Постфактум. Книга вторая (СИ) - Королевский Дмитрий - Страница 37

С остальной пищей он не церемонился и подчистую высушил их тела. А когда голод был утолён, бросился через объятую сражением крепость, не обращая ни на кого внимание.

Мерлей убрал пахнущую людьми ладонь от лица, но запах девушки (в этом нет сомнения) ещё долго будоражил его разум.

Когда он впервые вступил на большую землю, то с трудом представлял, как будет искать троих скитальцев в этом большом, неизвестном мире. Однако сейчас, когда всё выходило само собой, он преисполнился уверенностью. Хозяин вёл его нужной дорогой, «указывая» ориентиры. И только его невероятно выросшее эго всё время вставляло палки в колёса. Мерлей размышлял об этом, гоня скакуна, размышлял и теперь, сидя в траве. Он очень быстро забывал ту недавнюю жизнь в подземельях Серой башни, которую иначе как существованием назвать было нельзя. Там были инстинкты и вечный голод, которые частично раскрасились появлением Креслава. Он принёс в его жизнь учение, развил немало навыков, естественно, ища выгоду для себя, но Мерлей впервые почувствовал себя счастливым. Тогда он не понимал значения этого слова и с растущим день ото дня энтузиазмом выполнял поручения Кощея. Нынешняя действительность вообще казалось чем-то запредельным, и его несло. Несомненно, его обогащённый знаниями и словарным запасом мозг анализировал и понимал всё, но в то же время находил немало доводов в пользу саботажа. Казалась бы, сила, недавно продемонстрированная хозяином, должна пресечь все попытки неповиновения. Но нет, он опять думает в пользу собственных нужд и желаний. И даже боль, причинённая Кощеем, кажется простой воспитательной акцией, вроде порки ремнём по голой заднице, которую, стиснув зубы, можно и потерпеть.

Повинуясь какому-то внутреннему чутью, а Совершенный понял, что на него можно смело полагаться, если это касалось его задания, — Мерлей растянулся на высоком душистом разнотравье. Отдышавшийся конь уже начал щипать траву, а он, открыв глаза, вгляделся в звёздное небо. Покой и смирение пришли и «укрыли» его пушистым одеялом. Да, он никогда не спал в постели, однако сравнения, как и понимание таких вещей, проявлялись в сознании безукоризненно.

Мерлей лежал на спине, вдыхая неисчислимые запахи чуждой природы, смотря на мириады подмигивающих огоньков, ловя себя на мысли, что это всё ему безумно нравится. Ведь там, на острове, знакомых ароматов было не так уж и много: затхлость подземелий, свежесть морозного ветра, снега и вечных льдов, смрад соплеменников и, конечно же, благоухание такой редкой и желанной пищи. Ему хотелось сказать, что он знает эти приевшиеся «благовонья» с детства, но в этот миг его мозг пронзила стрела осознания.

Детство!

Почему он не помнит своё детство? А было ли оно у него? А у других упырей? Почему в воспоминаниях нет ничего о том, что он или какой-нибудь другой кровосос были маленькими? Мерлей помнил себя и всех остальных двенадцать побратимов такими, какими они оставались уже множество лет. От внезапного открытия его бросило в жар. Почему раньше он не задавался вопросом, где его мать? Ведь это не нуждающийся в проверке факт: у любого существа должны быть родители, дарующие ему жизнь.

Мерлей помнил и знал, кто ниспослал ему вторую, удивительную жизнь, в новом теле, с новыми возможностями. Но благодаря кому он появился на свет?

Могучее сердце бывшего упыря забилось учащённее, он никогда прежде не замечал, как охватившее его волнение влияет на работу этой важной мышцы. Впрочем, о том, что этот орган почти полностью состоит из мышечной ткани, он узнал прямо сейчас. Эта информация появилась, как всегда, вовремя.

Некоторое время Мерлей просто лежал, прислушиваясь к своему организму, собирая воедино взбудораживающие его мысли. Как многого он не знал, и даже не задумывался об этом. Но теперь всё не так, возврата в прежнее состояние не будет. Только прогресс, только развитие, как тела, так и ума. Однако разум, окрылённый перспективами, ухнул вниз, и разбился о скалу бытия. Достаточно было вернуться к мыслям о Кощее, и его вновь затерзала тревога. Текущее задание навалилось, как монолитная плита, вытеснило, выдавило из него трепетное волнение.

Как только сознание переключилось на то, ради чего он покинул Колючие острова и перебрался на материк, пред глазами замелькали смазанные образы. Это случилось впервые, и Мерлей, пришедший в недоумение, подскочил с земли, принялся тереть глаза руками. Впрочем, понимание того, что это не галлюцинации, а видения, «нарисованные» подсознанием, развеяло начавшуюся панику. Он вновь опустился на землю, сел, поджав под себя ноги, и закрыл глаза. Неясные образы обрели чёткость. Мерлей увидел всадников, понял, что они были в этом месте, а потом отправились дальше на восток. Приметил и цель, которая двинулась на юг. Стоило ему сосредоточиться на трёх путешественниках, как оставленные ими следы стали светиться в ночи. Нет, конечно, он не видел чёткие отпечатки от ступней, что несколько дней назад прошествовали по этой земле. Зрение вообще не участвовало в этом деле. Скопления искорок, тлеющих в траве, образуя прерывистую дорожку, уходящую вдаль, появлялись, когда веки Мерлея были прикрыты. Новое умение воодушевило и обрадовало бывшего упыря. Хотелось прямо сейчас вскочить на Бойкого и гнать его по намеченному пути. Мерлей едва унял этот порыв. За пару часов ничего не изменится, преследуемые им люди наверняка спят, устав от дневного перехода. Отдых нужен и его скакуну. Постепенно волнение и порыв действовать немедленно улеглись, и путник растянулся в зарослях, разглядывая тёмный, подмигивающий мириадами светящихся огоньков небосвод. Сон не шёл, и он ещё долго размышлял о перспективах нынешней жизни, чувствуя ломоту в мышцах. А когда уснул, ему впервые в жизни приснился невероятно реалистичный сон.

Яркий свет бьёт в глаза, режет словно нож, высвобождая потоки слёз. Он хочет закрыть их руками, ведь плотно сомкнутые веки не спасают, но понимает, что конечности скованы. Запястья, грудь и ноги в нескольких местах стянуты чем-то крепким, и это лишает малейшей манёвренности. Шея всё же свободна, но в какую бы сторону Мерлей ни развернулся, пронзающий белый источник достаёт его. Постепенно яркость излучения спадает, и до ушей долетают приглушённые голоса. Слов не разобрать, и дело даже не в заложенности и звоне в ушах, просто язык, на котором говорят, ему незнаком. Когда веки перестают пронзать потоки белого свечения, Мерлей делает робкие попытки взглянуть. В тот же миг тело его, подчинённое неведомой силе, приходит в движение. Картинка пред глазами расплывается, но он уже видит проплывающий кипельно-белый потолок со множеством незнакомых светящихся устройств. Понимание, назначение и название предметов сами всплывают в его мозгу.

Движение замедляется и сходит на нет. Мерлей слышит чьи-то осторожные шаги, вертит головой, но не может взглянуть назад и увидеть того, кто приближается. Беглый осмотр позволяет подметить окружающие детали, а именно: кушетку с белоснежным бельём — он к ней пристёгнут, такая же мебель и приборы, разбавленные разноцветными вкраплениями лампочек, всевозможных мониторов и панелей управления. Слева мелькает тень, и бывший упырь, вздрогнув, оборачивается в эту сторону. Человек в белой одежде и респираторе склоняется над ним, в узких глазах-щёлках, скрытых под защитными очками, сквозят любопытство и страх. Незнакомец какое-то время изучающе осматривает его и, обернувшись назад, к кому-то обращается. Рот открывается под маской, извергая непонятную тарабарщину, и почти сразу в руках человека возникает шприц. Содержимое инъектора напоминает грязь. Узкоглазый склоняется над ним, толстая игла, с кончика которой скатывается чёрная капля, хищно смотрит на Мерлея. Безнадёжная попытка освободиться прерывается резким и болезненным уколом в шею.

Мерлей резко открыл глаза и сел, рука сама собой метнулась к шее, боль, причинённая в реалистичном сновидении, нехотя уходила из его тела. Он встал, огляделся по сторонам: сероватое небо на восходе сделалось красным, невероятную тишину рассвета нарушало лишь фырканье Бойкого. Вот же лежебока, проспал до самого утра! Негодование на самого себя немного сгладило тяжёлое впечатление от сна. Однако атмосфера безысходности продолжала давить, напоминать о неприятном и стойком ощущении тюрьмы. Неволя и страх неизведанного, что обволакивали его колючим одеялом, не хотели отпускать и тут, посреди степи. Мерлей чувствовал себя насекомым, помещённым в стеклянную банку, заспиртованным животным, умело вскрытым и показывающим всем желающим своё нутро. Когда-то давно, в самом начале учения, хозяин приказал ему стаскать в его рабочий кабинет найденные в подземельях вещи. Именно там Мерлей, будучи упырём Мором, увидел эти странные сосуды с мёртвыми гадами внутри. Теперь же он сам чувствовал себя подопытным экземпляром.