Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 16

Виктор склонился к моему уху, не переставая двигаться, прихватил зубами мочку уха — я всхлипнула. Шепнул:

— Что там?

— Ты… красивый, — выдохнула я, обвивая ногами его талию. — Не… останавливайся.

— В следующий… раз будет… моя… очередь…

Я не дослушала — копившееся внутри напряжение пронеслось по нервам, выплеснулось, сжимая тело в сладком спазме. Муж сбился с ритма, еще несколько толчков, и замер, ткнувшись лицом между моих грудей.

Я привалилась плечами к стене, полузакрыв глаза, перебирала его волосы.

— Вот видишь. — Он поцеловал ямочку между ключиц. — Ребра для этого вовсе не нужны.

Я фыркнула.

— Ты невыносим.

— Как и ты, любовь моя. — Он поймал мою руку, поцеловал ладонь. — Как и ты.

Просыпаться не одной — Мотя не считается! — было странно. Странно ощущать рядом живое тепло, тихое дыхание, знакомый, но пока непривычный запах. Шторы оказались затворены неплотно, и золотисто-розовый утренний свет пробрался в комнату. Какое-то время я разглядывала в этом свете чеканный профиль, тень от густых длинных ресниц — спрашивается, зачем мужчине такие ресницы, аж завидно! Во сне лицо мужа разгладилось, стало мягче и моложе.

Словно почувствовав мой взгляд, Виктор открыл глаза.

— Доброе утро, — улыбнулась я.

— Доброе.

Он притянул меня в поцелуй, неторопливый и нежный. Наконец оторвавшись, потянулся, выгибаясь. Одеяло сползло до талии, и я едва удержалась, чтобы не погладить его по поджарому животу, словно кота по пузику. В следующий миг я перевела взгляд на его грудь, пытаясь сообразить, что не так.

Как я и предполагала, повязку муж сбросил еще до поездки в театр, устав от нее, и сейчас я могла любоваться синяком слева от грудины. Я невольно поежилась, и это не ускользнуло от мужа.

— Что случилось?

— Ничего. — Я осторожно коснулась кожи рядом с кровоподтеком. Что-то определенно было не так, но эмоции мешали мне мыслить здраво.

— Ты изменилась в лице.

Внимательный, зараза!

— Я подумала, что было бы, не подвернись та пуговица. И не будь твоей магии. Сломанным ребром ты бы не отделался.

— Твоей магии. — Виктор взял мою руку, лежавшую у него на груди, поднес к губам. — Но сейчас уже не о чем волноваться.

Я кивнула. Не о чем, если не думать о возможных осложнениях.

— Еще вчера я почти забыл про боль. А сегодня и вовсе прекрасно себя чувствую.

Будто желая подтвердить свои слова, Виктор резко сел.

Слишком резко для человека со сломанным ребром. Я вспомнила, как пару минут назад он потягивался, будто кот.

Вот оно, что «не так»! Да и вчера он был слишком резв… Не то чтобы я возражала, но, по моему опыту, переломы ребер болят минимум неделю, а чаще — две. И так сладко потягиваться они не позволят.

Муж как был, в чем мать родила, двинулся к окну, и на несколько мгновений все неувязки вылетели у меня из головы. Особенно когда он рывком раздвинул штору, и солнце облекло широкоплечий силуэт теплым сиянием. Но плечи мужа как-то нехорошо напряглись. Он дернул форточку и гаркнул в окно:

— Прокопий! Хорош лясы точить!

— Виноват, барин! — донеслось со двора. Следом раздалось шарканье метлы.

Когда муж обернулся, брови его сошлись на переносице. Но меня изумило вовсе не выражение его лица. Синяк, оставленный пуговицей и пулей, переливался зелено-желтым.

Тогда как обычно до того, как кровоподтек пожелтеет, проходит шесть-семь дней.

— Кто такой Прокопий и чем он тебя рассердил? — поинтересовалась я, чтобы не брякнуть этого вслух. Потом подумаю, что за ерунда происходит, хотя вряд ли до чего-то додумаюсь.

— Садовник и дворник. Как правило я не возражаю, когда слуги болтают с чужими, но не с подчиненными Стрельцова.

— Ты знаешь в лицо всех его подчиненных? — удивилась я. Неужели в городе так мало полиции?

— Не всех, но Гришина знаю.

— Того, который ездил ловить «домового»? — уточнила я.

Виктор кивнул. Подхватив покрывало, завернулся в него, будто в тогу.

— Пойду напишу ему, что об этом думаю. Зря ты вчера… — Он махнул рукой. — Извини, не стоит упрекать за то, чего нельзя изменить.

— Я по-прежнему считаю, что нужно сообщить о том выстреле.

— Настя, не начинай. — Он улыбнулся, словно хотел смягчить резкость своего тона. — Вчера я все сказал, и хватит об этом.

Виктор чмокнул меня в кончик носа.

— Я пришлю в будуар Алексея за своими вещами, так что подожди немного, прежде чем вставать. Дуню я к тебе тоже пришлю, если ее еще нет в коридоре. — Он снова широко улыбнулся. — Сегодня я бессовестно проспал. И вовсе не против проспать и завтра.

Я рассмеялась.

— Я тоже не против. Иди пиши свои письма, пока я не передумала выпускать тебя из спальни.

Он рассмеялся, исчезая за дверью.

Я задумчиво посмотрела ему вслед.

Неужели благословение действует не только на вещи, но и на людей? Тогда понятно, почему Петр выздоровел куда быстрее, чем должен бы. И Марья, получается, рвалась снять гипс не только потому, что он мешался, но и потому, что почувствовала себя достаточно хорошо. Если это так, то и за Феню волноваться не стоит. И можно не беспокоиться по поводу возможной застойной пневмонии у мужа.

Но если все действительно так, почему об этом никто не говорит? Почему нет медицинских курсов для женщин, обладающих этим даром? Почему медицина на таком ужасающем уровне?

Вопросы, вопросы… Я даже обрадовалась появлению Дуни, которая оторвала меня от бесплодных умствований.

Приведя себя в порядок, я прошла на «черную» половину. В девичьей оставалась одна только Феня. Когда я вошла, она подскочила с лавки.

— Барыня, сделайте милость, допустите меня к работе!

Я мысленно хмыкнула. Вчера, вслушиваясь от скуки в болтовню из соседних лож, я запомнила, что крестьян, к которым формально относились и городские слуги, здесь считают ленивыми и склонными к выпивке. Но у меня перед глазами были совсем другие примеры: Марья, Петр, который впрягся в работу, едва поднявшись на ноги, Дуняша, хлопотавшая по дому не покладая рук. Теперь вот Анфиса.

— Скучно мне, — продолжала девчонка. — Бока все отлежала, выспалась на полжизни вперед, вещи и свои, и других девок все заштопала, полотенца подрубила. Разрешите работать!

— А то со штопкой ты баклуши била, — покачала головой я. — Если ты боишься, что за лечение платить не будут, или что больничный… — Тьфу ты! — …пока выздоравливаешь, ничего не заплатят, я поговорю с Аглаей и с князем.

Фенька всплеснула руками.

— Да что вы, барыня! Аглая уже сказала, что барин велел за эти дни и за доктора ничего не вычитать. Он добрый, барин-то наш. Только я не потому. Это ж разве работа, так, руки занять, а внутри-то все равно тоскливо. Барыня, будьте добренькие, мне не больно совсем!

— Ну давай посмотрим, как у тебя не болит.

Для непосвященного человека белые пленки спавших пузырей, с виднеющейся кое-где влажной ярко-розовой кожицей, может, и выглядели бы жутко, однако я отчетливо видела, что заживление идет куда быстрее, чем должно бы. До полного восстановления, конечно, понадобится еще время, но девчонка, похоже, не слишком привирала, говоря, что ей не больно.

— А снова не обваришься? — уже чисто для приличия спросила я.

— Нет. — Феня хихикнула. Зашептала, косясь на дверь: — Аглая сказала Дарье, что за каждый окрик будет медяшку вычитать, да не просто так, а в долю той, на кого Дарья рот разинула. Так она такая вежливая стала, прямо не верится.

Я улыбнулась.

— Вот и хорошо. Если хочешь, можешь идти работать, но если вдруг почувствуешь, что тяжело, не упрямься.

— Как скажете, барыня!

Фенька выпорхнула в дверь. Я заглянула на кухню, где вовсю кипела работа, и решила, что утренний кофе сварю у себя, на спиртовке.

Правда, возиться с напитком самой Дуня мне не позволила.

— Настасья Павловна, не сердитесь, но барыня вы или как? Ваше дело — командовать. Ладно дома, людей нет, а дел невпроворот, но здесь-то что получается: вы будете у кофейника топтаться, а я — сложа руки сидеть?