Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - "Greko" - Страница 3

Как в воду глядел (хотя куда тут еще глядеть — море вокруг?). С утра посвежело, появилась продольная качка.

На меня не действовала морская болезнь — и слава Богу. Тем более, что меня вызвали на ют подать чай Спенсеру. Вчера он словно забыл о моем существовании, а сегодня вот вспомнил. И как тут это все устроено?

Миновав прохаживавшихся по палубе дам под зонтиками, прошел к открытому люку, ведущему в каюты первого и второго классов. Оттуда высунулся давнишний грубиян-эконом, пихнул мне в руки поднос с чашкой и чайником. Следом он выставил складной столик, который я зажал под мышкой.

Застыл в растерянности, но тут — на мою удачу — подошел лакей в ливрее цветов Нарышкиной и тоже вооружился чайным набором. Я знаком предложил ему показать мне мастер-класс. Лакей надменно склонил седую голову, согласившись. С его зеленым цветом лица это выглядело, по меньшей мере, нелепо.

Он раскрыл столик, водрузил на него чайный набор и трубку и степенно зашагал в направлении рулевого. Справа от матроса, с подветренной стороны, стояли господа, включая Спенсера, курившего сигару. Стоило лакею приблизиться, как качка сыграла с ним злую шутку. Он не удержал равновесия и запнулся, опрокинув столик. Чашка с чайником уцелели, столик рассыпался, а трубка улетела за борт, подло проскочив под перилами палубы.

Молодой офицер из свиты Нарышкиной, лениво растягивая слова, заключил:

— Яшка! Вернемся домой, напомни мне приказать тебя высечь.

Лакей — первый русский крепостной на моем пути — оправдываться не стал и принялся молча собирать обломки столика.

Теперь мой выход.

[1] Титус Ванцетти — выдающийся хирург-офтальмолог, работавший в России. Он делал бесплатные операции на глазах. В Бахчисарае он вел прием в ханском дворце, превратив его в подобие госпиталя.

— Не огорчайтесь, мон бель ами, возьмите мою сигару, — обратился к молодому офицеру Спенсер, протягивая узкий походный кожаный портсигар. — Коста, не стойте болваном. Поставьте поднос на палубу и сперва разложите столик. Нам хватит приключений, а я, как англичанин, не могу позволить себя остаться без полуденного чая!

Вся компания вокруг дружно рассмеялась.

Я благополучно проделал все необходимые манипуляции, включая наполнение чашки, и замер в ожидании дальнейших указаний. Спенсер меня пока не отпускал.

— Благодарю за сигару! — склонил голову в легком поклоне напыщенный юнец и продолжил прерванный инцидентом с лакеем разговор. — Уверяю вас, Одесса — город совсем не русский. Это город иностранный, вам это сложно будет понять. Нет там милого нашему сердцу русского гостеприимства. Да, наместник Новороссии граф Воронцов устроил нам блестящую жизнь с балами, оперой и променадом с военным оркестром. Но сам город дышит одной наживой.

— Одессу сделала торговля зерном, — пояснил посланник Бутенев из-за плеча Спенсера.

Он неожиданно мне подмигнул.

Что это значит? Он в курсе моей миссии?

— Мне говорили, что корабли из Италии везут в качестве балласта пиленый камень для мощения улиц, чтобы потом отправиться обратно, доверху забитые зерном, не так ли? — спросил Эдмонд.

— Не только камень, милорд, — охотно пояснил Бутенев. — В Одессу везут все, что производит весь мир! Порто-франко! Город превратился в гигантский склад под открытым небом. Люди предпочитают использовать свои дома для складирования товаров, вместо сдачи их в наем. Имейте это в виду, с жильем в Одессе напряженно. Впрочем, отели великолепны, не уступают по роскоши парижским, и среди них самый шикарный — это Ришельевский.

— Отель «Ришелье»? — уточнил Спенсер.

— Именно так!

— Благодарю за подсказку!

— Я вам рекомендую подготовить письмо в отель, чтобы забронировать комнату. Вас ждет 14-тидневный карантин на берегу, но письмо у вас заберут, не беспокойтесь. Увы, это общее правило для всех прибывающих в Одессу — и для русских, и для иностранцев. Никто не в силах его отменить, даже мой дядя, губернатор Лев Нарышкин, — пояснил Спенсеру молодой офицер.

— Правило есть правило, — уныло согласился Эдмонд: идея проторчать в изоляции две недели никого не воодушевит.

Меня тоже. Услышанное — поразило. Хотелось побыстрее расспросить в подробностях моих знакомых матросов обо всех ожидавших нас неприятностях.

— Позвольте, господа, традиционный вопрос туриста… Чем славна Одесса в гастрономическом смысле? — попытался взбодриться Спенсер.

— Вам непременно следует отведать черной икры из устья Днестра, — немедленно отозвался племянник Нарышкина.

— О, кавиар! — обрадовался Спенсер.

— Так же рекомендую французский ресторан Цезаря Отона на рю Дерибас!

— Благодарю вас, милорд, — Спенсер изысканно поклонился, поставил пустую чашку на столик. — Вы можете это убрать, Коста.

С радостью исполнил приказание: мне не терпелось увидеть Митьку с товарищами.

Снова собрались в курилке, бочонок с турецким табаком пошел по кругу.

— Ребята, объясните мне, что за строгости с карантином?

— А что ты хотел, капитан? — мое вчерашнее выступление подняло мои акции в глазах моряков до предела. — Знаешь, сколько раз в Одессу завозили чуму и холеру? Народу перемерло — ужасть!

— Самое жуткое дело было, когда хранцузы на Рассею поперли. Из Турции наши войска чуму с собой притащили. Из всех казней египетских — та была самая страшная! — добавил седой матрос, который пытался меня подловить в прошлый раз.

— Да что там 12-й год! То старина седая, уж почитай! А три года назад, когда корабли из Царьграда домой вернулись, их на рейде оставили, не пустили в порт. Так один корабль весь и перемер! И ведь никто у турок ни то что умер — не заболел ни один. А домой вернулись — так и отдали богу душу, глядя на берег родной. И батька мой — тоже, — всхлипнул Митька.

Моряки похлопали его по плечу, сочувственно поглядывая.

— Вот и повелел царь-батюшка, — продолжил Митька, смахнув одинокую слезу, — устроить в старой крепости карантин. Там цельный городок. Лазарет, домики, деревья. Хорошее место, не жарко. Посидишь две недели — поймешь.

Я впечатлился не на шутку. Ладно, две недели взаперти. Но болезни, да еще какие! Кто знает, что везут с собой наши соседи по палубе? Чувствовал себя ягненком, которого ведут на закланье, испытывая одновременно страх за сестру с племянником.

Настроение еще больше испортила погода.

Ближе к вечеру качка усилилась. Пароход взлетал на волнах так, что лопасти порой впустую молотили по воздуху. Моряки поставили штормовые паруса.

Дамы из первого класса не выдержали и выбрались наверх. Им стали устраивать постели прямо на палубе. В толпе палубных пассажиров на баке поднялся вой и плач. Кто-то истово молился, сестра не отставала. Матросы носились мимо с озабоченными лицами.

Так и промучились всю ночь.

А на утро выглянуло солнце, разогнав тучи. Волнение улеглось. Пароход уверенно держал курс на север. Незадолго до подачи утреннего чая прошли устье Дуная, потом миновали каменную блямбу на воде — пустынный остров Федониси.

Когда склянки на корабле пробили четыре часа пополудни, впереди по курсу что-то забелело.

— Одесса! — пояснил мне Митька.

Мы стояли на самом носу у ограждения позади бушприта и вглядывались в приближающийся берег. Высокие скалы, увенчанные парадными зданиями, еще не были видны во всех подробностях, но уже накатывало волнение от предстоящей встречи.

— Что за странное облако над городом? — спросил я матроса.

— Так ведь — пыль! — охотно пояснил мне Митька.

— Пыль? — переспросил я удивленно.

— Еще какая! Летит с песков за Привозом и со степи. Ее возчики-чумаки своими обозами поднимают — только держись!

— Чумаки?

— Казаки. Везут зерно с Умани, а потом на Сиваш, за солью.

Эх, Одесса, жемчужина у моря! Ты, оказывается, пыльная красавица!

В порт зашли до вечерних сумерек — в левый, Карантинный, а не в правый, Практический. Встали на рейде.