Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 21

Я пристроила голову у него на плече. День действительно был долгим, и я безумно устала. Мерное покачивание убаюкивало, глаза начали слипаться сами собой.

Я проснулась, когда кто-то подхватил меня на руки, но едва открыла глаза, как услышала:

— Спи, любовь моя. Добрых тебе снов.

И решила, что, в самом деле, можно и не просыпаться.

Похоже, вчера я опять перестаралась с магией, потому что проснулась безбожно поздно: когда я распахнула тяжелые шторы, солнце светило вовсю. Очень хотелось есть, даже голова кружилась. Отвернувшись от окна, я обнаружила на чайном столике серебряную спиртовку, с серебряным же чайничком на подставке, пиалку с медом и блюдце с конфетами. Рядом белела записка.

«Кажется, твоя оригинальная магия потребовала слишком много сил. Отсыпайся, отдыхай. Я на фабрике.

В.»

— И вовсе она не оригинальная, — пробурчала я. — Она общеизвестная.

Только считалась опасной для живых, и из-за этого Стрельцов едва не зарубил мою идею. Повезло — я как раз собиралась расстроиться и обсуждать второй вариант плана, «взбесить до рукоприкладства», когда из-под шкафа выскочила крыса.

Выражение лица исправника, когда я, вместо того чтобы вскочить на стул и завизжать, прошептала: «Поймайте ее. Только живой», я не забуду никогда.

Крыса благополучно ускользнула — жаль, Мотя со мной не поехал! — а Стрельцов послал кого-то на рынок за живой курицей.

Магическое сканирование не произвело на нее никакого впечатления. Исправник понаблюдал, как куриный череп вертится туда-сюда на позвонках.

— Отличная идея для допросов, — хмыкнул он. — «Я тебя, каналья, насквозь вижу!» Вот только почему считалось, что на живое глубинным зрением смотреть нельзя?

Он потянулся к курице, но едва растаяли перья хвоста, как птица заквохтала, судорожно забила крыльями и выскочила из корзины.

— Может быть, дело в стихии? — предположила я, наблюдая, как курица, успокоившись, начинает чистить перья. Хвост выглядел неповрежденным. — Моя — молния и… — Я осеклась, поняв, что не представляю, как объяснить идею применительно к местным уровням знания.

— Моя — огонь. Возможно, разница действительно в этом. Но, с вашего позволения, давайте отложим вопросы теоретической магии до более подходящего момента.

И мы вернулись к обсуждению нашего плана.

Вспомнив о магии, я сунула в рот конфету, глянула на последнюю строчку письма.

«P.S. И не вздумай заниматься делами. Вернусь — проверю».

Я рассмеялась, представив эту проверку — насколько добросовестно я бездельничала. Не торопясь выпила чая, горячего, благодаря спиртовке, и кликнула Дуню одеваться.

Феня хлопотала на кухне, на просьбу показать ожоги идти в девичью отказалась, заверив, что «и думать о них забыла, честно-честно!» Я не настаивала, только предупредила, что завтра посмотрю обязательно.

Оказалось, Виктор, как когда-то у меня дома, предупредил прислугу, чтобы не подпускали меня к работе, так что Аглая очень вежливо — но совершенно непреклонно — выставила меня с черной половины дома. Пришлось заняться рукоделием. Точнее, сперва сходить к Прокопию, который был не только дворником и садовником, а считался в доме на все руки мастером, и попросить его сделать мне тонкий крючок, подпилив край у шила. Дальше работа пошла споро, простейшая кружевная кайма не требовала много времени, а к рукоделию была привычна и я, и прежняя Настенька.

Мои занятия прервало появление Ивана Михайловича. Доктор очень расстроился, услышав, что Виктора нет дома, обругал его «неугомонным». Досталось и мне — за то, что «потащила» мужа в театр, когда ему впору бы лежать. Я не стала ни спорить, ни оправдываться, по собственному опыту зная, как неприятно, когда пациент не соблюдает режим, пуская прахом все лечение. Просто предложила доктору чая.

За чаем Иван Михайлович вспомнил:

— А что та девочка, с ожогами? Как у нее дела?

— Вовсю бегает, — пожала плечами я.

— Анастасия Павловна, как вы можете быть такой жестокой! — возмутился он.

— Прошу прощения?

— Заставлять работать с такими ожогами! Это же невыносимая боль!

— Все не так страшно, Иван Михайлович. — Я чуть повысила голос. — Дуня! Позови Феню!

Вскоре дверь осторожно раскрылась.

— Звали, барыня? — Анфиса неловко затопталась на краю комнаты: в господскую часть дома прислугу ее уровня не пускали.

— Доктор за тебя переживает, — улыбнулась я. — Говорит, работать тебе нельзя.

— Настасья Пална, не шутите так, мало я наскучалась!

Доктор озадаченно посмотрел на девчонку.

— Но… Возможно, врожденная пониженная чувствительность к боли? В любом случае… — Он подскочил, потянулся ко лбу девушки, та отшатнулась.

— Не бойся, я не обижу.

— Настасья Пална?

— Не бойся, — подтвердила я. — Иван Михайлович только проверит, нет ли у тебя жара.

Доктор коснулся ее лба. Вгляделся в лицо. Растерянно покачал головой. Взял девушку за запястье одной рукой, второй снял с пояса часы. Я понимала, что его удивляет. Воспалившиеся ожоги такой площади — а учитывая местные представления об антисептике, точнее, их полное отсутствие, ожоги просто обязаны были воспалиться — должны были спровоцировать повышение температуры. Но у Фени не было никаких признаков жара.

— Я просто обязан осмотреть! — сказал он наконец.

Феня испуганно глянула на меня.

— Барыня, миленькая!

Я вздохнула.

— Подними юбки. Не совсем, только до места, где у тебя ожог.

Зардевшись как маков цвет, Анфиса потянула кверху подол.

— Достаточно, — сказала я. — Иван Михайлович, мы можем отпустить пациентку?

— Да, конечно.

Когда за девчонкой закрылась дверь, доктор сказал:

— Я полагал, речь идет о куда более серьезных повреждениях. Мне говорили про кастрюлю кипящего супа. И вы описывали…

— Так и было. Кастрюля кипящего супа. И я помню, что рассказывала вам.

Я повторила описание — не так много времени прошло, чтобы забыть.

— Но это невозможно! — воскликнул доктор.

— И почему вы сняли пластырь? — продолжал возмущаться доктор. — Я рекомендовал оставить его…

Он не договорил, махнул рукой. Добавил:

— Глазам своим не верю. И ничего не понимаю.

— Я сама ничего не понимаю, — призналась я. — Анфиса и правда выздоравливает слишком быстро, а муж вчера нес меня из кареты на руках, чтобы не будить.

— Но это…

— Невозможно, я знаю. У меня только одно объяснение — благословение.

— Вам достался этот дар?

— Да. Похоже, благословение действует не только на вещи, но и на людей. Я слышала, об этой магии мало известно.

— Существуют легенды об исцелении наложением рук, но я как просвещенный человек… — Он покачал головой. — Как просвещенный человек я не могу им верить, но как человек честный должен признать, что сейчас, похоже, мы имеем дело с подобным случаем. Я обязательно должен его описать!

— Иван Михайлович, — как можно мягче произнесла я. — Вы же понимаете, какая будет реакция. Если уж вам так хочется обнародовать этот клинический… — Я осеклась. — Словом, предлагаю вам испытать альтернативный метод лечения ожогов. Без опасности отравления. Вы же наверняка читали работу, как его… — Я покрутила рукой, делая вид, будто вспоминаю фамилию. — Ну этот, который описал болезнь у гончаров и художников, работающих с белилами. Болезнь, вызванную свинцом.

— Все есть яд, все есть лекарство, важна лишь доза, — задумчиво произнес доктор.

— Несомненно, — не стала спорить я. — Даже вода может стать ядом, если выпить бочку за раз. Но вы же согласны с тем, что через раны яду куда легче попасть в тело, а ожоги — это раны. Поэтому я осмелилась внести коррективы в ваши назначения.

Я рассказала ему, как могла подробно, как лечила Феню и почему я решила поступить именно так. Доктор слушал меня внимательно.

— Это называется не коррективы, — улыбнулся он, когда я закончила. — Это называется собственный метод лечения.