Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 3

- Устя! Устинья! Да что ж за горе такое с девкой?! Вот ведь недоладная...

Устя не открывала глаз.

Молчала, ждала. Чего? А она и сама не знала. Вроде как помнилось все отчетливо.

Жизнь помнилась, длинная, страшная, темная.

Смерть помнилась.

Даже Верея помнилась хорошо, и вспышка золотого и черного в ее глазах, вспышка, которая захватила и понесла... куда?

- Устинья! Все матушке расскажу, ужо она тебе пропишет розог!

Матушке?

Устинья что есть силы прикусила изнутри щеку - и решительным движением распахнула ресницы.

И тут же зажмурилась от потока расплавленного света, который словно лился на нее сверху.

Солнышко.

Тепло.

И...

- Нянюшка?

Бабушка Дарёна только вздохнула.

- Поднимайся уж, горюшко мое. Вот уж уродилось... все сестры, как сестры, боярышни, а ты что? Из светелки удрала, в земле извозилась, вся, что чернавка... разве ж так можно? А сейчас я и вовсе смотрю - лежишь на грядке. Солнцем головку напекло, не иначе!

Устя смотрела - и помнила.

Осень.

Осень ее шестнадцатилетия. Этим летом ей шестнадцать исполнилось, можно сватать. Можно бы и раньше, но тут прабабка вмешалась. Зять ее побаивался, так что спорить не стал. В шестнадцать лет замуж отдать?

А и пусть. И время будет приданое собрать.

Заболоцкие, род хоть и старый, многочисленный, но бедный. Не так, чтобы с хлеба на квас перебиваться, но и роскошествовать не получится. Так, чтобы и приданое сестрам, и справу для брата - сразу не получается. А брату надобно, в стрельцах он. При дворе служит, самому государю Борису Ивановичу. А там сложно...

И одеться надо, и перстень на руку вздеть, и коня не хуже, чем у прочих, и сапоги сафьяновые. А денежка только что из доходов с имения, а много ли с людишек возьмешь? Вечно у них то недород, то недоход, все какие-то оправдания...

Пороть? А и тогда много не выжмешь, это Устин отец, боярин Заболоцкий, понимал отчетливо. Разве что работать еще хуже будут.

- Поднимайся! Чего ты разлеглась, боярышня? Сейчас ведь и тебя отругают, и меня, старую...

Память нахлынула приливной волной.

Качнулись наверху гроздья рябины. Багровой, вкуснющей... Устя ее обожала. Красную тоже.

Почему-то нравилась ей эта горьковатая ягода, а уж если морозцем прихвачена... птичья еда? А вот она могла рябину горстями грызть, и плохо ей не становилось. Вот и сейчас...

Какая тут вышивка?

Какие проймы - рукава - вытачки - ленточки?

Качнулись за окном светелки алые кисти, Устя и не вытерпела. Сбежала полакомиться, да с дерева шлепнулась, невысоко, а обидно, тут ее нянюшка и нашла.

- Помоги подняться, нянюшка.

- От шальная. А я тебе о чем?

Устя протянула руку вперед, прикоснулась к сухим, но сильным пальцам.

Нянюшка....

В той жизни, которую не забудешь, она раньше времени в могилку сошла. Но кто ж знал, что у матушки хворь такая приключится?

Как матушка слегла, отец брата схватил, да и уехал со двора. А какие тут слуги-служанки, когда хозяйка в бреду мечется? Только нянька за ней и ухаживала... и боярыню не выходила, и сама за ней ушла. Устинью к ним и не пустили даже. Что она могла? Меньше пылинки, ниже чернавки... одно слово, что царица. Устя тогда месяц рыдала, а муж только и того, что фыркнул, вот еще о ком слезы лить не пристало! Служанка! Тьфу!

Пальцы были живыми и теплыми.

И пахло от нянюшки знакомо - чабрецом, душицей и липой, до которых нянюшка была большая охотница. В чай их добавляла, в мешочки траву набивала и одежду перекладывала...

И...

Живая!

Только сейчас поверила Устя, что все случившееся было не сном.

Живая!

И нянюшка, и маменька, и сестры, и отец с братом, и...

Все живы.

И ЕГО она сможет тоже увидеть!

Взвыть бы от счастья, кинуться няне на шею, да сыграло свое воспитание. Устя недаром столько лет царицей была, а потом и в монастыре пожить пришлось. Девушка только плечи сильнее расправила.

- Прости, нянюшка. Впредь осторожнее буду. Пойдем, поможешь мне косу переплести, покамест маменька не узнала, да не обеспокоилась.

- Вот блажная, - ворчала няня привычно.

А Устя посмотрела на свою косу.

Толстую, толщиной в руку, которая извивалась по синей ткани сарафана. В золотисто-рыжие пряди вплетена синяя с золотом лента. И ни единого седого волоска.

И не будет!

А что есть?

Чудом Устинья не закричала, в истерике не забилась. Сдержалась.

Неуж и вправду - в прошлом она оказалась? Почти на четверть века назад ушла?

А ежели и так... что у нее есть? Что сделать она сможет?

А многое!

Черный огонек, который горит у нее под сердцем. И знания, которые с ней остаются. Опыт ее горький, книги перечитанные, разговоры переговоренные... все с ней.

А коли так - можно и побороться. Богиня не выдаст - свинья не съест. А то и свинью скушаем!

***

Не знала Устинья, не ведала.

Далеко от нее, на другом конце Россы, глаза распахнул старый волхв. Что ощутил он?

Сдвинулось что-то в мире, исказилось. Или напротив - на место становится?

Не понять. А только волнуется мир, ровно камень в пруд кинули, и круги по воде пошли такие, что до Велигнева добежали...

Что-то меняется в мире. Тревожно волхву стало, а только куда бежать? Кому весточку слать? Надобно ему из леса своего выходить, опять к людям идти... иную беду проще упредить, чем потом ложкой большой хлебать.

Родился кто-то? Или умер?

Узнает он. А потом и решит, что делать надобно.

***

В своей светелке Устинья быстро стянула сарафан, оставаясь в одной нижней рубахе из беленого полотна, осмотрела его, отряхнула умелой рукой, сняла несколько травинок.

Повезло: осень уже, трава пожухлая, такого сока не даст. Летом бы пятна остались.

Теперь коса.

Рядом ворчала нянюшка с гребнем.

Устя быстро выплела ленту, помогла няне выбрать из косы всякий мусор (рябина-то в косе откуда взялась? Аж гроздь целая прицепилась...), потом в четыре руки косу переплели, и няня помогла воспитаннице надеть сарафан. Расправила складочки.

- Хороша ты у меня, Устенька. Хоть бы твой батюшка тебе мужа хорошего подобрал.

Подобрал.

Кутилу, гуляку, дурака, царем ставшего, и Россу погубившего. Зато бесприданницу Фёдор взял, еще и батюшке приплатил.

Об этом Устя промолчала.

- Нянюшка, кваску бы...

- Сейчас схожу на поварню, доченька. Потерпи чуток.

Няня ушла, а Устя осталась одна.

Погляделась в полированное металлическое зеркало.

Небольшая пластинка, размером чуть побольше ладони, так хорошо была отполирована, что Устя себя видела, ровно в дорогом, стеклянном зеркале.

И понимала - ей и правда шестнадцать.

И коса ее, и улыбка, и фигура... которую не могут скрыть сарафан и нижняя рубаха. И волосы, и лицо ее.

Совсем еще юное, без морщин, без складочки в углу рта...

Устя коснулась овала лица.

Да, ее высокий лоб, ее тонкие черные брови, ее большие серые глаза, ее тонкий прямой нос и рот с такими губами, словно их пчелы покусали. Вот в кого у нее такие губы?

У матушки ротик аккуратный, небольшой, словно розочка, а она...

ЕМУ нравились ее губы. Как-то раз ОН сказал, что у Устиньи губы для поцелуев. Но - не поцеловал. Только однажды...

ОН жив!

И Устя смоет увидеть любимого! Сможет помочь ему, сможет...

Устя задумчиво протянула руку к грозди рябины, сунула багровые ягоды в рот - и зажмурилась, такой остротой вкуса ударило по губам.

Отвыкла она от этого.

В монастыре рябины не было, да и раньше... кто б царице разрешил? Для нее другая ягода есть, заморская, неживая, невкусная... когда она забыла вкус рябины? До смерти любимого человека?

Потом?