Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 50

– Что это, бать? – раздался позади Салтана тихий хриплый голос.

– Не знаю, сынок. – Ошарашенный царь обернулся.

Гвидон, опираясь о каменный бортик, тоже оглядывался. Его золотые волосы слиплись и потускнели от пыли, лицо испятнали ссадины, но, похоже, помимо этого он был вполне здоров.

– Воды попей, – велел Салтан. – У меня от нее и боль прошла, и силы воде прибыло. Теперь ясно почему – если это не морок, что мы в церкви, тут и вода должна быть святая, целебная.

– Как мы попали-то сюда?

– Не знаю. Сам уже здесь очнулся, только темно было, хоть глаз вынь. Думал, мы в темнице сырой, в погребах глубоких. А тут вон… свечи сами загорелись.

– Сами?

– Как ты глаза открыл – они и вспыхнули. Ну, ты как? Не ранен?

– Болит все, а так… – Гвидон прислушался к себе, медленно стирая воду с лица. – А вроде уже и не так болит. О, смотри!

Свечи на большом подсвечнике горели все ярче, пламя поднималось выше и вот уже слилось в один широкий и длинный огненный язык. Язык задергался, заплясал… и не успел Гвидон сообразить, что ему это напоминает, как огненный шар сорвался с блюда подсвечника и покатился по каменному полу! Салтан испуганно охнул – не хватало им тут пожара! – и пламя погасло само собой. А на мраморных плитках остался… распростертый клочок рыжего меха, лежащий уже знакомым образом…

– Господь Вседержитель!

Салтан кинулся вперед и наклонился. Белка лежала мордой вниз, разбросав лапы и хвост.

– Смара! Девочка моя дорогая!

Себя не помня от радости, Салтан осторожно взял белку на руки. Дрогнуло веко, блеснул в щелке яркий изумрудный глаз. Держа зверюшку на ладони, Салтан ощущал, как тяжело она дышит. Но он уже знал, что делать. Подняв белку к лицу, с чувством поцеловал пушистую мордочку.

Может не сработать, мельком подумал он, если она не сама себя заколдовала, если опять кем-то наказана с ними двоими заодно…

Испугаться не успел – в его объятиях оказалось женское тело, по сравнению с беличьим такое увесистое, что Салтан повалился на спину, а Смарагда – на него. Невольно вскрикнул – при падении напомнили о себе трещины в ребрах.

– Эй, вы чего? – донесся изумленный крик Гвидона.

Он даже не успел разглядеть, во что превратился пляшущий огненный ком, а тут уже отец валяется на полу в обнимку с какой-то девкой! Нашел время забавляться!

Салтан поднялся и снова сел, усадил Смарагду рядом с собой. На радостях обнял ее за плечи и поцеловал еще раз. Успел в последний миг испугаться, что от этого поцелуя она опять обернется белкой, но обошлось. Смарагда оказалась снова одета в платьице из беличьего меха, не прикрывающее бедра, но и этому Салтан обрадовался: этот ее вид напоминал ему об их недавнем путешествии, а то, при всех его тревогах, отсюда казалось милой прогулкой, летним походом в березняк за земляникой и ромашками. Гулять бы и гулять так еще хоть целый год, чем лезть в эту проклятую волотову страну, где даже Солнце утрачивает свою волшебную силу…

– Она подменила… – выдохнула Смарагда, подняв голову и глядя на Салтана сквозь упавшие на лицо рыжие волосы.

– Что подменила? – Она ласково убрал пряди с ее лица и погладил по голове. – Кто?

Был так рад ее видеть, что все прочее ненадолго отступило.

– Да Кика же. Сестра моя хитромудрая. Она вам стрелы подменила. Ваши, солнечные, вытащила, а взамен другие подложила.

– И в суму его пустую суют грамоту другую… – пробормотал Салтан, переменившись в лице: вспомнил ту измену, которую пережил сам. – Дочка от матушки недалеко ушла, такая же змеюка… извини, – спохватился он, вспомнив, что Медоуса и Смарагде тоже мать.

– Какие еще другие стрелы? – Гвидон подался к ним и нахмурился. – Не может быть, они такие же были, золотые…

– Не золотые, а серебряные, чарами позолоченные. Из волос Луны-княгини выкованные! А лунная сила волоту не страшна, сами эти стрелы, в него ударив, искрами рассыпались.

Ну вот и ответ: почему стрелы из синего колчана не причинили Тарху никакого вреда. По сути дела, Гвидон вышел на бой совсем безоружным. И кто-то заранее знал, что так будет.

– И это сделала Кикнида? – удивился Салтан. – Зачем? Почему?

– Да потому, что победы она желала не вам, а волоту своему драгоценному! – как дурачкам, пояснила Смарагда. – Я ведь говорила! Она по доброй воле к Тарху улетела и весь ваш город с собой унесла! А вы не верили. Вот и поплатились.

– Да как же она смогла… – пробормотал Салтан, примериваясь к этой мысли, которую тоже не мог сразу принять. – Подменила… Откуда она узнала, что у него такие стрелы? Еще другие надо было достать… Мы ведь ей не показывали… Или это ты, поскакушка, сестре выболтала?

Салтан схватил Смарагду за руку, но она потрясла головой:

– Ни слова я ей не говорила! Я-то знаю ее хитрость! Как она пронюхала – да Лихо ее ведает! Может, в воде увидала…

– Да нет, рыжая, ты врешь! – в ужасе воскликнул Гвидон. – Она обещала мне помочь! Так и сказала: ступай, мол, смело, я тебе помогу одолеть…

– Когда это она тебе говорила? – удивилась Смарагда. – Она там, с крыльца, и слова не сказала!

– Я видел ее потом! Говорил с ней. Вечером. И даже…

Гвидон замолк, не окончив: ему вспомнилась та часть вчерашнего свидания, которой он совсем не придал значения.

– Сынок, ты чего? Болит что-то? – обеспокоился Салтан, видя, как Гвидон опускает голову на руки, опираясь о каменный бортик колодца.

Но Гвидон только покачал головой, не поднимая лица.

Он-то знал, как Кикнида проведала о солнечных стрелах. Что там Смарагда предлагала: пойду к Тарху подольщусь, узнаю, где его смерть, он размякнет и выложит… Так все и вышло. Кикнида пришла, подольстилась… он, Гвидон, размяк и все выложил. Тархову смерть выдал, свою гибель взамен обрел. Их вчерашнее свидание, о котором отец и Смарагда не знали, подтверждало слова рыжей, пусть и вопреки желанию самого Гвидона. Он-то думал, что Кика тайком пришла повидаться с ним из любви, но ведь вышло так, что он показал ей стрелы… не за этим ли она на самом деле приходила?

Осознание всего случившегося – сегодня и намного раньше – навалилось такой тяжестью, словно все Волотовы горы разом сели Гвидону на грудь. Поначалу перехватило дыхание от этой тяжести, раздавившей саму способность мыслить. Но, пока он горстями пил воду из колодца, мысли, на беду, вернулись.

Кика сама навела разговор на то, чем он собирается одолеть Тарха. И он показал ей солнечные стрелы. Вспомнилось, как она на них смотрела: потрясенно и испуганно. Ему показалось, она боится их мощи. А она боялась, видя на их мерцающих остриях Тархову смерть. Она затем и пришла к покинутому венчанному супругу – не целоваться с ним, а разведать, чем он собирается погубить ее ненаглядное чудовище. Что ему стоило промолчать… или солгать, мол, сабельку имею вострую… Но разве ему могло прийти в голову таиться от жены! Это же Кика – его красавица, его любовь, мудрая покровительница, со дня выхода из бочки – по сути, первого дня его жизни, – осыпавшая его волшебными дарами. Он так любил ее, что ему даже в голову не приходило, что ее ответная любовь может быть ложной. Мысль, что она могла ему изменить, подсекала саму основу его жизни, будто острая коса – росистую траву. Будто земля выскочила из-под ног, оставив висеть в пустоте.

Душевная боль и стыд не давали поднять глаза. Гвидон жмурился, пытаясь от них спрятаться, а эти двое, Салтан и Смарагда, снова принялись его щупать, отыскивая не замеченные сразу раны.

– Да отстаньте вы! – пытался отмахнуться Гвидон, не открывая глаз. – Это я… я сам ей рассказал про стрелы. Она приходила ко мне вечером…

Как жена ушла, он не видел: спал крепко до самого утра, пока его не разбудил отец, и тогда, разумеется, оказался в постели один. Уж не был ли и этот сон таким же наведенным, как тот, после пира на острове? Царевна-ночь легко усыпляет тех, кого намерена обокрасть, а они и рады верить ей, ослепленные ее дивной красотой и льстивыми повадками. Ведь когда такая величавая красота нисходит к тебе с лаской, это покоряет куда сильнее, чем простое заискивание.