Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 45

– Пожааар! – донесся из-за стены истошный вопль Варвары; разбуженная огненным светом, та не сообразила, где находится и что происходит. – Горииим!

– Да уж лучше бы пожар, – простонала Смарагда. – Царь-батюшка… Одевайся скорее. Сейчас весь город будет здесь…

Впервые после перемещения в Подземье Лебедин-град увидел настоящий солнечный свет. При виде такого дива всяк бросал дела и забавы и бежал со всех ног к княжеским палатам. Главная площадь быстро наполнилась народом, люди толпились в улицах, а по улицам подходили все новые жители. Пробраться на саму площадь уже не позволяла теснота, но до концов улиц достигал преломленный в хрустале солнечный свет. Хрустальный терем сиял, испуская тысячи лучей и бросая мириады разноцветный искр, а источник сияния таился где-то внутри него. И жители догадывались, что это за источник.

– Князь наш вернулся! – заговорили сперва отдельные голоса, а потом десятки и сотни.

– Князь! Князь Гвидон!

– Государь наш вернулся!

– Где он?

– Быть не может!

Понимая, что тайну уже не скрыть, Смарагда больше не пыталась удержать Гвидона в тереме. Когда он вышел на хрустальное крыльцо, светлые лучи от его волос простерлись над площадью и коснулись княжеского дворца напротив, пронзили оконные круглые стеклышки и заиграли на расписных стенах с такой силой, какой никогда не имело спящее солнце Подземья.

– Это он! – Кикнида сразу поняла, откуда это внезапное сияние. – Тарх! Ты видишь? Это Гвидон!

– Как он сюда пробрался? – Глаза Тарха позеленели от удивления.

– Не знаю… Уж не Смарагда ли его провела, сестричка моя хитрая? Не даром же она нынче здесь объявилась!

– Ну и хорошо, – с безразличием, которое могло сойти за миролюбие, ответил сын змееногой богини. – Не придется мне по всему свету белому за ним гоняться…

Вдвоем князь и княгиня вышли на крыльцо. Кикнида успела одеться в платье голубой с серебром парчи, расшитое по оплечью жемчугом и синими сапфирами, а из разрезов виднелись нижние рукава – тоже голубые, но более светлого оттенка. Черные косы, лежащие на груди, были переплетены жемчужными нитями, кокошник в виде длинного полумесяца рожками вниз был расшит жемчугом и сиял самоцветами, белыми и голубыми. Жемчужные подвески спускались с него по сторонам прекрасного лица. Казалось, сама Луна-княгиня явилась, потревоженная внезапным светом.

Рядом с Кикнидой стоял Тарх – на две головы выше, в черном кафтане, расшитом червонным золотом. Его глаза на темном лице мерцали рубинами.

Через площадь они смотрели друг на друга – Тарх и Гвидон, Кикнида и Смарагда. С другой стороны от Гвидона стоял Салтан, едва успевший одеться и несколько растерянный от внезапной встречи с врагом лицом к лицу.

– Здравствуй, город мой Лебедин! – Гвидон поклонился, держа в руке злополучную шапку, и толпа на площади ответила ему невнятным гулом. – Вот мы снова повстречались. Похитила тебя, город мой, вражья черная сила, – он кивнул на Тарха, – да и жену мою, царевну Кикниду, с собой уволок. Долго искал я тебя, город мой, сколько дорог исходил по суше и по морю, по свету белому и по свету темному. Три железных посоха истер, три пары сапог железных износил, три каравая железных сглодал. Но вот я снова здесь. Признаете ли вы, жители Лебедина, меня своим господином?

– Признаем… Признаем… – раздалось с разных концов площади.

Но немногочисленные голоса звучали неуверенно.

– Спаси нас, государь, князь наш! – закричали потом. – Пропадаем мы без тебя! Поля не родят, скотина не плодится в этом царстве темном, проклятом! Если не вызволишь нас опять на вольный свет, пропадем вовсе!

– Для того я и пришел, чтобы вас вызволить! А ты, Тарх Тарха… то есть Тарх Мракотович, что скажешь? – сурово воззвал Гвидон к сопернику на крыльце напротив. – Вон ты как вольно расположился в моем доме, подле жены моей! Да вышло твое время, придется все добро законному хозяину отдать!

– А то скажу! – прогрохотал в ответ Тарх: ему не приходилось напрягать голос, чтобы покрыть площадь и заставить народ в испуге присесть. – Слышу, комаришка пищит, так я его двумя пальцами раздавлю! Слышу, мушка жужжит – так я ее на одну ладонь посажу, другой прихлопну! Слышу, шмелишка шебуршится – я только дуну, его и нет! Ты, Гвидон, больно много возомнил о себе, пока только с бабами воевал, да и то в виде мухи! Я – не баба, меня тебе не одолеть. Попробуй-ка теперь меня в глаз укусить – зубы обломаешь!

– Я тебе не комар! – Оскорбленный Гвидон приосанился. – Я витязь, царский сын…

– Да чем ты славен? Только и было тебе подвигов, что теток своих покусал, да и то жальцем тебя чужая хитрость наделила! Сам ты так и сидел бы на острове пустом, и чудесами хвалиться не приходилось бы тебе!

– Я… – Гвидон в негодовании подался вперед. – Я Кикниду у коршуна отбил! Я ей жизнь спас, потому она моя по праву!

– Дитя ты глупое, неразумное! Обманули тебя! Поддельная была та драка! Тилган-чародей коршуном перекинулся, чтобы тебя с дочерью свести. Трудно ли было провести дурачка такого, что от роду имеет три дня? Это ты-то, с детским твоим луком, со стрелой из тростинки, думал могучего чародей завалить? Из такого лука курицу было не убить! Кто тебя стрелять-то учил – мамаша твоя, в бочке сидя! Ха-ха! Ты и по коршуну-то промазал, притворно он в море пал да и скрылся! Ты ведь только с виду витязь, а на деле-то – детишко несмысленное! Где тебе со мной драться? Ступай лучше к няньке, поиграй с ней в ладушки!

– А вот увидишь. – Гвидон стиснул зубы, не находя другого ответа. – Коли мало у меня дел позади, так будет лучшее – впереди! Тебя я одолею, чудище неумытое, змей переодетый! Вызываю тебя на бой, Тарх Мракотович! Будем с тобой драться, кто победит, тому и город, и Кикнида. Посмотрим, так ли ты на деле удал, как на словах!

– Изволь! Не тебя, комаришку, мне опасаться! Завтра жду тебя на равнине за воротами. А до тех пор сиди с нянькой да побольше каши ешь.

Тарх захохотал – будто камни с неба посыпались, – и ушел к себе в терем.

Через площадь Гвидон взглянул в лицо Кикниды, надеясь поймать ее взгляд. Она лишь взмахнула горестно широкими рукавам платья – и убежала вслед за Тархом.

Гвидон тоже вернулся в хрустальный терем, Смарагда чуть не пинками гнала его в белую опочивальню, чтобы набрался сил перед завтрашним поединком, но отдохнуть ему не дали. Поверив, что вернулся их настоящий господин, к нему потянулись жители Лебедина. Горько жаловались на свою нынешнюю жизнь: поля-де не родят в этом краю подземном, где и солнца настоящего нет, и скотина не плодится.

– В прежнее время торговлю вели, корабли мимо острова нашего бегали, вот и прирастало наше богатство! А теперь что – ни моря, ни кораблей, ни торговли! – рассуждали купцы и ремесленники, сидя перед своим князем.

– Только звездочки с неба не просят хлеба!

– Раньше белочка твоя была, изумруды да золото сыпала, мы и богатели. А нынче она где?

– Экая радость была ее слушать – «Во саду ли, в огороде…» А теперь кто нам пляшет, кто споет, сердце взвеселит?

– Натощак и песня не поется! Какое тут веселье тебе, когда с хлеба на квас перебиваемся?

– Да и торговать тут с кем – одни волоты круг города живут, каменное племя! Что им нужно – да ничего! И что у них есть на обмен – только камни да мох, больше ничего!

Гвидон утешал людей как мог, обещал возвращение в белый свет, но мысли его были сосредоточены на Кикниде. В виде ореха сидя на груди у Смарагды-затейницы, он был слишком потрясен своим положением, чтобы внимательно слушать разговор между хитрыми сестрами; каждая их них стремилась перехитрить другую, а Гвидон-орех и вовсе ничего не понял. С него довольно было того, что он видел Кикниду, свою звезду небесную, слышал ее дивный голос. Зато хорошо понял, как могуч и опасен Тарх. Даже на расстоянии, через площадь, ощущалась исходящая от князя волотов давящая, подчиняющая сила. Гвидон гнал прочь воспоминания об их недолгой беседе, но не мог избавиться от чувства Тарховой правоты. Чем он, князь Гвидон, может похвастаться по праву, что поставить себе в заслугу? Он за три дня вырос в двенадцатилетнего, потом еще за год стал взрослым мужчиной, но его ли это заслуга или тех сил, о которых он только недавно узнал? Теперь он умел стрелять как следует и, глядя даже на тот простой лук, что ему дали корабельщики, понимал, как беспомощен был тот, из дубовой ветки и шнурка от матушкиного нательного креста, из которого он стрелял в коршуна над морем – стрелой из тростинки без наконечника! Из такого оружия и курицу не убьешь, в этом бес темноликий прав. А потом чем он прославился? Весело жил, управлял как мог своим городом, в котором, милостью Понтарха, и так все шло хорошо. Кикнида превращала его в комара и муху, Кикнида дарила ему те чудеса, о которых он слышал в Салтановых палатах, и ровно ничего не просила взамен. Чем он и впрямь лучше балованного дитяти, что требует сластей и тут же получает их, а потому убеждено, что весь мир принадлежит ему?