Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 37

– Что это за гадкая песня такая? – Гвидон неприязненно сморщил нос. – Даже эта рыжая лучше поет!

– Даже? – возмутилась Смарагда. – Даже лучше? Да я пою лучше всех на свете! Обо мне по всему свету белому слава шла! И ты сам уж как меня заиметь хотел – как услыхал, сразу прибежал, вынь да положь тебе белку, чтобы песенки пела…

– Да если б я знал, что ты…

– Тише вы! – прикрикнул на них Салтан. – Это погребальные причитания.

– Зачем это?

За год своей жизни Гвидон ни разу не видел похорон.

– Покойников так на тот свет провожают.

– Там внутри покойник?

– Здесь кругом везде одни покойники! – прошипела Смарагда. – Мы уже почти в царстве мертвых, ты забыл?

Пока они бранились, пение внутри смолкло. Раздался скрип – будто холодным ножом по самым костям проскрежетало, – и все трое, едва не подпрыгнув, обернулись.

Низкая дверь отворилась, в проеме показалась человеческая фигура. Перед путниками очутилась старуха: маленького роста, ниже Смарагды, она стояла, согнувшись вперед и влево. Очень старая – мягкая кожа на невыразительном лице измята морщинами, выражение обиженное. Единственной яркой чертой в этом лице были красные ободки воспаленных век. Да еще бросались в глаза крупные, прямо мужские загрубелые ладони.

– Проходите, гости дорогие, – сказала старуха, и неприветливый тон ее противоречил любезному смыслу слов. – Что жметесь? Я здесь для таких, как вы, и живу, работу свою работаю. Заходите, гостями будете.

– Для каких – таких как мы? – спросил Салтан, пока другие двое разглядывали старуху.

– Для покойничков непогребенных, вот для кого. Кто в лесу, в поле ратном, в воде, а может, в жилье забытом конец свой нашел, кости бросил. Кого ни обрядить, ни оплакать или некому вовсе, или родные тела не сыскали. Так бы и лежать им, упырями бродить неприкаянными, кабы не матушка Лампрофора Обряжальщица. Здесь сижу, саваны тку. Кто до меня доберется – тот на тот свет пойдет, как положено, и оплаканный, и наряженный. Вот вы, гляжу я, в воде смерть свою нашли – мокрые все.

– М-мы не мертвые… – Даже Салтан с трудом нашел ответ на эту речь, а зябкая дрожь, одолевавшая во влажной одежде, от слов старухи усилилась троекратно. – Мы… нам только пройти…

Старуха вдруг прикрыла глаза и резко втянула воздух ноздрями, лицо ее приняло отстраненно-хищное выражение. Было так жутко, что Смарагда тихо взвизгнула и спряталась за Гвидона, вцепившись сзади ему в плечо.

– И правда… живым духом пахнет. Кто же вы такие?

– Путники мы, – сурово ответил Салтан, не собираясь называть имена. – А путь нам указала Медоуса Стражница. Коли ты тоже – стражница, так сделай милость, пропусти нас через избушку твою.

При имени Медоусы старуха резко открыла глаза. Попятилась. Трое путников ждали в напоенном холодной жутью молчании. Что если она скажет, мол, живым здесь дороги нет?

– Коли Медоуса пропустила… – наконец пробормотала старуха, внимательно оглядывая мужчин, – стало быть, и мне надо пропустить. Заходите.

Она скрылась в избе, оставив дверь открытой. Незваные гости того света помедлили, переглядываясь, потом Салтан сделал мягкий решительный шаг. Перед этими двоими он чувствовал себя самым старшим. Хоть и мелькало порой подозрение, что Смарагда только выглядит молоденькой девушкой, а на самом деле ей столько лет, что лучше об этом не думать.

Придерживая саблю, Салтан согнулся и пролез в низкую дверь. Избушка была тесной – а может, так казалось из-за большого открытого очага и такого же здоровенного ткацкого стана. Помня Ироиду, Салтан прищурился на огонь – не висит ли там большой котел, поджидающий путников? Котла не нашел, но заметил, что камни, которым очаг обложен – белые, желтые, бурые, черные, – таращатся и скалятся на него. Камни? Таращатся? Господь Вседержитель – это черепа!

– Ой, там зззмея! – прошептала у него за спиной Смарагда, хватаясь за локоть. – Вылезла изо рта…

Салтан успел заметить гибкое тело и чешуйчатый черный хвост, что скользнул между черепами и скрылся в щели. Черный как сажа – гадюка, не иначе.

– Вы на это посмотрите! – за другим плечом Салтана шепнул Гвидон. – Облако…

Над ткацким станом и впрямь висело облако. Дым очага смешивался в нем с полосами тумана, тянущимися внутрь через оконце, а потом эта серо-белая смесь сотнями нитей стекала к стану, вплеталась в натянутую основу.

– Она ткет полотно из тумана, – прошептала Смарагда. – На саваны.

– Из дыма… – добавил Гвидон. – Бать, ты погляди, что у нее за дрова!

Салтан еще раз покосился на очаг: вместо дров в нем горели разнообразные кости. Сразу видно, что человеческие.

– Проходите, гостюшки, садитесь. – К ним подсеменила старуха. – Голодны небось? Я мигом на стол соберу, а вы пока одежду снимайте, сушите. – Она показала на очаг.

Салтан и Гвидон переглянулись: у них зуб на зуб не попадал. В избе, казалось, было еще холоднее, чем снаружи. Прежде чем идти дальше, обсохнуть и правда было бы полезно, как ни мало хотелось подходить к этому очагу. Салтан, кивнув сыну, стал расстегивать кафтан. Лампрофора-Обряжальщица только повела рукой – несколько нитей из облака окружили очаг, и она ловко развесила на них кафтаны и сорочки. Оба гостя остались в нижних портах, тоже отчасти влажных: старухи стесняться было явно нечего, но присутствие Смарагды мешало раздеться полностью. Сама же Смарагда снова распушилась: собственный жар огненного духа высушил и волосы, и платье из меха.

Старуха тем временем собрала на стол: поставила кашу в горшках, блины в мисках. От всего этого поднимался душистый пар – удивительно горячий, плотный. Сам его запах казался сытным. «Куда нам так много?» – подумал Салтан, глядя, как старуха таскает и таскает все новые горшки и миски. Вся посуда была разной: всяческих размеров и форм, с росписью и без, разнообразной работы, погрубее и потоньше. Салтан заглянул в горшок: каша из пшена, в нем изюм и мед, суда по запаху… Это же кутья!

Господь Вседержитель, да это же поминальные трапезы! Старуха угощает их тем, что по всей земле Русской ставят на стол, поминая покойников, чтобы насытить души горячим паром. Поэтому пар кажется более плотным, чем сами кушанья: именно им угощаются покойники. Салтан замер над столом, не зная, на что решиться. Потом махнул рукой: если весной на кладбище и осенью в доме можно разделять пищу с покойными, то почему нельзя сейчас? Да и не пройти им в мир мертвых, не приобщившись к их роду через пищу.

Осторожно они поели и блинов, и каши, и киселя овсяного. Не сказать чтобы было вкусно – пища казалась неживой, почти не ощущалась. И сколько они ни ели, голод не унимался, только брюхо тяжелело.

– Хватит, – шепнул Салтан сыну. – Этим наесться невозможно, хоть лопни.

Пока они ели, старуха села к станку и принялась за работу. Опять запела заунывно:

Под такое пение кусок не лез в горло. Вдруг Салтан ткнулся лбом в холодные доски стола – вздрогнул и обнаружил, что заснул сидя. Оглянулся: Гвидон и Смарагда тоже спали, навалившись плечами друг на друга и свесив головы.

Беда… Неужели старухино угощение их усыпило? Салтан оглянулся – оконце почернело, словно за ним воцарилась темная ночь. Могло и так быть – день их, начатый у ствола дуба в небесном краю, выдался очень долгим и давно пора бы ему закончиться. Что делать – разбудить этих двоих и увести отсюда? Но если там снаружи непроглядная ночь, куда они пойдут? Как найдут дорогу? По сердцу медленно расползался холод от чувства беспомощности: они понятия не имеют, что за земля вокруг, куда идти, что искать? Стоило бы дождаться утра – но придет ли здесь утро? Или всякая ночь для приходящих в эту избушку наступает навсегда? И уйти, и оставаться было одинаково тревожно, но и воля, и чувства оцепенели, и не было сил ни на что решиться.