Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 52

- А... и на Аксинью пусть! Авось и правда кому в платах приглянется! Она ж у меня не пугало какое... и себя вести ее поучи. А то сидит, кулема!

- Хорошо, батюшка, - согласилась Устинья.

Боярин через стол перегнулся и по голове ее потрепал.

- Будь умницей, Устя, в золоте ходить будешь, на шелках спать...

- Да, тятенька.

Боярин икнул, да и вышел отсыпаться. А боярыня протянула руку к ключам.

- Пойдем-ка, девочки, пока ткани отложим. А то передумает ваш батюшка завтра...

Аксинья ногой топнула.

- И мне! Устьке платья, а мне - так? Авось да приглянусь кому?! Дрянь ты, Устька!

- Я-то тебе в чем виновата?

- Ты... ты... могла бы и сказать...

Хлесткая затрещина оборвала гневную речь.

- А ну помолчи, Ксюха, - когда боярыня Евдокия таким тоном разговаривала, ее и муж побаивался, куда уж там дочери рот открыть. - Устя для тебя что могла, то и сделала. И в палаты взять попросила, и на отбор проведет, и платьев тебе нашьют. Только вот будешь так свой дурной норов проявлять, все напрасно будет. Лебедь и в мешковине - лебедь, а ослица - она и в бархате с копытами.

Аксинья хрюкнула что-то жалобное - и бегом за дверь вылетела.

Устя посмотрела на мать.

- Она ведь поймет? Правда?

Боярыня только головой покачала.

- Какие ж вы у меня разные получились, девочки. Прасковья ничего, кроме дома и подворья видеть не хочет, для нее там весь мир сошелся. Тебе, Устя, от бабки все перешло. А Аксинье... ей тяжелее всего придется. Ничего ей не досталось, бедной моей девочке. Ни красоты особой, ни ума великого. Зато зависти в ней много. Так и плещется, через край выхлестывает.

Устя кивнула.

- Матушка, не виновата я. Я ее не дразнила, не подначивала...

- А тебе и не надо. Аксинья ведь не совсем дура, и глаза у нее есть. Она и сравнить вас может, и вывод сделать. Понимает она, что ты лучше, вот и злится. Хорошо, что вы родные сестры, ты ее люби, помогай, а вот спину не подставляй.

- Маменька?

Вот уж чего Устя не ожидала от боярыни. Но заговорила кровь волхвиц, вот и сказала Евдокия то, о чем стоило бы промолчать.

- Ты у меня, Устя, как повзрослела за последнее время. Поймешь. Ксюшу зависть будет толкать под руку, пока не сдастся она. А на что тогда решится - Бог весть. Чем дольше протерпит, тем страшнее получится удар. Не поворачивайся к ней спиной. Не надо.

- Хорошо, маменька.

- Я вас обеих люблю, за каждую мне больно. Потому и предупреждаю.

- Я поняла, маменька.

Устя и правда поняла.

Она промолчит. Матери и так тяжело, но сейчас боярыня, практически, просит свою среднюю дочь за младшую. Понимает, что младшая может совершить нечто недоброе, что может причинить вред, не по глупости, а по злобе и зависти - и все равно просит.

Ты уж прости ее заранее, Устя.

Кто ж виноват, что она такая... дура завистливая...

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Ох, Аксинья - Ксюшенька, сестрица любимая...

Ты-то для меня была любимой, а я для тебя?

Неуж и тогда ты завидовала? И из зависти... только чему там завидовать было? Муж на меня смотрел, как на седло какое, свекровь ноги вытирала, в палатах меня в грош не ставили. Только и оставалось, что слезами уливаться.

Детей не было, счастья не было... царский венец? Так и его не стало.

А мы ведь в последний раз в монастыре виделись. Не в палатах.

И смотрела Аксинья с завистью и ненавистью. Так смотрят, только если у меня что-то есть, а у нее нет. И это что-то было важно для нее, очень важно...

Но что?

Это мне было впору завидовать.

Это мне впору было тосковать, кричать, ненавидеть... а ненавидела она. Почему?

Что я сделала не так? Что могла у тебя отнять? Чем обидела?

По сей день понять не могу. И исправить... как исправить то, чего не знаешь?

Вроде бы и сейчас ничего плохого не сделала, а она так на меня злится. Не понимаю...

Матушка-Жива, направь, помоги и подскажи. Все сделать можно, знать бы, что делать нужно! А пока только молиться и остается.

***

- Поеду я, съезжу к Заболоцким.

- Федя, и не удумай даже.

Фёдор вспыхнул, было, но под взглядом Платона Митрофановича сник, а маменька и вовсе добила.

- Феденька, радость моя, ведь не нашли татя! И того, кто покушался на тебя первый раз, тоже не нашли.

- Найдут еще, - проворчал сын. - Не Устинья ж на меня покушалась?

- Это понятно. А ежели ты и ее под удар подведешь?

Вот об этом Фёдор не думал. И Михайла, который, по своему обычаю, подслушивал царевичеву беседу, тоже.

А и правда!

Вот ежели подумать, правильно говорит боярин. А может ли Михайла себе то на пользу обернуть? Сделать так,, чтобы Устинья к нему ближе стала?

К примеру, прийти, про покушения рассказать, да предупредить ее, чтобы осторожнее была? Так не поверит! Что там! И разговаривать с ним не будет! Аксинью предупредить? Чтобы та сестру настроила правильно?

А этой что говори, что не говори, в голове одна любовь с ромашками. Половину перепутает, вторую перезабудет. Вот про таких и говорят, что волос долог, а ум короток.

Делать-то что?

Но пока Михайла раздумывал, боярин Раенский уже свое слово сказал.

- Ты, Феденька, племянник любимый, лучше почаще в храм наведывайся. Там и зазнобу свою повидаешь, и батюшка ее в твоих намерениях убедится.

- Поговорить бы.

- Она тебе ясно передала. Позорить себя не позволит. И права она, ты сам то понимаешь.

Фёдор понимал. Он и не разгневался, когда ему слова Устиньи передали. Все правильно. Лучше получить от невесты пощечины до свадьбы, чем рога после свадьбы. Если сейчас она себя блюдет, то и потом блюсти будет.

- Понимаю. Буду я в храм ездить, обещаю.

- Вот. А потом просто выберешь ее, и все. Поздно уже будет. Не рискуй, Феденька, ведь боярышня - не царская дочь, ее и убить могут, и сглазить, и еще как испортить...

- Не буду.

Фёдор вдохнул.

Он подождет.

Но...

Устинья все равно его будет! И впервые, наверное, Фёдор подумал о другом.

А ведь она бы и царицей могла быть не хуже маменьки. Только вот матушка за царя вышла, а Устинья за царевича...

Вот был бы он царем...

***

- Настя?

Вот уж кого боярышня не ожидала.

Когда в коридоре ей почти под ноги кинулась зареванная холопка, которую она уже спасла от отцовских плетей...

- Я, боярышня.

- Случилось что?

- Боярышня... миленькая, родненькая, Господь тебя храни! Боярин меня в деревню отсылает! И женимся мы с Егоркой на Красную Горку!

Устинья с иронией подумала, что этот брак точно будет более счастливым, чем ее.

Если ее свадьба вообще будет. Если она не справится...

- Совет вам да любовь. Заглянешь ко мне завтра, я тебе еще на обзаведение денег дам. Поняла?

Устя себя чувствовала в ответе за холопку.

Хоть Настасья и дрянь, да не такая, как Верка. Да, полюбовницей у боярина была, так не по доброй же воле! И гоголем по двору не ходила, и боярыне не дерзила... почти. А что было, так то с отчаяния. Батюшка-то у Устиньи не Бог весть какой красавец. Мало от него девчонке радости.

А приневолит - и не откажешься.

Сейчас Устя это понимала.

Верка - та готова была на купол храма влезть и оттуда орать от счастья, что боярин ее выбрал. Смотрела презрительно, подарки клянчила, наушничала, подличала.

Настасья просто терпела.

За то Устя ей помочь и собиралась.

- Боярышня! Я для вас... что хотите сделаю!

- Спасибо, Настасья. Да есть у меня все, разве с платьями мне поможешь. Такую вышивку, как ты умеешь, никто не повторит, руки у тебя золотые.

Настасья вздохнула.

- Добрая ты, боярышня. Дай Бог тебе жениха хорошего. Царевича-королевича...