Записки провинциальных сыщиков - Свечин Николай - Страница 6

Рис. 3. Екатеринослав, общий вид. Дореволюционная открытка.

Выслушав все это от пристава, я сейчас же взял из части двух городовых и отправился на место преступления.

От Аксютиной и ее управляющего я ничего нового добыть не мог; дворника не было с ночи: он сбежал; жильцы главного дома тоже никаких сведений не дали; при осмотре квартиры и двора ничего не найдено. И во дворе и в доме скопилась масса народа. С такими сведениями я отправился в часть – придумывать план розыска преступников. В отдаленные от места происшествия питейные заведения я разослал нескольких городовых с тем, чтобы они выспросили у содержателей, кто из публики посещал их заведения перед происшествием за день-два и в тот вечер. Старшего городового части я послал осмотреть все места пустопорожние, как то: развалившиеся фабричные постройки, кирпичные заводы и тому подобное; приказав ему, чтобы, найдя где-либо признаки пребывания разбойников, ничего на месте не трогал и немедленно дал мне знать. Сам же я решил лично обойти питейные заведения, находящиеся поближе к месту происшествия.

Около 10 часов вечера в часть собрались разосланные мной по питейным заведениям городовые, [которые, как оказалось], ничего не добились. Старший же принес две пары старого штатского платья и две фуражки, которые нашел на кирпичном заводе, невдалеке от казармы сборной команды, среди сложенного в ярусы кирпича.

На другой день с раннего утра я разослал нескольких городовых по всем квартирам подозрительных лиц для того, чтобы расследовать и проверить, кто из них и где находился в день происшествия, а сам со старшим отправился на кирпичный завод, где было отыскано платье. Придя на место, я тщательно осмотрел его, но решительно ничего не нашел ни там, где оказалось платье, ни во всем кирпиче. Тогда мы зашли в печь, где выжигают кирпич, и мной была там найдена обложка с денег с надписью «1200 р.» и, кроме того, много окурков, бумага коих была, очевидно, вырвана из записной книжки. Большие окурки я взял с собой и отправился на соседний кирпичный завод, где также среди кирпича в одном месте нашел три пары штатского платья поношенного и три маски из картона самого незатейливого изделия. В каждых брюках в кармане оказалось по одной ложке с вензелем Аксютиной, а в кармане сюртука – золотые старые часы с серебряной цепочкой. При дальнейшем осмотре кирпича нашли еще одну пару платья, серебряную ложку и хорошие дамские часы с золотой цепочкой. Больше ничего не было найдено. Отсюда мы отправились в часть, и я осмотрел платье, найденное накануне, причем в карманах брюк нашел несколько листов такой же бумаги, из какой были свернуты взятые мной окурки.

После этого я отправился со старшим городовым по питейным заведениям. В одном из них после настоятельных расспросов я узнал от содержательницы, что два дня кряду перед происшествием заходили в заведение по утрам между 10 и 11 часами солдат с черными погонами и в старенькой шинели и с ним какой-то человек в простом мужицком платье, никогда прежде не посещавшие ее заведения. Они выпивали полкварты[12] водки, разговаривали вполголоса и часто шептались. Я описал ей приметы дворника; она признала их очень похожими и сказала, что ни мужика, ни солдата больше не видала. От городовых относительно подозрительных лиц серьезных сведений не было получено.

За текущими служебными обязанностями продолжать расследование в этом доме я не мог. Но имея уже такие данные в руках, вечером я отправился с докладом к полицмейстеру и сказал, что, по моему мнению, я завтра найду всех виновников преступления, так как имеющиеся данные дают несомненное основание предполагать, что оно совершено солдатами Екатеринославской сборной команды с участием дворника. Мое предположение разделял и полицмейстер, он немедленно поехал к губернатору и доложил ему все обстоятельно.

Вызвали и меня туда. Губернатор был со мной очень ласков и входил в самые мельчайшие подробности этого дела. Вследствие моей просьбы и заявления, что трудно в одно время разыскивать преступников и заниматься текущими делами, он приказал полицмейстеру немедленно освободить из-под ареста пристава; мне же он приказал ехать домой и отдохнуть, а также распорядиться, чтобы городовые, которые находились в розысках, эту ночь провели в отдыхе.

На следующий день в 9 часов утра я со своим старшим городовым был уже в казарме сборной команды. Вызвав фельдфебеля, я произвел обыск и в одной из солдатских кроватей под тюфяком нашел книжку, из которой были вырваны листы, найденные в брюках. Затем при обыске его самого также нашли в кармане шинели несколько листов, вырванных из той же книжки, и табак, тождественный с табаком окурков. После этого я взял солдата в отдельное помещение для допроса в присутствии фельдфебеля. Солдат страшно изменился в лице, да и фельдфебель имел вид растерянный. Когда уликами и убеждениями я уже привел солдата к сознанию[13], фельдфебель тут же заявил мне, что он от этого и еще других десяти человек рядовых отобрал сего числа более 1000 рублей и передал начальнику сборной команды капитану Бочкину. В том же, где они взяли эти деньги, они не сознались фельдфебелю, и по этому поводу должен был посетить казармы начальник.

Действительно, когда я собирался послать за начальником (это было около часа дня), он сам приехал и вручил мне деньги – 1000 рублей с лишними новыми кредитными билетами, объяснив, что об этом случае он не успел еще дать знать полиции, но хотел объявить уже после допроса солдат. Десять солдат сейчас же сознались в совершенном преступлении, а одиннадцатый запирался и не хотел сознаться. В преступлении этом по предварительному уговору участвовал и дворник, который тогда не был разыскан.

За такое успешное раскрытие преступления я получил личную благодарность от полицмейстера и губернатора.

После этого случая служба моя стала чрезвычайно трудной: где бы ни случилось в городе преступление, убийство или серьезная кража, полицмейстер, бывало, сейчас командирует меня, не стесняясь частью. Но еще сильнее одолевали меня командировки в праздничные и табельные дни в собор для наружного порядка во время богослужения. Прежде эта обязанность лежала на полицейских чиновниках 1-й части, так как собор по своему местонахождению входил в ее состав. Потом дежурили поочередно из всех частей; и не проходило праздника или табельного дня без того, чтобы за беспорядок не был губернатором арестован дежурный полицейский чиновник. Только мое дежурство всегда обходилось счастливо, вследствие чего полицмейстер и назначил меня на постоянное дежурство. Все эти разъезды по чужим частям и в собор вынудили меня, хотя и из очень ограниченного содержания, завести свою лошадь.

Расходы не по средствам и непосильная служба заставили меня при открывшейся в местечке Никополе должности полицейского надзирателя просить губернатора о назначении меня туда. Губернатор согласился, но сожалел, что я оставляю городскую службу, и обещал мне первую, какая освободится, вакансию пристава в городе. Я отказался, имея в виду, что в городе жизнь дорога, служба непосильная и, в конце концов, сделаешься несостоятельным. Таким образом, после 10 месяцев городской службы я очутился в уездном Никополе под начальством исправника.

Вступив в должность полицейского надзирателя Никополя, я вздохнул свободно, во-первых, потому что получил содержание более чем на 300 рублей в год, а во-вторых, потому что там не было той суеты и почти ежедневных преступлений, да и подальше я был от начальства. Служба моя в Никополе была делом удовольствия – за время около двух лет краж и серьезных преступлений не было; одна только была громадная работа с евреями, торговавшими хлебом. Во время навигации не было такого дня, чтобы крестьяне не жаловались на евреев за обвес. Судопроизводство в то время было очень затруднительно, поэтому большей частью дела эти приходилось кончать миром. Но случались более серьезные проделки, как, например, следующая: евреи устраивали под весами погреб и от доски весов проводили туда белую волосинку. В этом погребе сидел еврейчик и посредством волосинки то отдавал, то притягивал весы по стуку еврея, весившего хлеб. Такие дела передавались в суд.