Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 78

Боярин чуточку плечи расправил.

- Сам помрет?

- Батюшка, это дело злое, черное, на крови. Для такого надобно душу Рогатому отдать, колдовскую метку от него получить. А то и ритуалы проводить постоянно, силу чужую пить... оххх!

Устя только что не за голову схватилась.

А ведь Илья-то...

Рядом так же Илюшка охнул. Сообразил.

Ежели с него аркан сняли, а колдун за то на Устинью обиделся - могло случиться?

Ой, могло.

Повезло - боярин внимания не обратил, не задумался.

- Откуда ж у нас, в Россе, такая напасть завелась?

- А с чужих земель, батюшка. Там сейчас ведьмам и колдунам несладко приходится, карают их, уничтожают огнем и мечом. Правда, невинных под это больше страдает, но Орден Чистоты Веры так считает, лучше сто невинных сжечь, чем одного колдуна упустить. Невинные-то души к Богу пойдут. А что на земле помучились, так и сразу в рай угодят. На дыбе да на плахе это так утешает!

- А тебе про то откуда ведомо? Бабка опять твоя воду мУтит?

- Батюшка...

- Поговорю я с ней. Чтобы девке голову не морочила, старая... тебе сейчас про что думать надобно?

- Про замужество, батюшка.

- Вот и думай. Иди к себе, и вышивай. Или спряди чего. А вы... Федька, Сенька - взяли тело, понесли. Надобно батюшку позвать, отчитать да похоронить, как положено.

Дворе дюжих холопов без всякой радости тело подняли. Понесли обмывать...

Устя развернулась, да к себе пошла. Села, дальше вышивать попробовала. Платок, ягодами рябины расшитый... игла сорвалась, в палец ткнула. Капля крови набухла. Большая, алая, как самая спелая ягода.

И Устя ее к вышивке прижала.

Канула капля в ягоду, как и не бывало ее. А с губ само собой сорвалось.

- Двери затворяю, засовы запираю. Нет дороги злу, не найдет оно тебя, не достанет. В море синем остров стоит, на острове том камень лежит, на зеленой траве бел-камень Алатырь, из-под него ручей течет, исцеление несет. Той водой умойся, росой оботрись, пробудись, исцелись... а будь слово мое крепко!

А потом чернота накатила.

Устя уже оседала на пол, когда последним усилием скомкала платок, сунула его за пазуху.

И - чернота.

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Я плыву в черном уютном океане. Спокойном и уютном.

Мне хорошо.

Откуда-то снаружи доносятся голоса, я не хочу им откликаться. Не буду.

Я знаю, что со мной случилось.

Сегодня я создала свой первый оберег.

Не все волхвы на такое способны. Силы у всех разные, дано всем разное. Вот и мне так же.

Оказалось, я могу.

Я знаю, что за оберег я сделала. Против порчи. Только не всякой.

Вот, к пример, ежели бабе чрево затворили, или лицо вдруг прыщами покрылось, тогда мой оберег поможет. А если на невезение на семь лет прокляли, или дорогу запутали, тогда можно платок при себе хоть сколько носить - не поможет. Не от того он сделан.

Только порча. Только на здоровье.

И я даже знаю, почему так.

Верка.

Несчастная наглая дурочка, которая так гордилась, что спит с боярином. Смешная...

Была смешная.

Не заслужила она...

За меня смерть приняла. Меня хотели извести, в нее заклятье угодило. Именно меня.

Не хочу возвращаться.

Там плохо, там отец, там Фёдор, там...

Там - Боря. Боренька. В той жизни я его и не назвала по имени ни разу. Не насмелилась. Все государь да государь. А может, ему и хотелось иного?

Смотрел он на меня - тепло и весело. Не как на козу говорящую. И было ему хорошо, хоть ненадолго о веригах своих забыть, заботы с плеч скинуть.

Не за то ли на меня порчу наслали?

А если на Бореньку ее нашлют?

Не позволю!

Не дам!

Кровью изойду, костьми лягу... не позволю!!!

Здесь, в море сумрака, хорошо и покойно. Но ТАМ, снаружи, без меня не смогут обойтись. Один останется самый лучший, самый хороший человек в мире. Мой единственный.

Мой любимый.

Этого нельзя допустить.

Я изворачиваюсь всем телом - и вижу высоко над собой, в сплошной черноте, единственную звезду. Это выход. Мне очень надо туда.

И я рвусь вверх, что есть силы.

- Ох ты... растудыть-тудыть!

***

В бреду такое не услышишь, в монастыре - и то Устинья такой брани не слышала. А были среди монашек всякие...

Бранился как раз поп. Серьезный, осанистый... видимо, стоял он рядом с лавкой, а Устя, как рванулась вперед, так и душа с телом слилась. И тело тоже вперед потянулось.

Вот она его и ударила ненароком.

А... зачем он тут?

И кадило на полу валяется...

- Не умерла я, не надобно меня отпевать!

С другой стороны хихиканье послышалось. Устинья голову повернула - так и есть. Илюшка веселится. Как-то странно, словно бы и не хочет смеяться, а и остановиться не получается.

- Батюшка и не собирался. Испугала ты нас, вошел я в горницу, а ты лежишь. Я и к батюшке бегом... вдруг с тобой то же, что и с Веркой. Пусть хоть святой водой покропит.

Ой, как это бы от язв-то помогло! Но ведь испугался, что смог - сделал.

- Благодарствую, братец милый. Батюшка, благословите?

- Символ веры прочитай, чадо.

Отец Паисий Устинью давненько знал, да мало ли что...

- Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...

И прочитала, и перекрестилась, как положено, и крест поцеловала, и от святой воды не шарахнулась - батюшка дух перевел. Все-так страшно это... когда порча, когда прямо перед тобой человек умирает, от колдовства черного, а ты и сделать-то... что ты сможешь? Перекрестить? Соборовать?

Оно помогает, конечно. Только не всем и не всегда. Верке точно не помогло бы.

- Слава богу, чадо. Что случилось с тобой?

- Верку вспомнила. Как она... и сомлела.

Это священнику тоже понятно было. Девка, все-таки, как тут не сомлеть?

- Молись, чадо. Читай символ веры, а если что 'Да воскреснет Бог и расточатся врази его...'.

- Благодарствую, батюшка.

Получила Устя еще одно благословение - и священник отправился покойную отпевать, как положено. Страшно, конечно, а все ж чадо Господне, мученической смертью умершее - нельзя в последнем ей отказать. Ох, как бы на кладбище не перекинулось, а пуще того, на него самого.

Три дня ждать?

Псалтырь читать?

Поп только рукой махнул. Сегодня же похороним! По чину там, не по чину... страшно! Понимаете? Страш-но!

Да и приплатил за это боярин, как бы не втрое. А боярышня - а что с ней? Жива, здорова, в вере крепка. Ему того и достаточно.

Брат и сестра вдвоем остались.

Помолчали.

Первым Илья молчание нарушил.

- Устяша, что это было-то?

- То и было, Илюша. Навроде твоего аркана, только тот убивал медленно, а это - быстро.

Илья как представил - аж побледнел.

- И со мной бы... вот ТАК?!

- И с тобой так же. Порче все равно, ей убить надобно.

- Устя... страшно-то как.

Устя поняла - брат полностью подавлен. Не то никогда б она тех слов не услышала. Ни разу Илья в своем страхе не сознавался, только вперед шел и дрался. Или ругался черными словами.

- Страшно, братец. А больше всего то страшно, что не знаем мы врага в лицо.

- Не знаем...

- Кто угодно за этим стоять может. Кто угодно... может, и у нас в гостях эти люди бывали. А может, и родня какая. Страшно это - от каждого удара в спину ждать.

А ведь так она и жила. Больше двадцати лет, только удары в спину, и рядом никого, некому даже поплакаться, некому даже пожалеть ее...

Устя плечи расправила.

Было?

Так больше не сбудется!

- Кто угодно... ты так и не рассказала, что в палатах было.

- Да ничего там такого почти и не было. Фёдор только... пугает он меня, Илюша.

- Пугает?

- Отцу я такого не скажу, не поймет он. Для него коли Фёдор - царевич, то этим все и сказано. А он иногда становится, как одержимый. Безумный какой-то. Что-то такое в нем проступает... не знаю, как и сказать!