Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 20

– Что – от людоедки отбивался?

– Ох, батя! – Гвидон сел на траве, хлопая глазами. – Снилось мне… будто что-то такое яркое мне в глаза бьет, а голос такой: расколи орех, мол, не пожалеешь! Я ему: уйди, мол! А оно опять: расколи орех, говорят! Врешь! – обратился он к мешочку у себя на груди. – Не выйдет по-твоему! Мне тебя не надо, будь ты хоть с гусиное яйцо, хоть с голову овечью! Мне моя Кика нужна, и я тебя в Волотовы горы отнесу и тому Тарху Тархановичу на руки сдам!

Мешочек затрясся; Салтану показалось, он слышит беззвучную, но яростную ругань.

– Экий прыткий изумруд! – засмеялся он.

Из двери избушки показалась Ироида и призывно замахала рукой.

Царь и князь вернулись в избу. На столе уже стояли щи; «Надеюсь, не из лягушек?» – проворчал себе под нос Гвидон, – а зашитая рубаха ждала на лавке. Шов посреди груди, сверху донизу, конечно, был заметен, но все же ее стало можно надеть.

Поев, отец и сын стали собираться в дальнейший путь.

– Пойдете, стало быть, в Волотовы горы? – спросила Ироида. – За царевной вашей лебедью?

– Пойдем, – подтвердил Салтан. – А ты-то знаешь, как тебе отсюда домой выбраться?

– Да уж выберусь как-нибудь, – вздохнула Ироида. – Даст бог, в Деметрии-граде встретимся.

Надев заплечный мешок, Салтан посмотрел на Ироиду с сомнением, но вспомнил, что это сестра его жены, и все же поцеловал ее на прощание. Вода в котле смыла с нее наведенный уродливый облик, исцелила красную опухоль на месте глаза, и когда ее черты перестали кривить досадливая обида и завистливая злоба, они стали почти приятными. Может, тот боярин еще и рад будет…

– Вы, вот что… – Ироида, польщенная, смущенная и взволнованная, поспешила за ними к порогу. – Вы того… Тилгана берегитесь.

– Это еще кто? – Гвидон, уже было взявшись за дверное кольцо, в удивлении обернулся.

– А ты и не знаешь? Это ведь тесть твой.

– Тесть? – Гвидон так удивился, как будто ему сказали, что у него есть собственный дворец на дне моря. – Какой еще тесть?

– Ну, отец твоей Кикниды-царевны. Тилган-чародей. Ты ж его видел… и подстрелил даже.

– Подстрелил? – Изумленный Гвидон сделал пару шагов назад к ней. – Не стрелял я никакого тестя! Я его и не видел-то никогда. Батя, что это за…

– Коли у Кикниды обнаружилась мать, – напомнил ему Салтан, – так должен быть где-то и отец.

Гвидон задумался. До недавнего времени Кикнида была в его глазах таким особенным существом, какое не меряют человеческими мерками; в родителях и прочей родне она так же не нуждалась и не могла ее иметь, как любая из звезд небесных. Он еще не свыкся с мыслью, что Медоуса – мать его возлюбленной супруги, а значит, его теща, как тут еще какой-то тесть обнаружился!

– Муж Медоусы? – спросил Салтан, про себя отметив: на днях мужа дома не случилось, а жена времени даром не потеряла.

– Ты видел его, – напомнила Гвидону Ироида. – Когда на остров свой впервые вышел и Кикниду повстречал.

– Я… – Гвидон наморщил ясный лоб, вспоминая, потом в изумлении распахнул глаза: – Коршун тот, что ли?

– Может он и коршуном явиться. Ему и не то еще по силам.

– Но он же умер… Я его подстрелил, Кика в море утопила…

– Это он только вид показал, что умер. Его так просто не убьешь.

– Но постой! Он же с Кикой дрался! Сам ее погубить хотел! Она мне так и сказала: ты мне жизнь спас! Да, про чародея тоже сказала, это верно. Это что же – он ее отец, и он ее сгубить пытался?

– Может, не хотел, чтобы она тебе помогала? – сказал Салтан.

И поймал взгляд Ироиды: она смотрела, как на дурачка, как на наивное дитя недогадливое.

– Что?

– Может, и так, – вздохнула Ироида. – Где мне их судить? Мое дело – горшки да скалки. Но вы остерегайтесь… Медоуса вам свою волю сказала, а у Тилгана-то своя воля имеется…

– И он не захочет, чтобы Кикнида вернулась? – спросил Салтан.

– Не ведаю я его желаний. Вы только поосторожнее…

На том отец с сыном и попрощались с Ироидой. Черно-серое перо все это время сидело над дверным косяком, а теперь, когда он и вышли со всей своей поклажей, сорвалось оттуда и полетело над тропкой, вниз по пригорку, назад к дороге. Гвидон живо устремился за ним, а Салтан, отойдя на несколько шагов, обернулся и еще раз помахал Ироиде.

– Ух тыыы… – Гвидон замер, ухватился в изумлении за шапку на голове и так застыл, во все глаза глядя вперед.

Расставшись с Ироидой, отец и сын весь остаток дня шли по дороге через луга и перелески. Однажды остановились и раскрыли заплечные мешки; к удивлению и удовольствию, припасов там снова было достаточно, будто их собрали только сейчас, и даже хлеб не зачерствел. Поев, пустились дальше и шли до самого вечера. Скоро луга сменились еловым бором, и конец дня путники шли сквозь зеленый сумрак с запахом хвои, смолы и влажноватого мха. Гвидон пел вполголоса, как бы для себя, а Салтан, вспоминая Ироиду, с беспокойством думал, не встретится ли им в конце этого дня еще одна избушка, где коротает одинокие дни еще одна обиженная одноглазка – Варвара Диевна, неутомимая ткачиха.

Издали било в глаза красное закатное небо. Бор кончился, и оба остановились, потрясенно разглядывая открывшийся вид. Далеко-далеко, на самом горизонте, громоздились горы. Железно-серые, с острыми гранями, они напоминали сидящих великанов, а иные, самые высокие – окаменевших исполинских воинов в островерхом шлеме. Гладкие каменные лица ничего не выражали, но так легко было представить, как отроются глаза на сером склоне, как дрогнет гора, как посыплются камни и земля, как спящий исполин медленно распрямится, встанет во весь рост, поднимет вооруженную каменной дубиной руку… Между вершинами белели озера тумана, а над ними разливался багрянец заката. Еще выше, полосами перемежаясь с красным, проступала густая темная синева, постепенно переходя в глухую тьму, как будто и на небе тоже продолжалась та темная великанья страна.

– Это ж Волотовы горы, да? – Гвидон обернулся к отцу.

– Похоже на то. Коли сюда перо нас привело, сюда нам и надо.

Они еще постояли, разглядывая горы и прикидывая свой предстоящий путь. Отсюда казалось, что идти до Волотовых гор придется много дней.

– Смотри – дорога опускается, – заметил Салтан. – Как подойдем, они еще больше окажутся.

От той опушки, где они стояли, уже было видно, что дорога идет по склону вниз. Горы стояли ниже того края, который они уже прошли, а значит, им предстояло спускаться, удаляясь от неба и светлого мира людей. С более близкого расстояния эти горы, надо думать, и вовсе заслонят небеса.

Сегодня идти дальше не стоило. Собрав сухих сучьев, отец и сын развели костер и устроились под елью, сделали лежанки из еловых лап. Салтан колебался, стоит ли им спать обоим одновременно или лучше по очереди нести дозор. Ничего опасного они за весь день не приметили, но это не значит, что опасностей нет.

– У нас вот какой сторож имеется! – Гвидон показал мешочек. – В теткиной избе яйцо наше… то есть орех золотой меня же разбудил. Пусть и теперь посторожит. Слышишь, Орех Орехович! – обратился он к мешочку. – Сделай милость, постой на карауле, пока мы будем спать. Тебе целый день спать можно, пока мы идем, тебя несем. Теперь твой черед, так по-честному!

Салтан не сдержал ухмылки, глядя, как его сын разговаривает с золотым орехом, будто с живым, да еще и разумным существом. Однако тот и правда был куда более живым и разумным, чем положено орехам, хоть простым, хоть золотым. Помедлив, орех дрогнул, что следовало понять как неохотное, но все же согласие.

Поев, притушили костер и легли спать. Гвидон заснул мгновенно, как уставшее дитя. Салтан еще какое-то время ворочался, прислушиваясь к звукам леса. Саблю он на всякий случай держал под рукой. Но ничего опаснее, чем крики вышедших на охоту сов, он не услышал и постепенно задремал. Однако полностью расслабиться не мог и несколько раз просыпался, прислушивался к звукам ночного леса. Усталость тянула в сон, настороженность не пускала, и Салтан впал в некое смутное состояние, на грани сна и яви. Ему казалось, что он вовсе не спит, мысли были ясными, однако тяжелые веки не поднимались, пошевелиться было нельзя. И, прямо сквозь веки, он как будто видел, что у погасшего костра сидит кто-то… Не Гвидон, кто-то незнакомый. Просто сидит, иногда оглядывается по сторонам. Присутствие чужака на расстоянии вытянутой руки должно было бы напугать, встревожить, однако от этой темной малоподвижной фигуры веяло покоем. Это не враг, это сторож, стерегущий наш сон – Салтан сам не знал, откуда у него эта убежденность. Однако под этой охраной он успокоился и наконец заснул крепким сном, несущим отдых телу и уму.