина с лихо подкрученными усами, носил простой овечий темный колпак, который скорее увидишь на пастухе, чем на прославленном воине.

Он обнял Спенсера, как старого друга, дружелюбно кивнул мне.

— Ты выполнил свое обещание, англичанин, хотя прошло уже два года. Познакомься с нашим военным вождем. Это убых Исмаил Догомуко Берзег. Не смотри на его почтенный возраст. Рука его все еще крепка, а дух неистребим. В прошлом году он был тяжело ранен, но, как видишь, снова в строю и готов вести нас в бой.