Записки провинциальных сыщиков - Свечин Николай - Страница 8

Но видно было по наружному виду Гарина, что он мало этому верил; жена Кречета тоже была в большом волнении и произносила только: «Это ужасно, это ужасно». Она жаловалась на то, что им нечем будет жить целый месяц, так как и жалованье, полученное в Екатеринославе, также ограблено. При виде искреннего горя Гарина и разыгрываемой супругами Кречет комедии мне стало тяжело на душе, и так как я был очень утомлен, то не остался ужинать и отправился домой.

На другой день рано утром я послал за письмоводителем следователя и от него узнал, что он взят был Кречетом в Екатеринослав неизвестно для чего, прожил там почти два дня, ничего не делая, а затем ему было вручено жалованье за месяц и довольно толстый пакет на имя жены Кречета; покупок было очень мало. Кречет приказал ему покупки и пакет отдать жене и предупредил, что это очень важный пакет и его нужно беречь, чтобы не потерять. Сообразив все это, я пришел к несомненному заключению, что Кречет всю эту историю с деньгами Гарина сам подготовил и устроил и ссылается на вымышленный грабеж. Гайка с колеса не могла свалиться сама: ее отвинтил Кречет, когда ямщик уехал за табачницею. По его же приказанию ямщиком были оставлены на неточанке вожжи. Письмоводителя он брал, собственно, для того, чтобы отослать в пакете жене деньги, принадлежащие Гарину. Я обо всех этих данных составил протокол с заключением: сделать у Кречета обыск.

Пригласив двух местных купцов для приcyтствия при обыске и захватив двух десятских, я отправился с ними на квартиру следователя Кречета. Его и жену мы застали пившими чай; оба при нашем появлении очень смутились. Он взволнованным голосом обратился ко мне с вопросом:

– Что это вы навели целую ватагу полиции и посторонних людей?

Когда я сказал, что мне предстоит сделать у него обыск, он начал горячиться, кричать, что этого не позволит, что это небывалая история – у следователя делать обыск.

– Как вы смели даже подумать об этом? – закончил следователь.

Жена его пришла в ужас и упала в обморок. Заметно было, что это искусственный обморок, но я все-таки послал за доктором. Как только я сделал это, она вскочила с кресла и хотела уйти, но я остановил ее, предупредив, что если она не исполнит моего приказания добровольно, то я заставлю силой выполнить его. Тут пришел доктор; я приступил к обыску.

Прежде всего был осмотрен комод, и там в первом же ящике я нашел более ста рублей денег. Затем при дальнейшем обыске в углу за большим в раме «Распятием Спасителя» я нашел все 4400 рублей. Осмотрев же корзину с порванными бумагами, я нашел не совсем изорванный конверт, на котором был адрес жены Кречета, писанный его рукой. Когда я вложил в него найденную мною пачку кредиток, то оказалось, что он как раз вмещает эти деньги. Я составил протокол обыска и постановление о домашнем аресте Кречета.

Сделав все это при страшной растерянности супругов, я ушел из квартиры Кречета. Гарина уже не было в Никополе, он отправился домой. Поэтому я послал за ним нарочного, и в то же время обо всем подробно донес исправнику и прокурору тоже с нарочным.

На другой день вечером около 10 часов приехал исправник со следователем по особо важным поручениям и застал у меня Гарина, который уже получил сполна свои деньги и заявил всем присутствующим, что только благодаря чуду его деньги не пропали и что он никак не надеялся на такой оборот этого дела. Изготовив в надлежащем порядке все бумаги по этому делу, я передал их прибывшему следователю.

Суд приговорил Кречета к лишению всех прав состояния и чинов и к ссылке на поселение не в столь отдаленные губернии Сибири.

В последнее время службы моей в Никополе вышли некоторые недоразумения с [городским] головой. Он начал требовать от меня содействия в его незаконных делах. Так как его поддерживал исправник, то я во избежание дальнейших неприятностей просил у губернатора перевода и в скором времени меня назначили полицейским надзирателем в г. Верхнеднепровске. Здесь открылось широкое поле для моей деятельности по раскрытию серьезных преступлений.

Рис. 5. Верхнеднепровск. Здание уездного земства.

Вскоре по вступлении моем в должность на главной улице города в питейном заведении была убита хозяйка его, еврейка, с 14-летним ее сыном. Помню хорошо, что это случилось накануне праздничного базарного дня, ночью, в начале октября месяца 1869 года. Дело было так: утром является ко мне старший десятский, докладывает, [что] в городе все благополучно, и уходит. Затем через полчаса он торопливо возвращается и докладывает, что случилось несчастье: в питейном заведении, невдалеке от моста, на главной улице города убита еврейка с сыном. Я наскоро оделся и с ним же отправился на место преступления. У дома, в котором лежали убитые, народу было масса; но мало этого, народ забрался уже и в комнату убитых. Я сейчас же удалил оттуда всех, оставив только двух понятых, десятского отправил за двумя другими десятскими, а сам зашел к исправнику и судебному следователю доложить о происшествии и последнего пригласить для осмотра. Следователь ответил, что он прийти не может, болен. Тогда я приступил к осмотру трупов, комнаты и всего находящегося в ней.

Труп еврейки (с несколькими рассеченными ранами) лежал на земляном полу вблизи большого деревянного открытого сундука. Замок был отперт, в замке торчал ключ, на котором висело несколько других ключей. Вокруг трупа огромная лужа крови. Мальчик, тоже убитый, лежал на печке, весь в крови, также [как и женщина] с раздробленной головой. Внизу на полу возле печки валялся топор, лезвие и рукоятка которого были в крови. В сундуке все платье было перерыто, и денег не оказалось нигде; окно и двери были совершенно целы. На столе стояла потушенная сальная свеча в подсвечнике и около нее лежала пачка простых фосфорных спичек. Преступниками не оставлено никаких предметов, которые могли бы служить уликой, но по всему видно было, что убийство совершено злоумышленниками, близко знавшими убитую еврейку.

Поставив караул в квартире убитых, я приказал никого не впускать туда, а сам отправился к евреям, жившим в том же доме, где совершено убийство, через коридор напротив. В этой квартире евреи были все спокойны, так что заподозрить их участие в этом преступлении я решительно не мог. Я начал расспрашивать их, с кем была знакома еврейка и кто ее посещал из более или менее подозрительных личностей.

Многие показали, что несколько дней у нее работал на дворе в качестве поденщика отставной солдат Фома Горбань, да и так вообще бывал у нее частенько и сиживал во дворе. Зная Горбаня за человека нетрезвого, ленивого и уже замеченного в небольших кражах, я сейчас же с понятыми и десятскими отправился к нему на квартиру, которая была, кстати, близко от места происшествия. Хозяина мы не застали дома, застали только его любовницу, спавшую на печи. Разбудив ее, я приказал ей слезть с печи и позвал к себе. На допросе она чрезвычайно растерялась; видно было, [что] она ночь провела без сна и пьянствовала. Я провел обыск квартиры. На столе найдены остатки хлеба, два пустых шкалика из-под водки и два кувшина, наполненных водкой; на лавке стояла миска с мутной водой розоватого цвета, в ней, вероятно, мылся Горбань.

На вопрос, где ее сожитель, она ответила, что он пошел на базар. Я сейчас же послал за ним десятского, а сам с понятыми расположился ожидать. Десятскому приказал, что если он найдет Горбаня, то чтобы очень за ним смотрел и привел сюда. Просидев около 20 минут, мы в окно увидели, что Горбань идет домой один с корзиной в руках. Войдя в избу и увидя меня с понятыми, он совершенно растерялся; даже корзина с съестными припасами выпала у него из рук. На мои вопросы он отвечал невпопад. Когда я его обыскал, то за обшлагом рукава солдатской шинели нашел 14 рублей: девять кредиток рублевыми билетами и одну пятирублевую в крови. Осмотрев [его] шинель, я на ней нашел много свежих кровяных пятен, происшедших, вероятно, от взмаха топора. У него на руках, хотя они и были вымыты, в складках кожи видны были следы крови. То же оказалось и на сапогах; хотя они были свежесмазаны, но кровь была явственно видна между подошвами.